Она включила схему Базы, навела маркер на лифты и нажала на засветившиеся кнопки.
— Пойдём, посмотрим…
Отто видел её спокойное лицо. Она приняла его решение и смирилась с ним.
"Стиль айкидо, — подумал Отто, — не мешать падающему слону. Закати она мне истерику, и я бы только укрепился в правильности решения. А так, мне остаётся только кусать локти из-за своего упрямства. Я ведь всё равно пойду. Но теперь с комплексом вины перед ней, и с ощущением, что мне будет куда вернуться, когда судьба в очередной раз переломает мне кости…"
Y
— Ты действительно думал, что я останусь, одна?
Она говорит насмешливо, чуть высокомерно. Ничто не напоминает в ней растерянную, заплаканную девчушку, которая прятала лицо в ладонях за пультом управления. Это был голос женщины, знающей себе цену. Женщины, абсолютно уверенной в своих силах и не считающей нужным что-либо объяснять своему не очень смышлёному мужчине.
Я смотрю на неё снизу вверх. Я уже спустился метра на три, когда понял, что она следует за мной. Это открытие меня напугало больше, чем чернота тоннеля, уходящего вниз, в неведомую тьму.
— Ты с ума сошла! Немедленно вернись.
Я делаю попытку подняться. Но она деловито меня обходит, спускаясь всё ниже и ниже. Я растерян и подавлен. Не знаю, что сказать. Теперь я смотрю на неё сверху. Смотрю, как она пропадает во тьме, внизу, у меня под ногами.
— Машенька, — я поражаюсь своему жалобному голосу. — Вернись, это опасно.
— Что за похоронная команда! — весело кричит она снизу. — Проверено, мин нет! И не забывай каждые пять метров перебрасывать страховочный трос.
Страховку я нарезал из великолепного кабеля, обнаруженного на складе, неподалеку от столовой. Кабель был в палец толщиной, чрезвычайно прочный и гибкий. Я навязал на нём узлы через каждые полметра, на концах сделал петли. Признаюсь, чувствовал себя варваром. Но не лезть же в километровую шахту с голыми руками? Там ведь, знаете ли, упасть можно. На одну из петель набросил карабин, которым к поясу крепились ножны. Оружие засунул за голенище ботинка и надёжно прихватил шнурком.
Кабины лифтов были здесь, наверху. Ни один из них ехать вниз не пожелал. Не знаю почему, но я не удивился. Зато удалось снять вентиляционную решётку одной из шахт. Едва взглянув внутрь, я понял, что проблем только две: темнота и продолжительность спуска. Шахта — бесконечный цилиндр диаметром метров шесть-семь, была вырублена в неизвестной мне породе. Я погладил камень рукой и подумал, что давно не видел никаких других материалов, кроме металла и пластика. Стенки шахты были переплетены ажурной конструкцией из квадратных в сечении балок. Здесь, на расстоянии протянутой руки, крепления выглядели мощными и очень прочными, но там, внизу, где "скисали" жидкие лучи света, плетёнка из балок казалась лёгкой паутинкой — воздушной, эфирной…
Тогда я представил себе паука и поёжился. Там, внизу, придётся умерить своё воображение, иначе до беды будет недалеко.
Наверное, я был слишком потрясён поступком Маши, потому что из состояния транса меня вывел её трос, ободряюще скользнувший по плечу.
— А когда ты сделала себе страховку?
— Догоняй, — донёсся снизу её голос…
Я пытаюсь сосредоточиться на прутьях решётки и войти в ритм. Пройдёт совсем немного времени, и этот ритм окажет спасительную помощь, когда прутьев уже не будет видно. Ещё три пролёта поперечных, охватывающих диаметр шахты обруча, и приходится менять место крепления троса. Всё очень просто. На одном конце троса петля, на другом — карабин. Длина троса десять метров. Значит, если его пропустить через пояс, и закрепить петлю в карабине, то мой страховочный конец вытянется до пяти метров. Разумеется, не следует забывать пропускать трос между камнем и одной из балок. Я пренебрегаю страховкой и вскоре нагоняю Машу. Здесь уже темно. Слышу её сопение и шорох наших рук и ног.
— Я буду за твоей спиной, на противоположной стороне шахты, — говорю я и начинаю страховаться. — Чтобы не мешать друг другу тросами.
— Как тебе будет удобно, — голос всё ещё задиристый, но уже тронутый сбившимся дыханием.
Я молчу. Теперь любые советы излишни и вредны.
Боишься — не делай, делаешь — не бойся. Вот и вся формула поведения в подобных ситуациях. Надо будет, сама спросит. А сейчас, только под руку говорить. Сороконожку однажды так спросили, как это она ходит. Так и лежит на том самом месте, где об этом задумалась.
Всё-таки, несмотря на темень, одному мне было бы гораздо легче. И вдруг понимаю, что если она сорвётся, то, не раздумывая, прыгну следом. От этой мысли почему-то становится спокойней.
"Отто, — говорю себе, — ты уже отвоевался. У тебя уже столько всего было, сколько нормальный человек не прочтёт в книжках, сидя у себя дома, у камина, за всю свою жизнь. То, что ты до сих пор жив, является ещё более ненормальным, чем ты сам". Я хихикаю. Я чувствую в этой фразе какой-то подвох, психологический выверт, уводящий в безумие.
Можно ли научить тому, чего сам не умеешь? Можно!
Иначе не получается. Иначе не родилось бы самого понятия развития. Тренер учит будущего олимпийского чемпиона, без всякой надежды когда-нибудь хоть немного приблизиться к его рекордам. Каждое последующее поколение должно быть лучше предыдущего.
"Вот это да! — удивляюсь своим мыслям. — Чем это я лучше своих родителей? Или речь идёт о какой-то глобальной статистике, а не о конкретном Отто Пельтце?"
Можно ли считать, что любовь ко мне самой прекрасной женщины на свете является подтверждением моей стоимости? Что такое любовь?
Я начинаю смеяться. Я слышу кипение крови.
Я счастлив. Я в полной темноте. Подо мной километровая пропасть. Я на краю, на грани. Я себя прекрасно чувствую, я понимаю толк в такой жизни. Это и есть моя жизнь.
…Пять, шесть, семь, восемь. Левую руку закидываем за брус для вертикальной поддержки тела. Держит локоть, кисть свободна, сейчас она нам понадобится. Обе ноги упираются в другой брус, полутора метрами ниже. Правой рукой отстёгиваем карабин, цепко держим конец с карабином, отпускаем конец с петлёй, сдёргиваем трос вниз. Теперь пропускаем трос через балку, за которую держимся левой рукой, и с помощью свободной кисти левой руки защёлкиваем карабином петлю, всё! Спускаемся дальше. Раз, два, три…
Жизнь прекрасна.
Пот заливает глаза, стекает вдоль линии носа к верхней губе, оттуда крадётся к подбородку и крупными каплями обретает, наконец, долгожданную свободу. У некоторых капель свобода коротка. Я пальцами чувствую влагу на балках, и у меня нет сомнений в её происхождении. Время от времени я вытираю влажные ладони о куртку, скорбя об этих каплях-неудачницах, не сумевших, как следует, распорядиться своей свободой. Но есть и более удачливые экземпляры, у этих впереди столько же свободного полёта, сколько мне осталось моего пути. Я даже не знаю, может, они до сих пор летят там, во тьме. Вот сейчас я о них думаю, а они всё летят. Все до единой. Я же не знаю глубины шахты. Я даже не знаю, есть ли у неё глубина. Ха! Да я уже не могу припомнить, есть ли у неё высота! Шахта? — это наша жизнь, без начала и конца. Двумя аскаридами мы спускаемся по прямой кишке великана в сторону гигантского унитаза.
Я нисколько не сомневаюсь, огромная куча чего ждёт нас в конце пути. Лишь досадую, что втянул в это дело свою женщину. Её нежным рукам можно было найти и более достойное применение…
Ха! Что ты запоёшь, Отто, когда, добравшись до дна, ты обнаружишь, что там тебе нечего делать? Ведь ровно столько, сколько спустился, придётся ползти наверх!..
— Отто, — задыхающийся голос Маши. — Отдохнём…
— Да, милая, — мой голос звучит не лучше.
Я лезу к ней. Снимаю свой страховочный конец и качелью пропускаю его у Маши под ягодицами. Привязываю в натяг трос к балке. Мария, наверняка, не понимает в темноте, что я делаю, но покорно ждёт, что будет дальше, и не сопротивляется.
— Теперь, можешь отпустить ноги.
— Я… не могу… — шепчет она.
"Плохи дела, — думаю. — Мы прошли сто пятьдесят перехватов страховки, это будет всего семьсот пятьдесят метров. Если судить по масштабу схемы на пульте, нам ещё столько же до того места, где карта обрывается. А что там дальше, даже Василию было неизвестно. Или известно? О какой двери он пытался мне сказать? Почему судьба этой двери его так беспокоила? Он же видел, что мне — конец. Не самое понятное напутствие в царство мёртвых…"
Удерживаясь на левом локте, развязываю кабель у себя на поясе, совсем нескромно ощупываю Машу, судорожно вцепившуюся в прутья решётки, и привязываюсь к балке рядом с ней. Теперь у меня свободные руки и я могу начать свою работу. Первым делом Машу нужно успокоить.
— Ты молодцом, — говорю вполне искренне, сам-то я уже давно сдох, ещё там, на болоте. — Для девушки с такой великолепной грудью ты проделала невозможную работу.
— Чем… тебе… не нравится… моя грудь?
Она тяжело говорит, едва дышит, и всё равно слышу в её словах негодование. Женщина… самая прекрасная женщина в мире! Я люблю её!
Нащупываю её затылок, забрасываю плотные волосы на ту самую грудь, по поводу которой вот-вот разгорится жаркая дискуссия, и двумя руками, с силой, безжалостно, начинаю массаж мышц от шеи до середины позвоночника. Она стонет, ругается, пытается увернуться, но я неумолим.
Когда она в третий раз повторяет: "Довольно!", я чувствую в её голосе злобу — это именно то, что нужно. Именно то, что доктор прописал. Злоба! Вот оно — истинное сердце любого движения. Будь это двигатель внутреннего сгорания, паровой котёл, электродвигатель или мышечный тяж, ползущий вверх по миофибрилле. Мы справимся! Мы злобные!
Я оставляю в покое затылок и принимаюсь за руки. Она легко отрывает правую руку от перекладины. Мои цепкие пальцы впиваются в её мышцы, будто проникая под кожу. Она стонет. Трицепс совсем забит, перенапряжён сверх всякой меры. Вот он уже расслабляется. Ещё немного, так, отлично. Левая рука.
Ха! Она будто читает мои мысли! Вот она — левая рука.