катерина Ивановна, техник-интендант второго ранга, переводчица, тысяча девятьсот двадцатого года рождения, пропала без вести 27.03.1942 в районе деревни Пекахино Демянского района Ленинградской области. Мать – Довгаль Анастасия Лукинична. Домашний адрес: Ярославская железная дорога. Станция Икша. Поселок Ртищево, дом 11.
По воспоминаниям выживших десантников, ее звали Наталья. Звание – техник-интендант третьего ранга.
Олешко Дмитрий Михайлович, младший лейтенант, командир взвода первого батальона, тысяча девятьсот двадцатого года рождения, убит 27.03.1942 в районе реки Полометь. Призван Щербиновским РВК. Отец – Олешко М.Д. Домашний адрес: Краснодарский край, Щербиновский район, г. Щербиновка.
В тысяча девятьсот девяносто девятом году Митю Олешко и Наташу Довгаль нашли поисковики из Кировской области. Вместе. В одной воронке. Она так и лежала на нем сверху, прикрывая от осколков.
Перезахоронены в городе Демянске Новгородской области.
Коса у нее длинная была… Сохранилась, да…
20
– Перед атакой Игожево я решил отомстить Гринёву, – продолжал Тарасов. – Он сорвал атаку на Добросли – пусть под Игожево отдувается сам. Бойцов у него было около пятисот на тот момент. Мог справиться. А мы ударили на Старое Тарасово.
– Погодите, господин подполковник, вы же говорили, что Гринёв пропал под Доброслями? – наморщил лоб фон Вальдерзее.
– Да? Простите, у меня плохая память на даты. Лично я его не видел после Доброслей. Может быть, он исчез позже, а, может быть, двести четвертой под Игожево командовал комиссар Никитин. Мне не докладывали.
– Понятно… Между прочим, под Игожево ваши атаковали относительно удачно, а вот под Старым Тарасовом, ваша атака опять не получилась. Почему? Объясните сей момент!
– Ну я же говорил, что был фактически отстранен от командования бригадой. Полковник Латынин…
– Фактически. А формально?
– Формально с меня никто ответственности не снимал. Я понимал, что по возвращении в советский тыл мне грозил трибунал. И расстрел, по законам военного времени. В таких случаях всегда ищут козлов отпущения.
Обер-лейтенант задумался. А потом задал неожиданный вопрос:
– Кто же, по-вашему, господин подполковник, истинный виновник провала операции?
– Относительного провала, герр обер-лейтенант! – самолюбиво прищурился Тарасов. – Все-таки наши бригады нанесли вам урон, и урон порой немалый. Тридцатая пехотная дивизия была фактически заперта нами, когда мы блокировали дорогу у Малого Опуева. Уничтожены десятки гарнизонов, складов с боеприпасами, вооружением. К сожалению, мне неизвестны потери ВАШИХ войск.
– Обычные потери, господин подполковник. Неизбежные на войне, – пожал плечами обер-лейтенант.
– Неизбежные, да! То-то вы после Игожева и Тарасова как с цепи сорвались, не давая нам продыху.
– Приоткрою вам тайну. В Игожеве был ранен начальник штаба двенадцатой пехотной дивизии. А командир дивизии…
– Убит? – отрывисто спросил Тарасов.
– Нет… Был эвакуирован в одном нижнем белье, – тонко усмехнулся фон Вальдерзее. – После чего был сильно зол!
Тарасов юмор «эвакуации» оценил:
– Передайте ему мои искренние извинения.
– Обязательно, Николай Ефимович! – засмеялся немец.
– А что вы скажете по поводу разгрома аэродрома в Глебовщине? – вернулся к теме разговора комбриг.
– Это было неприятно, но не смертельно. Утром двадцать первого марта, когда последние ваши парашютисты заканчивали сбор у Малого Опуева, началась немецкая операция «Наведение мостов». Пять дивизий генерала Зейдлица фон Курцбаха медленно, но верно двинулись в восточном направлении от Старой Руссы, чтобы закрыть брешь между шестнадцатой армией и окруженным вторым армейским корпусом. И закрыли. Коридор был восстановлен. Вот так, Николай Ефимович.
Фон Вальдерзее разглядывал поджавшего губы Тарасова.
– Но давайте же продолжим. Итак. Вы осознали, что вам грозит смерть от рук НКВД, и…?
– А? – словно очнулся Тарасов.
– Что решили вы после осознания факта неминуемого расстрела?
– Стал размышлять.
– О чем?
– О вариантах невозвращения…
На этот раз получалось как нельзя лучше. Двести четвертая ворвалась в Игожево и вела там хотя и тяжелый, но успешный бой.
Немцы бежали как тараканы в своих серо-зеленых шинелях по колхозным заснеженным полям.
Бежали они и из Старого Тарасова, куда ворвалась первая маневренная бригада. Тарасовцы вели бой в Тарасове, уничтожая фрицев…. Символично… «За командира!» – ревела бригада, рубя штык-ножами полуголых немцев.
Цепи шли одна за другой – десантники падали, вставали, снова падали. Некоторые уже не вставали…
Даже взвод танков не смог помочь гансам. Два танка уже горели, подбитые расчетами «ПТР». Два еще отползали, огрызаясь пулеметными очередями и гулкими выхлопами орудий.
Вот и еще один задымил, а последний вдруг рванул неожиданно вперед, вздымая снежную пыль, и скрылся за большой избой.
Тарасов метался среди горящих изб деревни:
– Вперед, сукины дети, орелики мои!
И бригада шла вперед, прочесывая дом за домом.
Они падали, умирая в демянских снегах, но шли вперед.
Но…
Танк выполз из-за избы, поливая свинцом залегших перед бронированной махиной бойцов.
– Противотанкисты! Противотанкисты где? – заорал Тарасов после очередного выстрела.
Особист Гриншпун рванул куда-то в сторону, матерясь на застрявших пэтээрщиков.
Внезапно под танком рванул черно-белый – с клочьями пламени и земли – снег. Боец, кинувший связку, приподнялся, махнул рукой… И тут же осел в снег!
Десантники побежали вперед, кто-то наклонился над бойцом, подорвавшим танк…
– Комиссара убило! Комиссара! – понеслось по цепям.
Тарасов вскинулся, отбросив винтовку:
– Ильич! Ильич, скотина, ты куда полез!
Мачихин чуть приподнялся на локте. Обернулся. Чуть кивнул – хорошо, все хо-ро-шо… И уронил руку.
Руку, которой только что подбил двумя противотанковыми гранатами «трешку», выползшую из-за избы.
А тело его дрогнуло, выбросив еще один фонтанчик крови.
– Тащите его, млять!
Старший лейтенант Миша Бурдэ перекатом рванул к телу комиссара.
– Молдаванин, тащи, ссука, комиссара!
– Есть, товарищ подполк…
Командир четвертой роты третьего батальона ткнулся в тело Мачихина.
Откуда-то бил пулеметчик.
Тарасов яростно закричал:
– Подавить ссуку! Бойцы! Вперед, ребята!
А сам бросился к Мачихину.
Комиссар попытался что-то сказать Тарасову. Получалось плохо…
– Молчи, Ильич, молчи… Сейчас мы тебе… Санитары! Санитары, мать вашу! – подполковник встал на колени и кричал, кричал в грохот боя: – Молчи, говорю! Тебе говорить нельзя. Хватит еще нам с тобой войны! Довоюем, наговоримся!
Комиссар молча улыбался окровавленным ртом, как-то жалобно смотря на Тарасова. А позади горела изба. Горел снег…
– Санитар! Санитар!
А Мачихин шептал что-то..
– Не слышу, комиссар, не слышу!
Близкий разрыв осыпал Тарасова кусками мерзлой земли.
– Ефимыч, слушай, что скажу… Ребята-то у нас…
– Что, ребята? – Тарасов пригнулся опять – очередь из пулемета прошла совсем рядом. Он чертыхнулся, посмотрел на убитого старлея и повернул его на бок, прикрывая мертвым телом еще живого комиссара.
– Богатыри у нас ребята…Смотри…
Ребята же шли вперед…
Падая и вставая. Падая. И не вставая.
– Он шел по болоту. Не глядя назад. Он бога не звал на подмогу. Он просто работал, как русский солдат… – зашептал комиссар.
– Что? Что, Ильич?
Мачихин потерял сознание.
Снег краснел под ним…
– Мачихин! Мачихин!! – орал на него Тарасов. – Это преступление! Командиров не осталось практически! Ты не имеешь права, батальонный комиссар!
– Николай Ефимович! – схватил его кто-то за плечо. – Товарищ подполковник! Жив он, жив!
Тарасов оглянулся:
– Особист? Ты? Ранен?
– Нет еще. Комиссара надо эвакуировать.
Тарасов молча посмотрел на заострившееся лицо Мачихина:
– Действуй!
Гриншпун с двумя бойцами потащили тяжелораненого комиссара за дымящий дом, а Тарасов встал во весь рост. Достал трофейный «вальтер»… Под шквальным огнем встал.
– Ребятки! Вперед! За Родину, орлы! Мать же перемать!
И бригада поднялась. Воздуха не было. Был свинец с прослойками крови.
Штык на штык. Нетвердые ноги. Твердые руки. Скрип зубов. Мат-перемат. Ощеренный рот. Удар прикладом в этот рот.
Кто-то рядом упал.
Кто-то бежит.
Кто-то хрипит.
Кто-то кашляет.
Кто-то рычит.
Теряем бойцов, теряем…
Кровь.
Дым.
Свист.
Снайпер. Снял слева в лоб. Убил. Прыжок. Приклад в плечо. Убит. Сдох. Мимо. Нна гранатку! В полный рост, ребята, в полный рост! Пригнись… Японская мать…
Немцев вышибли из села, вышибли!
Бегут же, сволочи! Бегут!
Тарасов бежал в полный рост, крича что-то матерное вслед убегающим врагам. Матерное и нечленораздельное.
Его обгоняли десантники, продолжая вести огонь.
Русское «ура» неслось над заснеженным Демянским котлом. Из облаков вышло солнце.
– Товарищ подполковник! Товарищ подполковник!
– А? – обернулся он, разгоряченный боем.
– Гринёв пропал! – Радист виновато смотрел на Тарасова.
– Что??? А…
– Бригада отходит к нам. Командование принял комиссар двести четвертой Никитин. А Гринёв исчез с поля боя…
– Скотина… – зашипел Тарасов. Сам на себя зашипел. Надо было Гринёва выводить на чистую воду…
Он повернулся – подозвать адъютанта и дать распоряжения бригаде. Но не успел.
Плечо онемело от тупого удара.
Тарасов удивленно посмотрел на руку. Маскхалат медленно пропитывался кровью. А потом стало жутко больно….
В подвале мы сидели в тот день. Кругом грохочет, стучит! Боязно как было, ой матушки! Подвал-то у нас хоть и каменный, а все равно страшно. А как же? Еще, когда наши не пришли, немцы пьяные по домам стреляли. Выстроят в комнате, а сами с улицы пуляют. Ну да, через стены. Не глядючи. А потом спорят – чья, мол, пуля кого убила. Наскрозь они через стенки-то пуляли…