Читатели смотрели на сцену, там стоял только Эн Ронни, рядом не было никого.
– К примеру, Роберт, мой второстепенный персонаж и единственный друг по книге, художественный критик, бездарность, погубившая сотни талантливых художников и художниц. – Он улыбнулся Андриане. – Но только не вас.
Андриана смотрела куда-то в пустоту перед собой.
– «Что стало с Робертом?» – мысленно спрашивает меня Габриэль. С вашего позволения я ему покажу!
Он раздвинул шторы, которые закрывали белую стену за письменным столом. Сначала я видел только стену, а затем вместо нее появилось окно. Будто настроили проектор. На стене появился Роберт. Это была комната метра два квадратных, маленькая и узкая, словно клетка. Человек в ней смиренно сидел на полу, руки у него были завязаны за спиной, а вокруг на стенах и потолке висели работы художников.
– Прошу заметить, неизвестных художников, – поправил мои мысли Эн и продолжил сам:
– Да, его запер внутри какого-то подвала один перспективный художник, Жан Поль Фиаско. По иронии судьбы он действительно существует, человек кисти не мог смириться с тем, что рисовать в этом городе он может только на заборе и только для прохожих. Да, смышленый тип, этот Фиаско, ему показалось, что смерть слишком простое наказание для Роберта, и он придумал более извращенный способ ему отомстить. Он повесил в эту комнату картины всех современных художников, которых тот погубил. Каждый день в определенное время Фиаско приносил Роберту еду, просовывая в маленькое отверстие в двери. Знаете, как заключенному или собаке. Роберт наслаждался чужим искусством. И большой роскошью для него было – закрыть глаза. Уборной в комнате не было. Через девять месяцев Жан Поль, получивший со временем признание и славу, перевез Роберта в приют для душевнобольных. Бедолагу отмыли, но он к тому времени стал совсем беспомощным и безобидным, как малое дитя. Его кормили с ложки, а он постоянно бубнил что-то невнятное о картинах, живописи и фиаско. Врачи сочли, что нужно лечить его «искусство-терапией» и каждый день приносили ему картины дарований из соседних палат, художников белого дома. Критика имеет специфический запах, – как должное добавил Эн Ронни. – Огромный труд – заставить критика пахнуть для себя.
Окно тем временем исчезло, словно его никогда и не было, это представление было только для меня одного. Эн Ронни прикрыл шторку и направился ко мне.
– Есть такая примета – сжигать свою рукопись после публикации книги, для того, чтобы ее герои больше не приходили к своему творцу. Огонь поглощает их, и в полном беспамятстве они возвращаются в напечатанный текст, чтобы теперь навещать только тех, кто эту книгу откроет. Это не выдумка, Габриэль, а иначе ты меня никогда не оставишь в покое, ты самый настоящий из всех мною выдуманных персонажей. Я вдохнул в тебя жизнь, и скажу тебе больше – я вдохнул в тебя самого себя. Ни в Роберта, Андриану, ни в Юлию – все они были от ума.
Он достал из внутреннего кармана пиджака рукопись, свернутую в трубочку, и зажигалку.
– Я сжигаю тебя, Габриэль. Твое тело, твою жизнь, твою память. Если и существует ад для писателя, то мы обязательно встретимся вновь. Прощай, мой нарцисс, инструмент, погибший от собственной музыки. Я клянусь помнить о тебе!
Он чиркнул кремнем.
Когда пламя коснулось бумаги, я почувствовал запах горелой кожи. Своей кожи. Я горел! И до последней минуты я не мог принять то, что меня выдумали и весь тот мир вокруг – это всего лишь чей-то текст, чья-то фантазия.
Меня зовут Габриэль, я самый главный герой. Мне двадцать два года. Меня зовут… Я не помню своего имени. Я не видел жизни, а только мгновение. Меня не было. Я ничто.
Эн Ронни бросил догорающую рукопись на пол. Мы с Андрианой растворились в дыму. Роберт исчез из своей палаты. Юлия – из теплой постели, и вместе с ней исчез ее дом.
Читатели подходили к Эн Ронни, он подписывал им книгу, эти люди бесконечно восхищались им.
– Скажите, а куда теперь отправится Габриэль?
Эн Ронни улыбнулся.
– В ваш дом, он теперь будет с вами жить.
Молодая женщина протянула ему на подпись книгу.
– Трудно ли начать новую работу?
– Нет, не трудно, я не привязываюсь к своим героям, я их сжигаю.
Читательница поблагодарила Эн и удалилась со сцены.
– А вы не боитесь, что и вас однажды сожгут?
Эн Ронни посмотрел в серые глаза темноволосого мужчины.
– Честно признаться, я этого жду.
Женщина с портретом на коже
Герои:
1 – Март.
Я влюблен. Нет, вы меня совсем не поняли. Я до смерти безответно влюблен.
2 – Ляля.
Я испытала на себе нежность рук мужских. До беспамятства я теряла рассудок.
3 – Погубленная.
Я сделала все, что могла. И чего не могла. Не губи меня больше.
4 – Художник.
Меня восхищают человеческие чувства. Только переживая эмоции, можно передать всю свою суть.
Это такая свобода: быть запертым в собственном сундуке. А ключ от него носить у себя на шее.
Я – автор данной повести, ее главный лжец. По совместительству – лютый борец за правду. Я ценитель того, что было всегда в дефиците. И яркий пример – чего не было вовсе.
Я влюблен. Нет, вы меня совсем не поняли. Я до смерти безответно влюблен.
(Март).
1.
Высшая степень эгоизма, она же – последняя стадия трусости требовать от человека любви нечеловеческой, но при этом тайно его ненавидеть. Омерзительная нечистоплотность – целовать теплое, красивое тело, которое не приносит тебе удовольствия. Подобно цветку, манящему своим запретным ароматом. Ты сорвал его, чтобы вдохнуть. А он не пахнет ни чем.
Терпкое ничтожество или тончайшее обоняние, зависимое от прелести носа и его величины.
Иными словами – я ее не любил.
– Перестань, перестань.
В который раз она плакала без причины.
– Улыбнись. Улыбайся. Вот…
Мне не хотелось, чтобы соседи услышали. Я стыдился ее слез.
Она играла для меня музыку, безмолвно играла, будто хотела утаить что-то сокровенное. К чему я не был готов. Мимо нот, я не слышал ее клавиши. Ее руки были глухи.
Иногда бессонной, тихой ночью, когда она меня не слышала, я задавал себе вопрос. Как бы я отреагировал на то, что одним ранним утром она забрала свои платья, милый детский альбом. И, не объяснив мне причин, попрощалась. Наверное, ревниво. Я не могу представить, как она смеется. Ее смех равносилен предательству ко мне. А он бы ее смешил. Дарил ей цветы, хвалил ее голос. Цвет волос и даже грудь, которой она безмерно была недовольна. У нее прекрасная грудь. Мне болезненно даже подумать, как он притрагивается к ее шее. Берет ее за талию. Свежие простыни. Новые запахи гари… Он отвратителен. От первых морщин до мизинца она принадлежит только мне.
Я не предавал ее, а всего лишь влюблялся в другую…
«Просторная, светлая комната с видом на черную реку. Высокие потолки. Окна от пола. Воздух пропитан запахом краски. Она думает, что я одинок. Я думаю, что никогда не осмелюсь привести ее в свой дом. Как это безнадежно… Я проснулся в семь утра и открыл окно. А Она у стены рисовала… Ляля… У нее имя такое. Художница. Это страсть ее – рисовать людей. Красивых людей. Я даже не представляю, по каким меркам она оценивала их красоту. Все ее портреты были такими разными. Совершенно не похожими на ее предыдущие работы. Возможно, она видела то, чего я никак не мог рассмотреть. Я проснулся в семь утра и открыл окно. А Она у стены рисовала… Мы ложились с ней вместе, но она просыпалась каждое утро одна. Будто меня и не было вовсе.
– Что тебе сегодня снилось?
– Мне каждую ночь снишься ты.
Для нее это не было тайной. Пропустила мимо себя.
– Я проснулась в три ночи и смотрела на молнии. Думала. Мне никак не спалось. Я достала кисти и чистый холст. Вспомнила, как зеленоглазая девушка пела вчера у Невы. О, какой у нее был голос. Какие запоминающиеся черты. Мне понравились ее тонкие губы. Она пела так трепетно, тихо, но звонко. Как колокольчик от капли росы.
Смотрит в зеркало и вытирает краски с лица.
– Она отдавалась так девственно, будто впервые. Мне казалось, что каждый перенял на себя часть ее кричащей души. Она с нами делилась, ей было не жалко. Ее каждый зритель смущал.
Чистая… В ее голосе было что-то другое, не грусть. Нет. Я так хотела забрать ее к себе. Обиходить, успокоить. Любоваться ее красотой. Нежно, по-женски погладить и слегка, по-мужски защитить. А на утро я бы выпустила ее на волю.
Ляля отодвинула картину к стене.
– Я полюбила ее обнаженное тело. Мне даже не вспомнить, во что она одета была».
Март спрятал блокнот и угостил прохожего сигаретой. На улице все еще было прохладно от вчерашней грозы. Пора возвращаться домой.
2.
Я испытала на себе нежность рук мужских. До беспамятства я теряла рассудок.
(Ляля).
Брезгливость. Я не могу больше переносить этот запах. Вся моя комната пропитана вонью. Он пробрался в каждый ее угол. Все чаще я стала зажигать за ним свечи. А иногда меня спасает окно.
Писатель. Табу. Табу. Дура! Меня покорил его первый рассказ.
Достает с верхней полки маленькую книжечку. Открыла:
«Вы закрывали когда-нибудь в своих ладонях бабочку? Она порхала изо всех сил, оставляя на ваших руках часть своего цвета?
Нам так важно – прикоснуться к чему-то более прекрасному, чем мы сами. Нам так свойственно это прекрасное убивать».
Перелистнула на третью страницу (волнуется). Пробежалась глазами по подчеркнутому тексту. Ляля всегда подчеркивала карандашом то, что она разделывала на маленькие кусочки. Смаковала. Растягивала удовольствие. И через какое-то время она всегда возвращалась к этому снова. А еще она любила закрывать книгу на самом интересном месте и придумывать ее продолжение. В книге вкуснее всего – запах недочитанных страниц.
«Я закрываю глаза на многие ее прелести. Боязнь познать ее совершенство. Раскрыть ее полностью. Ведь когда я узнаю, что все мужчины вокруг хотят завладеть ею – это сведет меня с ума».