— Мирон Львович вас не предупредил? — он удивленно смотрит в зеркало заднего вида.
— О чем?!
— О том, что вы переехали.
Машина въезжает на закрытую территорию жилого комплекса и шуршит шинами к парадному входу с колоннами, и я икаю. Какого хрена происходит?! Виталий оглядывается:
— Сорок первый этаж, квартира четыреста шесть.
— Я туда не пойду, — я со страхом смотрю в окно.
— А придется.
— Нет.
— Софья. Ваши вещи уже перевезли. Идите.
Я упрямо молчу и не тороплюсь никуда идти. Что это еще за новости? Вещи перевезли? Мирон Львович обнаглел в край. Виталий вздыхает, покидает машину и услужливо открывает дверцу:
— Не упрямьтесь, Софья. Я повторюсь, это бесполезно.
— Мне страшно, — я жалобно смотрю в его лицо.
— Хорошо, я вас проведу. Буду рядом, — настойчиво протягивает руку.
— За что он так со мной? — опираюсь о ладонь и, путаясь в простыни, выхожу на улицу.
Это риторический вопрос, на который я не жду ответа. Виталий криво улыбается и пожимает плечами. Поднимаюсь за ним по лестнице, вхожу в распахнутую дверь и теряюсь в просторном светлом вестибюле с высокими потолками, мраморными стенами и полами и массивным квадратными колоннами.
— Мы из четыреста шестой, — обращается Виталий к настороженной женщине за стойкой из темного дерева у входа.
— Добро пожаловать.
Виталий терпеливо подталкивает меня вперед. Я сплю. И я не определилась: хороший мне снится сон или плохой.
— Расслабьтесь, Софья, — смеется, нажимая кнопку вызова у одного из нескольких лифтов. — Вам здесь понравится. Тут есть даже боулинг. Не соскучитесь.
Кутаюсь в простыню. Дела мне нет до боулинга. Я хочу в свою крошечную квартирку на пятом этаже со старой мебелью. В лифте в отчаянии смотрю на носки туфель. Я не властна над своей жизнью. Мирону Львовичу не понравилось, где я живу, и он взял меня и переселил из старой конуры в элитную высотку. Должна ли я быть ему благодарна? Не думаю. Я не просила его об этом.
— Выходим.
В тишине звучит лишь перестук каблуков. Виталий подводит меня к массивной железной двери и ждет, когда я соизволю вставить ключи в замочную скважину.
У меня нет выхода кроме, как открыть дверь.
— Удачи, — Виталий по-отцовски треплет меня за щеку и вышагивает по коридору к лифту.
Стою в прихожей, нервно позвякивая ключами. На вешалке висит легкая курточка и джинсовка, которые перекочевали из прошлой квартиры, а на стальной обувной полке красуются мои простые офисные туфли и кроссовки.
Квартира обставлена неброско, но стильно и со вкусом. В гостиной стоит строгий низкий диван с бархатной обивкой, журнальный столик, кресло и открытый шкаф для книг с полками, на которых аккуратно выставлены мои учебные пособия из университета. Пялюсь на плазменный телевизор на стене, а затем на кондиционер у потолка и иду в спальню.
Кровать — большая, широкая и с кованым витиеватым изножьем и изголовьем, платяной белый шкаф — вместительный и глубокий, и мои жалкие пожитки даже треть полок не заняли. Сажусь за туалетный столик и выдвигаю ящики. Здесь нашлись тушь, пара тюбиков нюдовой помады и румяна, у которых давно истек срок годности. Смотрю в отражение зеркала. Я такая растерянная, что мне саму себя жалко.
Кто бы ни перевозил мои вещи, он очень постарался. Даже трусы с носками разложил по ящикам комода. Не думаю, что этим занимался Мирон Львович, потому что чувствуется рука профессионала.
Окна балкона, от пола до потолка, выходят на панорамный вид Матвеевского леса и на центр. Минут пять созерцаю башенки Москвы-сити вдали, медленно покачиваясь в кресле качалке, накрытом пушистым пледом. В голове пусто, между ног ноет и тянет после любвеобильного и грубого Мирона Львовича. Массирую виски, встаю и иду кухню.
Она впечатляет размерами после моих четырех метров. Тут есть даже посудомоечная машина, с которой мне придется еще подружиться. В холодильнике нахожу все то, что было в старой “Бирюсе”. Даже контейнер с запеканкой из риса и курицы. Я не шучу из моей квартиры перевезли все вплоть до рулона туалетной бумаги в уборной и стаканчика с зубной щеткой.
Разглядываю блестящую варочную поверхность с сенсорной панелью, и меня встряхивает паникой. Где мои документы? Скидываю туфли и бегаю испуганной белкой по квартире. В прихожей, в углу у вешалки, стоит коробка, а в ней папки со всеми личными и важными бумагами, диплом, паспорт и телефон.
Сажусь за стол и звоню хозяйке квартиры, из которой меня буквально выкрали. Отвечает не сразу и заспанным голосом мурлыкает:
— Софья? Что стряслось?
Тараторю и истерично извиняюсь, что мне пришлось срочно съехать: меня вынудили обстоятельства и мне очень стыдно, а она меня ошарашивает тем, что в курсе. “Мой мужчина” с ней связался, предложил оплатить неустойку и вернул ключи. И она совсем не в обиде за его щедрость и очень рада за меня.
Сбрасываю звонок. Не дай бог, она разнесет по всем родственника и знакомым “радостную весть” о том, что “наша Софья” жениха приличного нашла. Она может, а там сплетни дополнятся подробностями и дойдут до родителей.
У фарфоровой солонки замечаю небольшую, бархатную и плоскую коробочку. Так. Подозрительно. Не припомню, чтобы у меня она была. Открываю и поджимаю губы. На бархатной подложке лежат серьги из белого золота с крупными камушками, чьи грани вспыхивают благородными искрами под солнечными лучами.
Аккуратно отставляю раскрытую коробочку обратно к солонке. В первый момент хотелось швырнуть в стену подарок Мирона Львовича, но серьги красивые. Я на них полюбуюсь, попутно третируя себя за пьяную смелость прошлым вечером. Еще неделю назад я осуждала девушек, которым преподносят подарки и снимают дорогие квартиры за близость, а сегодня я уже одна из них. Ох, не так меня воспитывала мама.
Но, пресвятые котики, какие же серьги замечательные. Подруги и знакомые бы сказали, что Мирон Львович меня балует. И вот вопрос. Если вчера он был готов к тому, что я уйду, то квартиру мне снял и серьги подкинул не в качестве оплаты за девственность? Или он настолько в себе уверен, что знал — я никуда не денусь и меня его разговоры с “разбитым сердцем” подстегнут на глупость? Сложно! Вот бы влезть в мысли Мирона Львовича и понять, что у него творится в голове.
Глава 18. Ремень
Опаздываю. Я увлеклась исследованием новой квартиры и поиском всех личных вещей, а затем пробыла в душе минут тридцать, набираясь решительности и смелости, которые мне не помешают при встрече с Мироном Львовичем.
Вежливо здороваюсь с коллегами, поднимаюсь в приемную и готовлю чашку черного кофе без сахара. Стучусь в дверь кабинета Мирона Львовича и слышу глухое:
— Входи.
Подчиняюсь. Держа в одной руке блюдце с чашкой кофе, цокаю по паркету к столу под внимательным взглядом Мирона Львовича, который лениво крутится в кресле.
— Мирон Львович, — уверенно начинаю я.
— Да? — официальным тоном спрашивает он.
И тут я теряюсь. Хотела с ним серьезно поговорить и предъявить претензию, что я, мягко скажем, удивлена моему внезапному переезду. Ставлю перед ним чашку с кофе и заявляю:
— Так нельзя.
— Конкретизируй.
— Я о квартире и…
— Тебя в ней что-то не устраивает?
— Во-первых, она не моего уровня и я не могу ее себе позволить, — стараюсь говорить спокойно и тактично.
— Я могу, — Мирон Львович делает глоток, бесстрастно глядя на меня. — Согласись, оттуда открывается отличный вид.
А через секунду встает и вышагивает к двери, которую с щелчком запирает.
— В нашем уговоре не было ни слова о квартирах с отличным видом, — главное — сохранять спокойствие, даже если он вознамерился воплотить в жизнь угрозу о порке.
— Хорошо, оформим ее, как корпоративную. Подготовь приказ для бухгалтерии, — пожимает плечами и возвращается за стол.
— Так еще хуже!
Кто выделяет средства на аренду элитного жилья для секретарши? И ежу понятно, что бухгалтерши заподозрят меня и Мирона Львовича в близких связях. Хотя и зарплата в двести тысяч уже наталкивает на нехорошие мысли, но квартира точно утвердит их во мнении, что я личная шлюха босса.
— Тогда оставим все как есть.
Как у него все легко и просто.
— Мирон Львович! — громко восклицаю я и продолжаю тише и неувереннее. — Вы меня должны были хотя бы спросить.
— Ты не вернешься в бабушатник, Софушка, — сердито смотрит в глаза, и его голос понижается до гневливых ноток. — Это мое решение. И нет, я не должен тебя спрашивать.
Мое упрямство улетучивается. И чего это я с ним спорю? Поздновато играть в гордую, смелую и независимую. Я вчера на ужине прощелкала шанс выйти сухой из воды. Раз согласилась сыграть с Мироном Львовичем, то смысл сейчас ерничать? Я хозяйка своим словам или непоследовательная истеричка?
— А теперь побеседуем о том, что ты опоздала на час и пятнадцать минут. Помнится, ты мне говорила, что этого больше не повторится.
— Прошу прощения, — твердо и открыто смотрю в глаза Мирона Львовича. — Вы требуете объяснительную? Или с вашей диктовки написать выговор и распечатать для подписи?
— Второй вариант, — выдвигает ящик, вытягивает из стопки бумаги белый лист и кладет на стол.
Затем встает и вручает золотую увесистую ручку. Склоняюсь над листом, опершись левой рукой о стол, вывожу аккуратные буквы. Мирон Львович расстегивает и резким движением снимает ремень.
Оглядываюсь, и он насмешливо вскидывает бровь, мол, я же обещал тебя выпороть за опоздание. Вчера он сказал, что сопротивление его заводит, и я не стану потакать его капризам.
— В связи с опозданием на работу секретаря Березкиной Софьи Андреевны на час и пятнадцать минут приказываю, — делает паузу, складывая ремень пополам, — двоеточие. Теперь с новой строки. Наложить на Березкину Софью Андреевну взыскание в виде устного выговора и трех… ммм… нет… пяти ударов ремнем по ее сладкой попе.
Не успеваю поставить точку, как на ягодицы со свистом опускается ремень. Закусываю губы. Удар не сколько болезненный, а унизительный.