Один из разведчиков потянулся к кинжалу, но второй остановил его руку, молча покачав головой.
И так же молча и практически бесшумно разведка скрылась в густых зарослях, унеся память об этих местах в своих обожженных сердцах.
А на дороге шёл бой.
Впрочем, боем это назвать было сложно.
Дозор засек два вездехода, неторопливо двигавшихся по проселку. Десантники неторопливо рассыпались по обоим краям дороги и залегли. Когда вездеходы с эсэсовским патрулем втянулись — с обоих сторон ударили пулемётами и все было кончено за несколько минут.
Каким-то чудом уцелел один офицер, которого сейчас и допрашивали Гриншпун и Тарасов. Как и следовало предполагать, немцы патрулировали все дороги, надеясь перехватить в очередной раз ускользнувших тарасовцев. В общем, ничего нового.
Когда Тарасов отошёл в сторону, а Гриншпун кивнул своим автоматчикам, один из прибывших разведчиков вдруг выступил вперёд и сказал,
— Товарищ капитан, разрешите нам! Мы…
— А вернулись! — перебил его Тарасов. — Ну что там с лётчиком?
— Погиб… А ещё… — и разведчики, волнуясь и перебивая друг друга, рассказали о том, что видели.
Тарасов и Гриншпун играли желваками, слушая рассказ. После рассказа о санроте, Тарасов махнул рукой, а Гриншпун разрешил:
— Действуйте, только быстро!
С немца стащили шинель, потом штаны. Мундир оставили. Потом, в одних подштанниках, привязали к дереву. Тот, в ужасе, вертел головой и что-то лопотал.
— Мутер, мутер… Будет сейчас тебе мутер, да не вертись ты! — один из бойцов ударил коленом эсэсовца в пах. Тот заскулил от боли, но дергаться перестал. Второй боец, в это время, вытащил из немецкого френча записную книжку. Вырвав из нее листок бумаги написал на ней немецким же химическим карандашом:
«За чем придешь — то и найдешь!»
И приколол иголкой над нагрудным карманом.
Затем подумал, вырвал ещё один лист и написал крупнее:
«СОБАКА!». Приколол рядом.
Когда офицера привязали, третий разведчик подобрал со снега чей-то ещё блестящий клинок и прочитал на нем надпись:
— Майне ере хайст тройе… Это что значит, Вань?
— Его честь — его вера. Или верность. Да кто ж этих гансов, Коль, разберет, — ответил Ваня.
— Верность, говоришь? — разведчик задумчиво повертел кинжалом и внезапно резанул немца этим клинком по горлу. — Эх, фюрера бы ихнего так…
Немец задергался, захрипел…
— Крови-то как со свиньи, — сказал третий, отойдя подальше, чтобы не запачкаться. — Мужики, у меня ещё сухари есть. Держите!
Он протянул по сухарю двум своим боевым друзьям. Не заметил, как один из сухарей выпал на землю. И будет этот сухарь там лежать ещё пару дней, пока его не найдет тот самый лётчик, оказавшийся живым. Он будет ползти эти несколько километров семь дней, потому как у него были раздробленны ступни. Но он доползет, и этот сухарь поможет ему протянуть ещё чуть-чуть, пока он не доберется до своих.
Впрочем, это будет через семь дней, а пока трое разведчиков грызли свои сухари и смотрели на дохлого немца, а рядом горела фашистская техника, валялись трупы вражеских солдат. Десантники шагали мимо по дороге, разглядывая их и этих трёх своих товарищей.
Шли молча — кто-то навстречу смерти, кто-то навстречу победе, кто-то к безвестию. Но все к вечной славе…
26
— Кстати, господин подполковник, сталкивались ли Вы с партизанами? — продолжал допрос фон Вальдерзее.
— Да, связь с ними держали. Но уже в самом конце операции. Они здорово помогли бригаде, сопровождая обессилевших десантников на болото Гладкий Мох, — ответил Тарасов.
— А там?
— А там их эвакуировали аиацией. Надеюсь всех.
— Как зовут командира партизанского отряда? — Тарасов очень хотел узнать, все ли в порядке с его бойцами, но обер-лейтенант продолжил уточнять данные по партизанам.
— Полкман. Мартын Мартынович.
— Юде? — удивился немец. — Я думал, что евреи у вас сплошь комиссары.
Тарасов засмеялся:
— Комиссар Мачихин точно не еврей. Впрочем, как и другие комиссары — Никитин, Куклин… А вот одна из переводчиц бригады — еврейка. Да и бойцов рядовых немало. Было. У нас, прежде всего, советские люди. А нации, это вторично. Подлецов везде хватает.
Немец только хмыкнул в ответ и продолжил спрашивать:
— Каков состав отряда? Как вооружены?
— Состав? Человек двадцать. В том числе, кстати, два сына Полкмана.
— А каков его возраст, позвольте полюбопытствовать?
— Шестьдесят пять.
Обер-лейтенант аж покачал головой:
— Крепкий старец…
Тарасов засмеялся в ответ:
— Я когда узнал — тоже не поверил. Выглядит как… Гора, а не человек. И бородища лопатой.
— Вооружение отряда?
— Легкое стрелковое. Винтовки, в основном. Есть автоматы. Пара пулемётов. Ручных. Все.
— А в каком районе вы встретились?
— Примерно здесь. Перед самой попыткой прорыва к старой базе.
— Значит, партизаны базируются в лесах южнее дороги на Старую Руссу западнее Демянска… Так?
— Так, — кивнул Тарасов.
— Это точные сведения?
Тарасов молча развел руками, давая понять, что партизаны на месте не сидят.
Немец быстро написал что-то на белом листе бумаги и, запечатав конверт, вызвал ординарца:
— Передать в штаб дивизии. Бегом!
— Яволь! — щелкнул каблуками ординарец и исчез за дверями.
— Вы нам очень помогли, герр подполковник, — фон Вальдерзее навалился на спинку стула. — Этих бандитов хотя и немного, но они как заноза в пятке. Не смертельно, но ходить больно. А если долго не вытаскивать — то и загноиться может.
Тарасов улыбнулся:
— А мы кем были для вас? Тоже занозой?
— Да. Но очень крупной. Ее мы уже вытащили, вытащим и эту, еврейскую, — улыбнулся в ответ немец.
Фон Вальдерзее не знал, что Тарасов улыбается совсем другому. Он действительно сказал правду — отряд Полкмана им встретился перед самим боем у дороги. Но партизаны очень быстро ушли из того района. К месту прорыва, наверняка, должны были подойти крупные силы гитлеровцев — верная смерть небольшому — всего в полсотни бойцов — отряду. У которого лишь два миномёта и одна сорокапятка. И снарядов к орудию два фугасных. И десяток миномёток…
Впрочем, и Тарасов не знал, чему улыбается фон Вальдерзее.
Полкман был на две головы выше маленького Тарасова. Даже комиссар Мачихин смотрелся бы рядом с командиром партизанского отряда коротышкой. Действительно, человек-гора. И голосина такой, что любой дьякон позавидует. Эвон, рявкнул на своих бойцов, так некоторые из десантников аж попадали в снег, решив, что мина рванула.
— Ну чем я тебе помогу, подполковник, — гудел Полкман. — Сами с корки на воду перебиваемся. Вот раненых да помороженных могу до вашего лагеря сопроводить. А дальше уж сами.
— Это понятно, Мартын Мартынович, что сами. Мы уже тут месяц — сами. Ну и на том спасибо, а то у меня свободных рук нет. Парни сами бредут группами туда. Железные они у меня, — Тарасов был хмур и, по обыкновению последних дней, зол. На немцев, на штаб фронта и на себя.
— Видел, — пробасил Полкман.
Парни и впрямь были железные. Партизаны — и сами-то не жирующие — когда проходили через порядки бригады поражались этим тощим почерневшим суровым лицам. Кто-то, а партизаны прекрасно знали, что значит воевать в этих нечеловеческих условиях ледяного ада демянской зимы. Однако оружие у десантников было в порядке, а обмороженные, в пузырях обморожений, руки держали это оружие крепко.
— Впрочем, товарищ подполковник, помочь кой-чем могу. Мы тут на гарнизончик налетели маленький. Немцев в капусту положили, конечно. По амбарам — туда-сюда — нет продовольствия у фрицев. А один открыли — там семя льняное. Набили пару мешков себе и амбар сожгли, к чертовой матери.
— Местным бы оставили… — буркнул Тарасов.
— Да каким там местным, — горько махнул рукой Полкман. — Побили там местных. Кого помоложе угнали в Демянск на работе. Старух же… Эх…
Партизан помолчал, а потом продолжил:
— Оставлю я тебе, товарищ подполковник, эти мешки. Поделите меж собой.
Тарасов хмыкнул:
— Издеваешься? По полгорсти на брата выйдет. Лучше с ранеными отправьте на базу. Врачи рады будут.
— Врачи? — удивился Полкман.
— Врачи, Мартын Мартынович, врачи. Жрать нечего, так раненые придумали кору жрать с деревьев. Как зайцы. А желудок-то не заячий. Человечий. Ну и мучаются запорами. Так что твои семечки в самый раз будут. Вместо касторки. Может и не помогут, а все одно больше нечем. Гриншпун! — крикнул Тарасов, увидав, что уполномоченный особого отдела приближается к ним. — Гриншпун! Иди сюда, с партизанами познакомлю!
Гриншпун подошёл молча и ожег холодным взглядом Полкмана:
— Ваши документы!
Полкман удивился:
— А вот нет документов! Вона два мои документа — сыновья. Один — Мартын, другой — Давид!
— Документов нет? Почему? — прищурился особист.
Тарасов захотел было придержать озлившегося особиста, но придержал сам себя. По-своему Гриншпун был прав. Мало ли кто по лесам шляется…
— Не успел захватить, когда из дома через окно сигал. А пацаны мои — взяли. Успели, — набычился Полкман.
Гриншпун подозвал сыновей партизанского командира. Долго изучал их комсомольские билеты. Сверял фотографии с лицами. Сыновья были в отца. Такие же медведи здоровенные. И суровые.
— Взносы за полгода не уплачены… — задумчиво сказал Гриншпун, вертя в руках комсомольские билеты.
— Кровью платили, — ответил за сыновей Полкман. — И своей, и чужой.
— Кто этот человек? — не обращая внимания на Мартына, спросил парней уполномоченный.
— Отец, — ответил тот, который побольше в размерах. — Полкман Мартын Мартынович. Командир демянского партизанского отряда.
— Давид… — протянул Гриншпун парню его билет. — Больше на Голиафа похож.
Парень не улыбнулся шутке. А документ завернул в тряпочку и сунул за пазуху.
— Значит, подтверждаете? — спросил особист у второго — тоже Мартына.