– Вернешь?! – откровенно опешил десантник. – Вась, ты это как себе представляешь-то? Сам же только что про параллельные миры упоминал?
– А вот так! – решительно отрезал летун. – Поскольку решил: как фрица додавим, сразу демобилизуюсь и в институт поступлю. Или в университет. Может, даже и в самой Москве! Физиком стану. Очень уж меня, Леха, наука заинтересовала – раньше я даже и не представлял, насколько важная штука!
– Физиком – это офигеть как круто, – растерянно пробормотал Степанов, если начистоту, просто не представлявший, что сказать. – Нет, я с этим ни разу не спорю, дело нужное и полезное…
А Борисов продолжал, даже не замечая, что ухитрился – пожалуй, впервые за все время их знакомства – ошарашить боевого товарища:
– Сначала первыми ядерное оружие изобретем, чтобы никакие заокеанские буржуи на нас даже посмотреть косо не посмели, затем в космос полетим. Тоже первыми. Ну а уж как империалистов окончательно обгоним, мирной наукой займемся. Так, глядишь, и отыщем дорожку в твой мир. Не сразу, понятно, но наверняка найдем как этот, как там его – портал, вроде? – открыть! Вот тогда часы и верну. И ты поймешь, что у нас тут все получилось.
– Охренеть у тебя бизнес-план, товарищ Василий… – задумчиво пробормотал Леха. – Лет, эдак, на сто пятьдесят вперед… На пыльных тропинках далеких планет останутся наши следы[32], блин…
– Все шутишь? – мрачно нахмурился летун. – Ну и шути на здоровье, я твои слова запомнил, что без шутки в бою никак нельзя. Только вот зря ты мне не веришь, Леша. Так оно все и будет, точно говорю. Поскольку я твердо решил. Если не сам часы верну, сын мой это сделает или внук. А ты жди. Я слово свое держу, как сказал, так и выйдет. Да и не в часах дело, Лех, неужели ты главного не понял? Знак это вам будет, что все у нас получилось!
– Да понял уже… только что, – хмыкнул Степанов, быстро переглянувшись с Ириной, внимательно прислушивавшейся к разговору. – Самое смешное, я тебе отчего-то верю. Вроде бы бред – а вот верю, что все именно так и будет! Вась, ты б шел уже обратно, а? Ежели навернемся сейчас всем набором корпуса да об землю-матушку – вот обидно-то будет…
– Иду, – подобрался пилот.
И, уже уходя в сторону кабины, внезапно обернулся и добавил с широкой улыбкой:
– Кстати, Леха, ты истребители, что нас сопровождают, видал?
– Ну да. А что в них не так-то, в истребителях? Новые какие-то, то ли МиГи, то ли Яки, я в них, извини, ни разу не разбираюсь. Знаю, что еще ЛаГГ какой-то был – да и все, собственно. Не моя тема.
– Да то, что они из состава четыреста первого истребительного авиаполка особого назначения, вот что! – название полка Борисов произнес с каким-то особым торжественным воодушевлением. – Того самого, что на Чкаловском аэродроме базируется. Это ж настоящие асы, лучшие из лучших! Теперь точно без проблем долетим, эти ребята любого фрица в клочья порвут!
– Круто, Вась, наверное, даже очень. Ты часы-то надень уже – и иди рулить. Мне, когда ты за штурвалом, как-то спокойнее. А я пока нашего самого главного командира поищу…
Батищева Леха обнаружил в хвосте самолета. Иван Михайлович полусидел, прислонясь к борту, на сложенных чехлах от авиамоторов и изучал электронный планшет. Лицо особиста, подсвеченное голоэкраном, было, как никогда, сосредоточено. Опустившись рядом, десантник кивнул на иновременной прибор:
– Ну как там? Наши победили, а? Парад поглядел?
– Поглядел, – посветлел лицом контрразведчик, по въевшейся в кровь привычке автоматически отключая прибор. – Даже в цвете, представляешь? Такая мощь! А уж когда флаги фашистские к подножию Мавзолея бросать стали, меня даже на слезу пробрало… ух! Сильно! И товарищ Сталин на трибуне, и все остальные – я ж ведь их раньше только на фотокарточках в газетах и видал! Да только многое ли там разглядишь? А тут – в цвете! Сейчас вот войну с японцами изучаю, уже почти досмотрел. А ты чего хотел-то, разведка?
– Да ничего, собственно, – улыбнулся Степанов. – Просто мимо проходил. Локтев говорит, подлетаем. Минут через двадцать на посадку пойдем. Рад?
– Знал бы ты, как… – пробормотал товарищ. – Вот честное слово, ежели прямого приказа не получу – никогда в самолет не залезу! Видать, не мое. Ну да ты в курсе…
– Бывает, – глубокомысленно согласился Алексей. – Ладно, раз у тебя все в норме, потопал я обратно. Пригодилась фляжка, а?
– И даже очень, – смущенно буркнул Иван Михайлович. – Только я больше-то и не пил практически, разве что так, пару капель для смелости. Не хватало только, чтобы от меня фашистским пойлом несло! Как там раненые?
– Никифоров почти сразу умер, у парня реально шансов не было, три пули в грудь, остальные нормально. Сам ведь знаешь, как эти аптечки работают. Выживут. А вот пилот фрицевский совсем плохой, похоже, операция нужна. Но ты не переживай, Васька клянется, что нормально приземлится!
– Да я и не переживаю, – едва заметно побледнел особист. – С чего это ты взял? Не говори глупостей! Все, иди, разведка, мне еще хоть немного поработать нужно, поскольку сам понимаешь…
Степанов и на самом деле понимал: по прилете в Москву чудо-прибор придется сдать под соответствующую подписку. А сам Батищев как минимум до конца войны превратится в секретоносителя высшей категории (или как там подобное в госбезопасности называется?). Зато точно живым останется, поскольку к фронту его теперь даже на пушечный выстрел не подпустят, тут без вариантов. Да и всех остальных, скорее всего, тоже. Так что у Васьки есть все шансы в самое ближайшее время поступить в институт, причем именно что в столице. Вот Михалыч и старается успеть узнать еще хоть что-то из будущих событий, которые скоро скроются под грифом «государственная тайна, сжечь перед прочтением»…
Само по себе приземление на «Чкаловском» ничем особенно интересным десантнику не запомнилось. То ли Борисов достаточно наловчился управлять трофейным аэропланом, то ли напичканный мощными стимуляторами фрицевский летун помог советами, но посадка прошла вполне штатно. По крайней мере, первая ее часть. Поскольку в самом конце пробега поврежденное ударом о дерево колесо левой стойки шасси все-таки не выдержало, брызнув клочьями резины, и «пятьдесят второй» резко повело в сторону. Но Васька справился, в последний момент выровняв машину, а пассажиры многострадального транспортника восприняли это, можно сказать, с пониманием и практически без мата. Живы остались – и ладно.
На аэродроме их уже ожидали. Очень так серьезно ожидали: немаленькая территория оказалась оцеплена, а все лишние, включая персонал и свободных от полетов летчиков, удалены куда подальше. Нужно полагать, из соображений «меньше знаешь – крепче спишь». На краю выстланного железобетонными плитами летного поля стояли санитарные автобусы с красными крестами на бортах и пара пожарных машин, возле которых топтались расчеты в брезентовых робах и касках. Выкидные рукава были уже раскатаны и подсоединены к водяному баку; на траве лежали ярко-красные цилиндры пенных огнетушителей. Двигатели всех автомобилей работали, шоферы находились в кабинах, готовые немедленно ринуться к самолету.
Позади спецмашин застыло несколько армейских тентованных грузовиков, легковые «эмки»… и пушечный броневик с наведенной на Ю-52 башней, присутствие которого Степанову было, мягко говоря, непонятно. Не доверяют, опасаясь, что внутри все-таки могут оказаться немецкие диверсанты? Перестраховываются? Ну, возможно, что и так, уж больно ситуация нестандартная… Кстати, интересно, какой у его командира приказ? Сразу долбануть на поражение осколочно-фугасным, которого самолету хватит за глаза, поскольку в баках еще полно бензина, или сначала просто припугнуть?..
Первыми к остановившемуся самолету рванулись медицинские машины: о том, что на борту много раненых, встречающая сторона знала из одного из последних перед посадкой сеансов радиосвязи. На этот раз общались в голосовом режиме, благо будущанская аппаратура подобное позволяла. Заодно им сообщили и о возможном повреждении шасси и одного из моторов, попросив на всякий случай приготовиться к аварийному приземлению.
Пока санитары при помощи бойцов НКВД выгружали раненых, перекладывая их на носилки, остальные, как и было оговорено, оставались внутри, не показываясь на глаза непосвященным. А космодесантники при этом еще и маскировку активировали. Руководил эвакуацией заранее проинструктированный младлей Трофимов, контролировавший, чтобы никто не проявлял ненужного интереса к занявшим ближайшие к пилотской кабине сиденья пассажирам. Да и многое ли разглядишь в полутьме достаточно тесного и узкого отсека? Хорошо хоть в иллюминаторы глядеть не запретили, чем Леха нагло и воспользовался, вызвав очередной косой взгляд особиста.
Медики закончили погрузку, и автобусы повезли раненых, как подозревал десантник, в какой-то из ведомственных госпиталей комиссариата внутренних дел. Немецкий пилот, как ни странно, тоже добрался до столицы живым, окончательно потеряв сознание уже после посадки – и дальше стабилизировать его состояние оказалось не под силу даже практически всемогущей фармакологии спецназовских аптечек. В любом случае повезло: если вовремя проведут операцию, глядишь, и выживет. А коль выживет, то не гробанется вместе со своим летающим грузовиком в мерзлых степях под Сталинградом, пытаясь доставить Паулюсу продукты и боеприпасы. Хотя теперь вовсе не факт, что легендарное сражение на волжских берегах состоится. Для того и работаем, как говорится…
Отвлекшись от размышлений, Степанов взглянул на напряженного, как струна, Ланге, сидящего у противоположного борта. И внезапно осознал, что сдержаться поистине выше его сил:
– Ну что, хер майор, доволен? Насколько понимаю, ты первый солдат фюрера, ступивший на московскую землю. Подозреваю, что и последний. Ощущаешь, так сказать, священный трепет? Хотя, нет, вру, будут еще другие, и много, почти шестьдесят тыщ. Чуть не по всему центру города протопают. А следом поливальные машины будут их дерьмо с асфальта смывать