на слуху тонкие, музыкальные пальцы. Которыми он никогда не играл.
Иногда в своем длинном плаще по колено, размером вдвое больше его, он казался высоким, как башня. Пронзительный взгляд, твердый, уверенный шаг. Но при свете дня, стоит ему смешаться с толпой, он покажется самого среднего роста, не приметен особо ничем.
В нем скрыто что-то более важное, чем внешняя прелесть и глубина его глаз. От него исходит внутренний луч, где-то там, среди гроз и дождей. Его сущность пока еще слабая, шаткая. И слабеет с каждым новым пороком. Он разрушает в себе человека и доходит до самых низов. Я смотрю на его профиль и вижу ничтожество. Но как только сажусь перед ним, закрываю глаза. Совершенный… Чувственный. Грешный.
Чем меньше в нем человека, тем больше безумца, Художника. Он находится в рабстве идей и ведет за собой, как рабыню. Мои руки завязаны, мои губы немы.
Он еще сам не знает – кто он. И не один мир ему придется разрушить, прежде чем найти свое солнце. Он его ненавидит, как однажды возненавидела я: свои холсты. Свои краски. Свои картины. Проще погубить талант, чем нести на плечах ответственность за то, что рисуешь. Я ему не позволю так поступить.
1.
«Здравствуй, мой призрак.
Я разговариваю с тобой только во снах. И в письмах. Твой почерк для меня, как ноты любимой мелодии. Я знаю, что она прекрасна, хоть ни разу ее не слышал… Ты читала мою последнюю книгу? Она принесла тебе неслыханную славу. В ней моего – только автограф. Я в твоей коже каждую страницу прожил. А в последней главе я покончил с тобой.
Мне хотелось спросить, каково это – быть бессмертной? Ходить по улицам, среди сотен других, но быть при этом самой особенной. Бесконечно желанной, и не угасать с каждым днем. Каждая мысль о тебе только ярче. Скажи… Каково это – быть жаждой, неутолимой никем? Оставаться самой глубокой. Я не чувствую дна под ногами и не вижу в тебе берегов. Ты – моя верная гибель. Ты – тот последний круг, который меня никогда не спасет. Последний крик. А затем последует шторм.
Я назову его твоим именем.
Погубившая, Март».
Часть третья. Взмах крыльями, не касаясь земли
– Не смей этого делать.
(вырвала из рук его кисть).
– У меня больше не получается. Я не могу рисовать. Оставь меня!
– Я не приношу больше тебе удовольствия?
(ее не смутил его резкий тон).
– Нет, дело в другом.
– Не ограждайся от меня. Садись!
Она была без одежды. Одной рукой гладила его плечо, а второй прикрывала грудь.
– Что я могу для тебя сделать?
– Ничего. Не дави на меня!
– Не буду.
(замолчала). Прилегла на снежную простыню.
Целует ее горячую шею. Осторожно гладит плечи.
(вздрагивает от касания поясницы).
Чувствует его ритм, отдается. Ляля медленно закрывает глаза.
А кисти оживают, они становятся его руками. Умелыми, твердыми. Самым важным инструментом, что так покорно повинуется его вдохновению. Первый мазок, как легкий, утренний ветер. Пробирается прямо под кожу. Мурашки. Ее мысли уносятся прочь. Второй мазок теплый, как пыль догоревшего солнца. Где-то под сердцем стекает на простыню закат. Третий мазок… И сон сливается с явью. Зеленые звезды, белый глаз без зрачка. Красные, пухлые губы. Яркие, как цветущие маки. Темнеют. Уже отцвели.
Он был увлечен своей работой. Своим ненаглядным творением. Той истинной красотой, которую он находил в женском теле. Идеальная. Безупречная. Без внешних изъянов. Его образ не затрагивал прелесть души или ее уродство. Он всего лишь поймал бабочку и раскрасил ее посвоему.
– Нет, нет!
(вскрикнул тревожно).
Резкий ток прошелся по телу. Она вмиг открыла глаза.
– Что случилось, мой милый? Ты меня испугал.
– Краски не высыхают. Моя картина теперь – набор бессмысленных, не связанных между собой цветов. Все слилось в одно бредовое пятно. Это не искусство, а крик душевнобольного. Испорченная идея. Снята с моих зрачков и не воплощена должным образом. Я же больше так не смогу увидеть…
(вздохнул).
– Прости за то, что испачкал тебя.
(закрылся). Смотрел сквозь нее.
4.
Я с детства мечтал стать художником. Не скажу, что мне нравился запах свежих красок или смесь красного с синим. В мутной воде прозрачного стакана. Меня привлек безумный стиль творца. Его вдохновенный взгляд на оголенную женскую грудь. Мимо ее голубых глаз. И я поклялся бы, что он не запомнил даже ее лица, когда передавал легкую усталость через необыкновенные линии шеи. Ее губы сухие. И шепот. Ее неповторимость… В этом был вкус. Он входил в нее, даже не притрагиваясь. Он не требовал согласия, чтобы остаться в ней. Она кричала, дышала, смеялась. Он прикладывал ухо. А холст…
Женщины одевались. Второпях. Без предлога остаться на чай. Задержаться. Им всего-то было раздеться, чтобы выйти уже без души.
Он в воде разбавлял. Те последние, липкие капли. Что в мужчинах они так привыкли глотать. Запах шедевра. Безразлично бросить на ту женщину взгляд. Что его родила. Сотворила? Он прикладывал ухо. А холст…
Я так и не научился рисовать. Но, как и ему, мне не нужно спускать свои брюки. Чтобы после сказать.
– Сотворил его я.
Я разделял с ней ночь. Мы сидели у окна мастерской и смотрели на луну. Размышляя об одиночестве неба и его белой любовнице. Так странно, что оно позволяет ей выйти на сцену в ее бессмертном наряде, привстать перед смертными в полной красе. Воздыхать ее чарами, навесить ей образ Богини. Думать о ней, исписывать ее ласковым зовом тетради. Вдохновиться и ослепнуть от сказочной пыли. Или возненавидеть ее. Прозвать болезнью души. Так или иначе, каждый из нас имеет свое отношение к ней. А небо ревностно смотрит. Перед ним ее Величие легкомысленно, оно злобно терпит созерцание всех. А после… Оно ее поглощает, как самое смертное существо.
Беглая любовница, она так развратна и так девственно чиста. Вновь и вновь собирает себя по частям, по мелким кусочкам. Чтобы снова сойти на свой пьедестал и гордо набросить мантию Богини. А наутро уйти в никуда. Небо свои чувства к ней проливает дождями и грозами. И только снегом признается в любви раз в году. Предвкушением чуда ее наполняет. Этот луч несется прямо в нее, а затем рассыпается. Над всеми, кто прошелся под ней. Они на себе его ощущают. Мечтатели с грузом земным.
Мне кажется, что она не может смириться со своим бессмертием. И одной тихой ночью спустится на землю молодая, светловолосая девушка. В своем белом платье до пола и с длинной косой. И мы больше никогда не увидим Луну. Чайки, лебеди, птицы ночные, все до единого мы вскоре лишимся рассудка. Бесконечно черное небо сведет нас с ума. Если до этого нас не смоет потопом. Проливных, неустанных дождей.
Во имя смертной небо никогда не лишится своего бессмертия. Это его долг перед нами, а перед ней – его приговор.
2.
Мы сидим у окна на полу. Сегодня освещает арку луна. Он смотрит на нее, в его взгляде столько безумия. Столько надежды, будто от нее зависит его жизнь. Мне хотелось бы прыгнуть в него, повалить к земле, пробраться через всю его кожу, к тому месту, что он называет домом. Войти в эту комнату, присесть рядом с ним. И слушать. Звуки, голоса, музыку, что доносятся из тонких стен. Тишину. Я хочу услышать, как эхом доносится его громкий голос. О чем он ведет монолог. Быть в храме всех его мыслей. Только чтобы он меня не увидел. Я боюсь его испугать. Он ведь закроется, убежит и даже не посмотрит назад. За ним закроется дверь, а меня задавят стены. Нет, я стану призраком немым. Я хочу видеть все его образы, которые приходят к нему. Остаются. Восхищают его. Становятся музой. Соблазняют и вдохновляют его на автограф. Под ними. Во имя, во власти чего? Я бы хотела встретить и тех, которых он гонит прочь от себя.
– Зачем ты нашла меня?
Нарушил он паузу расстоянием в час.
– Я узнала в тебе свои детские глаза. Свои руки, не тронутые временем. Свои губы, не знающие губительной жажды. Чистый талант. Не испачканный земными страстями, утехами. Гордыня… А у кого ее нет? Трезвый ум, не отравленный слабым пойлом, от которого все время болит голова. Искренние, откровенные слова. Не знающие горькой правды и приторного привкуса лжи. Ты можешь стать гениальным, если останешься в своем тайном мире. Если его до конца в себе сохранишь. Я однажды впустила в него человека…
(пауза затянулась).
– Я верю в тебя. В твои способности, в твое восприятие. Защити свой дом, не позволь его разрушить другим. Нарисуй им такое, от чего весь мир вздрогнет. Стань тем, кто ты есть, мой лебедь. Я однажды увидела твой размах.
Они просидели молча до утра. Общаясь друг с другом, то громко, то вполголоса – шепотом, осторожно. И каждый из них за собой не заметил бесконечное число запятых.
А днем они гуляли по городу. Все куда-то спешили, толкались, грубили. Портили воздух, запихивали в себя еду. Они вдвоем не замечали этого, он взял ее под руку, а она пряталась за плечо. Молодые, контрастные, свежие, казалось, что они могут к тучам дотянуться рукой. Не замечая ничего, что происходит вокруг. И даже большого плаката на витринах книжного магазина. Она не слышала о своей громкой славе. Книга Марта продавалась на каждом углу.
1.
Я ее не убивал. Разве я похож на убийцу? В свое оправдание я готов поклясться перед первым и последним святым. Я ее не толкал. Как и вы, я оплакивал каждую ее волосинку. Вас не было рядом, когда я пытался ее оживить. Холодная, мокрая, с мягкими, синими губами. Я думал, что достаточно взять ее голову к себе на колени. Нежно погладить, согреть ее щеки. И лед на руках, несомненно, растает. Греть ее лоб. А затем разбудить. Мне казалось, что она слышит каждое слово, словно сквозь сон, и пусть не дословно. Я рассказывал о том, как мы впервые увидели снег с ней вдвоем. Когда в дом несли большую, красивую елку. И кололи друг друга зеленой иглой. Первое Рождество – самое сказочное, мы дарили дорогие подарки. Улыбались и ели молочный шоколад. Загадывали желания, занимались громко любовью, без всякой игры. Мечтали о большой, полноценной семье. Утро. Семь лет брака. Мусор. Цветы.