Убей американца – не будет Америки.
Убей русского – не будет русского. А Россия останется. И другой русский придет… Через бурелом, через ночь, через сугробы.
И пот щиплет глаза, стекая из-под шерстяного подшлемника.
Темень такая, что видно только белеющий под ногами снег. Пять километров по бурелому за три часа. Почти каждый шаг – в перелет кустов. Пять километров – и котелок пота с каждого. И еще одна сломанная лыжа – бойца пришлось отправить обратно по следам. Гадство… А ведь надо вернуться с докладом к шести утра. Что там в этом Опуеве?
Малеев сказал командиру разведгруппы, что – возможно! не более! просто возможно! – в Малом Опуеве штаб какой-то там мекленбуржской дивизии.
Деревья внезапно стали расступаться.
– Дорога, командир! Зимник! – остановился вдруг Ваня Кочуров, тот, который тропил снег последние десять минут. – Глеб, позырь!
Отделение рухнуло в сугроб, скрипнув снегом. А потом сержант Глеб Клепиков пополз вперед. Рассмотреть, что там и как…
Глеб подождал в придорожных кустах минут пять. Тишина. Никого. Только звездное небо и тихое потрескивание замороженных веток… Тишина…
Сержант поднялся и боком – лесенкой переставляя лыжи – поднялся на дорогу.
– Наезженная. Машины ходят. И сани! – крикнул он, присев и поглаживая спрессованный снег.
На голове его была шапка, уши которой были плотно подвязаны под подбородком. А сверху был накинут капюшон белого маскхалата. Поэтому он сразу и не услышал, что его спиной появился сначала тонкий, а потом все более басовитый гул автомобиля.
Когда он обернулся, было уже поздно. Легковая машина вывернула из-за поворота. Прыгать за обочину было поздно. И сержант Клепиков принял единственно верное решение – он развернулся лицом к синему, маскировочному свету фар и властно поднял руку, ладонью к машине – «Стоп!».
Бойцы его отделения, уже изготовившиеся к прыжку через дорогу, снова рухнули в снег.
Машина остановилась в метре от сержанта. Стекло опустилось, и немец грубо облаял десантника. Что он говорил – сержант не понял, разобрав только одно слово – «Идиёттен». Водитель даже не понял, что перед ним русский.
Глеб лениво подошел к дверце шофера и, жутко улыбнувшись черным, обмороженным лицом, скомандовал:
– Хенде хох, скотина немецкая! Ком цу мир!
А самым главным аргументом для водителя оказался ледяной ствол «СВТ», нежно коснувшийся арийского носа.
Немец скосил вытаращившиеся глаза на мушку винтовки и выполз из машины. Правда, у него это получилось не сразу. Ручку заело. Пришлось сержанту слегка надавить винтовкой. Немец от страха сморкнулся большим пузырем. И зря. Потому как немедленно примерз к металлу. Глеб, правда, это не сразу заметил. Поэтому, когда он отдернул винтовку, даже удивился реакции фрица, завопившего от боли и схватившегося за лицо.
– Хлипкий какой… – Сержант брезгливо снял с дула кусочки пристывшей кожи.
А десантники уже спористо окружили легковушку.
Клепиков наклонился и заглянул в моментально выстывший кузов. На переднем месте лежал фрицевский автомат. А на заднем – какой-то старик в высокой фуражке с меховыми наушниками.
– Вань, автомат забери…
Рядовой Кочуров вытащил автомат и закинул его за спину. А Клепиков изучал старика. Тот его взгляд понял по-своему – начал суетливо вытаскивать дрожащими руками свои вещи – маленький пистолет, зажигалку, золотые часы, серебряный портсигар… Потом протянул мешок, лежащий рядом.
– Братцы! Консервы! Хлеб! – радостно крикнул кто-то из бойцов. – И шоколад!
Клепиков сорвал витые погоны с плеч старика. Тот тонко вдруг закричал:
– Nein! Nein! Nicht Schiessen! Bitte! Bitte! Der Enkel! – И трясущимися руками стал тыкать открытым портмоне в лицо сержанту.
Клепиков от неожиданности отпрянул, потом уже оттолкнул руки немца.
– Чего он орет? – засмеялся Кочуров.
– Какать хочет… Вот и орет, – буркнул Клепиков. – Ладно, пошли.
– А с этими что?
– Черт с ними. Стрелять не велено. А по лесу его не доведем до наших. Умрет от страха. Да и толку от него… Невзрачный какой-то старикашка.
– И водителя?
– А от него вообще толку нет. Эй, старый! Бери свой портсигар. И зажигалку с часами. Только вот сигареты реквизирую. И консервы. А в остальном комсомольцы дедушку не обидят. Да вот пистолет, извини…
Машина рванула так, что десантники долго смеялись над стариком. Помчался так, как будто вся Красная Армия за ним гналась.
– Вперед, к Опуево! – скомандовал Клепиков. – Времени мало…
И только Ваня Кочуров все жалел о толковой немецкой зажигалке.
А утром, разведав подступы к деревне, бойцы, довольные собой, разбредались по своим снежным норам. А сержант Клепиков пошел с трофеями к капитану Малееву…
Через полчаса все отделение стояло перед начальником особого отдела роты – капитаном Гриншпуном. Тот слегка улыбался помороженными щеками.
– Ну что, бойцы… Молодцы! Трофеи знатные… Особенно пистолетик. Награду заслужили…
– Да что вы, товарищ капитан… – засмеялись десантники. – Мы ж не ради награды…
– Выбирайте сами свою награду. Либо вас прямо сейчас лично расстреляю, либо после после разговора с комбригом.
Бойцы окаменели.
– Вы же, сволочи, генерала отпустили. Может, самого Брокдорфа! Командующего всем корпусом! Уроды!! Пожалели, значит, фрица? А он бы вас пожалел? – У капитана задергалось нервным тиком красивое лицо. Сзади заскрипел снег. Бойцы не смели оглянуться, опустив головы.
– Расстрелять к чертовой матери этих шляп! – раздался голос Тарасова. Подполковник обошел строй штрафников, зло сжимая витые серебряные погоны немецкого генерала. Остановился перед Клепиковым. И без размаха коротко ударил – кулаком с погонами – сержанта под дых. Тот согнулся пополам, беззвучно хватая, как снулая рыба, распахнутым ртом стылый воздух:
– Товарищ подполковник… – вмешался Мачихин.
– Товарищ комиссар! – взвился Тарасов. Потом помолчал и снова повернулся к бойцам.
– Сдать оружие, продовольствие, ремни. Ждать здесь. Сейчас пришлю автоматчиков…
9
Фон Вальдерзее покачал головой:
– И что… Их…
– Да, герр лейтенант. Их расстреляли. Перед строем. А вы как думали?
– Но… Но это же преступление…
– Особисты и комиссары настояли на расстреле. Вы же знаете, что такое НКВД?
Лейтенант откинулся на стуле:
– К счастью, нет. Только слышал со слов пленных.
– Мне ничего не оставалось делать, как только выполнить приказ комиссара. – Тарасов потер покрасневшие от усталости и боли в голове глаза.
– Кстати, герр лейтенант, мы так и не узнали, что это был за генерал…
Лейтенант довольно усмехнулся:
– Не было никакого генерала. Никто из нашего командования не попадал в плен к вам. Ваши солдаты ввели вас в заблуждение!
Тарасов засмеялся:
– Значит, генеральские погоны они нашли на дороге? Не смешите меня, Юрген!
– Николай Ефимович! – Как все немцы, фон Вальдерзее с трудом произносил русский звук «Ч». У него получалось – «Ефимовитч». – Ваши бойцы остановили тогда на дороге одиночную машину, в которой не было никого, кроме водителя, везшего вещи генерал-полковника фон Трауберга – главного интенданта корпуса. Не более.
– И на следующий день вы предприняли атаку прямо на штаб бригады, просочившись сквозь стык боевых охранений батальонов? – спросил подполковник.
– Конечно! Ведь водитель запомнил место, где его остановили ваши незадачливые разведчики. Кстати, господин подполковник… Почему вы все время улыбаетесь?
– Вспоминаю, какие отборные бойцы нас тогда атаковали…
– Итак, товарищи политработники, приступим. На повестке дня несколько вопросов. Первый – благодушное отношение бойцов бригады к выполняемым боевым обязанностям. Я думаю, все из вас в курсе, что произошло сегодня ночью? – Комиссар бригады обвел строгим взглядом своих подчиненных. Сидели они в свежепостроенном большом шалаше. В углу трещала маленькая печечка-буржуечка, притащенная одним из отделений разведчиков. Тепла давала мало, зато дыма много. Рядовой даже сделал дощечку, которой махал как можно бесшумнее в сторону выхода. Не ахти как, но у него получалось.
– Александр Ильич, – обратился к комиссару политрук разведроты.
– Не перебивай, – обрезал того Мачихин. – С тобой отдельный разговор. Что в других подразделениях? Такие же баптисты воюют или хуже?
Младший политрук Калиничев, военный комиссар отдельной зенитно-пулеметной бригады, встал, покашливая и поправляя полушубок:
– Товарищ… Кхм… Товарищ военком, ну парни необстрелянные. Они фрица живого еще толком не видели. Добрые они, характер у нас такой, вятский…
– Не добрые! Не добрые, товарищ младший политрук! А добренькие! Над нами вся армия, да что там… Весь фронт смеяться будет! Генерала фрицевского упустили по доброте душевной. Невзрачный он показался бойцам, мать их ети за ногу да в голубое небо…
Мачихин матерился редко. Но метко. Как стрелял. Должность обязывала быть примером во всем.
– А это, товарищи политработники, ваша недоработка, что бойцы недооценивают противника. Нет. Не так. Не противника. Врага. Кто из вас был на фронте?
Несколько человек молча подняли руки.
– Деревни сожженные видели? Когда трубы, как пальцы, торчат? Черные такие, богу в харю тычут. Видели?
Фронтовики кивнули.
Мачихин помолчал, обведя взглядом политруков. Потом достал из кармана смятый листок, расправил его и стал читать:
– Ефрейтор Хеккель из дивизии «Мертвая голова» пишет своей жене: «Скоро ты будешь иметь столько славянских рабов, сколько пожелаешь. Мы станем помещиками, у нас будет земли столько, сколько мы пожелаем». Донесите эти слова до бойцов. Слово в слово донесите. Это приказ. Письмо это добыли разведчики младшего лейтенанта Михаила Бурдэ. В следующей ситуации. Группа товарища Бурдэ возвращалась из разведки. Проходя мимо деревни Малый Заход, они обнаружили, что на окраине села немцы приготовили виселицу. И собираются повесить двух человек. Мужчину и женщину. Бойцы младшего лейтенанта не задумались, как отделение сержанта Клепикова. Они просто открыли огонь. И отбили людей. И положили, согласно их докладу, – двадцать фрицев. И никого не потеряли. Эффект неожиданности, так сказать. В кармане у одного из убитых добыли это письмо, которое я вам процитировал. Товарищи Шишкин и Гриншпун также требовали наказания и этих разведчиков. За раскрытие бригады. И по-своему были правы…