И семеро бились до последнего. Немцы швыряли в сарай гранаты. Десантники ловили их за деревянные ручки и возвращали обратно. Грохот. Снежная метель. И свинцовая вьюга…
К комбату придвинулся Иван Мелехин, лицо закопчено пороховым дымом, на губах красная пена – вторая пуля ужалила пермяка в грудь, вырвав клок меховой куртки на спине.
– Пусть ребята уходят! – прокричал он.
Комбат Струков не сразу понял. Бахали винтовки. Рвались гранаты. Ветром в отдалении раздуло огонь, горела и трещала изба-жихарь.
– Нам не барахтаться долго… – сглатывая кровь, пояснил Мелехин. – Не выбраться… сами видите. А здоровым ребятам… еще воевать. Прикажите идти в батальон!..
Немцы окружили сарай плотным строем. Горластый агитатор заорал с наветренной стороны:
– Рус, капут! Капут? Плен?
– Ах, гады! – В цепь гитлеровцев полетели последние гранаты. Фонтаны взрывов разметали утреннюю синеву.
– Ну, паразиты, получайте! – Иван Карасев бил из СВТ. Дробно стучал «шмайссер» Мелехина.
Немецкие минометы, замолчавшие на некоторое время, вновь открыли обстрел. Вокруг сарая кустами встали черные султаны. Шальная пуля прошила руку Струкова. Автомат он держал в левой. Истекая кровью, комбат приказал сержанту Карасеву покинуть позицию.
– Ведите бойцов на прорыв!
– Мы с вами, товарищ капитан! Комсомольцы дали клятву биться до конца…
Иван Мелехин, прижавшись спиной к стенке сарая, отирал ладонью кровь на щеке Струкова.
– Иди, Иван! Вам победу завоевывать. Мы вас прикроем, – сказал он, страдальчески скривив губы.
Алексей Николаевич Струков смотрел на бойцов опечаленным, горячечным взглядом. Израненные, бинты в свежей крови. Валенки в дырах. Халаты замызганы. А в глазах отчаянная решимость. Комбат верил, что эти комсомольцы не отступят до последнего. И это утешало его, давало силу встретить свою судьбу. Он едва держался. От боли, от потери крови в глазах плыли желтые круги. Чтобы не потерять сознание, он взял горячую руку Карасева, разжал обкусанные губы.
– Не затеряй… письмо. Пробирайтесь в лес…
Так или не так видел обстановку капитан Струков, теперь установить невозможно. Канули в вечность те часы. Сержант Карасев именно таким запомнил своего командира. Попытался тогда ослушаться. Струков поднял автомат в левой руке:
– Приказы…ваю!
Пятеро десантников бросились врукопашную. Пошли в ход ножи, приклады, кулаки. Немцы не устояли, разомкнули кольцо.
Струков и Мелехин били расчетливо, короткими, но меткими очередями.
Вражеская мина влепилась в сарай, и крыша затрещала, подломились стропила. Немцы торжествующе закричали и поднялись во весь рост. Шаг. Другой. Смелости прибавилось. Ощетинился сарай, огненная полоса пуль прошила снег, прижала к земле пехотинцев. Выиграна еще минута….
Иван Карасев с лыжами на плечах, укрываясь за крутыми берегами Чернорученки, поторапливал товарищей, уводя их из зоны боя. Потом из леса они увидели разрывы мин вокруг сарая. В утренней тишине звонко частили автоматы на краю Большого Опуева…
А еще чуть позже Иван Карасев увидел, как развалился сарай после прямого попадания тяжелой мины.
– Эх! – стянули шапки. Помолчали…
Осторожничая, немцы приблизились к развалинам. Что-то там зашевелилось. Из гари и пыли показалась рука с гранатой – последний взрыв…
В том бою, как позднее узнали разведчики МВДБ-1, противник потерял шестьдесят три убитыми и до сотни ранеными. Советские лыжники повредили в Большом Опуеве два легких танка, три бронетранспортера и семь автомашин, подорвали два склада боеприпасов, сожгли одну передвижную радиостанцию.
Как фрагменты боев у Опуева, высвечивающие настроение советских лыжников, звучат сегодня воспоминания рядовых участников тех событий.
«Нам, бойцам, дана была команда: выбить из лесной деревни немцев, забрать из складов продукты и отправиться опять в лес, – пишет бывший десантник 2-го отдельного парашютно-десантного батальона МВДБ-1 М.Е. Градобоев из Кировской области. – У нас в роте имелось три вида стрелкового оружия: ручные пулеметы системы Дегтярева, автоматы ППШ – пулемет-пистолет Шорина (только у командиров), а у бойцов – самозарядная винтовка Токарева (СВТ). Капризная, черт ее подери: чуть густоватая смазка или же попал снег – затвор останавливается на полпути или же дойдет до места, а щелчка не получается. Что и произошло у меня в первом бою. Тут-то я пометал икру… Едва жизни не лишился. Спасибо, ребята не оставили в беде – полоснули по фрицам очередью из пулемета. После Опуева мы стали как одна семья, десантники то есть, кровью умылись…»
«К Малому Опуеву, прекрасно помню, приблизились в 2 часа ночи. Так нам было приказано. На опушке леса ждали возвращения разведчиков. Затем двинулись на лыжах лощиной. Огонь с обеих сторон был плотный. Немцы прятались за снежными валами по берегам речушки. Выбивали их с остервенением – откуда и сила явилась!.. Доходило до рукопашной – одолели. Начало светать. В стороне Большого Опуева все еще палили. Наши бухали из винтовок, а немцы из автоматов, будто лаяла комнатная собачка…
Гляжу, бегут друзья. Спрашиваю: «Куда?» Молчком чешут. У некоторых вещевые мешки уже раздулись. Снял лыжи, прислонил к ограде – и следом. Толкучка у деревенской избы – свет не видывал. Меня телами затащило внутрь. Достались мне галеты, полмешка набил. Кое-кто со злостью выбрасывал в простреленное окно круглые баночки из-под сапожного крема. Более разумные, вернее, городские ребята учуяли: это же шоколад немецкий!..
В утренних сумерках покидали Опуево. В той лощине, откуда начинали атаку, обнаружили десантника. Лежит в обнимку с радиорацией. Так и застыл сердешный… Такое оно, Опуево!..»
А вот бывшему десантнику, ныне прокурору Белохолуницкого района Кировской области, Петру Игнатьевичу Соболеву Малое Опуево запомнилось таким эпизодом:
«Разгромив гарнизон немцев, мы захватили продуктовый склад. Нагрузились до предела: как кто умел! Изголодавшиеся, мы, еще не дойдя до места сбора, группировались в лесу по 5–7 человек, разводили бездымные костерки, таяли в котелках снег. Закусывали. Подходили и те, кому ничего не досталось. Делились с ними, чем могли. И вдруг слышу знакомый голос: «Ребята, нет ли галет?» У меня еще кое-что было в мешке. Зову: «Иди сюда!» Под маскхалатом был мой земляк. Он первым узнал меня: «Петя Соболев?! Здорово!» – «Миша!» То был Пономарев из 4-го батальона. Учились когда-то в одной школе в деревне Малый Кунгур, а жил он в деревне Лимоново в четырех километрах от меня. Лет десять не встречались – и на тебе: в тылу врага оба!.. Много лет вспоминали потом ту нашу встречу, когда разломили сухарь на две половинки, когда едва брели с обмороженными ногами…»
И еще одно письмо, характеризующее неписаное правило, бытовавшее в среде десантников МВДБ-1 в период пребывания их в тылу 16-й немецко-фашистской армии в марте – апреле 1942 года под Демянском. Письмо из Кирова, от бывшего парашютиста Игната Ивановича Рублева.
«При наступлении на Малое Опуево меня ранило в левое плечо зажигательной пулей. Перевязку сделать некому – товарищи вели бой в темноте. Пока лежал, обморозил обе ноги. Потом верные друзья отыскали меня в снегу и на волокуше утащили в лес. А крови я потерял предостаточно, свет черным казался. Я просил ребят пристрелить меня и похоронить в сугробе. Наверное, в бреду был. А меня доставили на базу бригады. Позднее отправили на Большую землю самолетом…
Одна мысль меня точила: «Плен!» Боялся пуще смерти. И не только я – любого десантника спросите. При перелете к своим попали под обстрел. Ночью трассирующие пули, как фейерверк. И мотор заглох. Как заморозило сердце – каюк! Стук колес о землю, вернее, лыж. На миг потерял сознание, бахнуло в мозгу: «Плен!» Ни жив ни мертв. Слышу, русская речь – живем! Аэродромная палатка из брезента. Носилки. Теплые руки сестрицы. Горячий чай, ломоть хлеба. А душа все еще не разморозилась, все еще там, в тылу фашиста… Госпиталь невдалеке от Валдая. Утром в палатку зашла медсестра: «Где тут ночные старики?» Вот так номер! Нас к тому времени побрили, остригли, умыли… Не признала! Мне было 20, а в старцы попал… Кое-кто лишь не потерял в весе, а большинство по 20 кило сбросило!..»
Нашли. Подобрали. Довезли. Позаботились о жизни… И Рублев, и любой другой десантник, спасенный в ту суровую годину, убежден: «Так и должно быть!»
В мае 1985 года брат военного комиссара М.С. Куклина со своим сыном Михаилом побывали на местах боев десантников. В деревне Корнево Петр Сергеевич и Михаил встретили Зинаиду Михайловну Брянову. Старая женщина рассказала о том далеком и страшном времени оккупации.
Письмо И.И. Рублева, рассказы П.С. Куклина вернули меня к разговору с В.А. Храмцовым. Речь тогда шла о фронтовом братстве, неповторимом, вероятно, и в какой иной жизненной ситуации.
– На войне в воздушно-десантных войсках командир и боец в равной степени рискуют жизнью, особенно в тылу противника, – говорил Виктор Аркадьевич убежденно, с нажимом, как человек, вынесший свое убеждение из пекла жизни. – Такая общность судеб сближает, сплачивает офицеров и солдат в одну дружную боевую семью. Конечно, ступени служебной иерархии сохраняются: есть старшие и младшие, но возникает внутренняя спайка, единое братство десантников, не зависящее от званий и рангов. Похожая монолитность бывает в коллективах моряков. И честь тут превыше всего!.. Они – лучшие представители своего народа. Его защищают. Его чтят, не дают в обиду.
Я хорошо помню, как осенью 1942 года, когда бригада уже воевала на Кавказе, к нам, «нелегальным», своим ходом добирались ребята, вылечившиеся в Подмосковье после ранений на Северо-Западном фронте. Все они хотели воевать только в своей родной части, которую готовы были разыскать даже на краю света.
«Как я уже писал, в тылу фашистов мне пришлось быть при штабе 2-го отдельного парашютно-десантного батальона МВДБ-1, – продолжал воспоминания бывший парашютист М.А. Главатских. – Вообще-то нас с Вениамином Бывальцевым определили поварами. Я и в пограничниках был в такой должности. Повара – смех один. Если нечего варить, какие повара?.. Винтовку наперевес – и в атаку. Самый тяжелый бой запомнился мне за Малое Опуево. Накрошили оккупантов порядком. И меня ранило в руку и предплечье с переломом кости. Ну, думаю, Митрофан, отжил свое, оттопал по земле. А всего-то двадцать годиков с небольшим хвостиком. Эх, едят тя капуста!.. В кругу десантников уговор был: не бросать товарища. Вот и таскали меня на лотке друзья. Ни много ни мало – четверо суток!.. И моего дружка закадычного, Вениамина Бывальцева из Удмуртии. А передвигались батальоны потому, что после Опуева немец озверел вовсе, снует в небе, высм