Свою творческую биографию Борис Пророков начинал как одаренный и остроумный карикатурист. Несколько лет он постоянно печатается в «Комсомольской правде», а с 1938 года приходит в «Крокодил». Там я с ним и познакомился лично, и между нами установились добрые, дружеские отношения. Талантливый художник, он импонировал людям своим спокойным уравновешенным характером, чувством собственного достоинства, непоказной твердой принципиальностью. Пророков продолжает работать в жанре карикатуры, но диапазон его творчества растет из года в год. Художника начинает привлекать более серьезная тематика, более сложные художественные задачи. Он отходит от газетной и журнальной карикатуры и решительно становится на путь создания станковых, плакатно-символических монументальных образов, поднимаясь в них до художественных обобщений огромной силы. Роковая болезнь мешает его общению с людьми, но выходящие из его мастерской плакаты, картины, станковые серии, пронизанные подлинной публицистической страстью, раздумьями, сарказмом, трагизмом, завоевывают ему всенародную славу, приносят почетные звания и правительственные награды. Вместе с тем, из своего нелегкого затворничества Пророков внимательно следит за всем, что происходит в окружающем мире. Вот убедительный пример. После моего доклада на очередном пленуме Союза художников, где-то году в 60-м, я получаю от Пророкова следующее письмо.
«Дорогой Борис Ефимович!
Обращаюсь к Вам, как к докладчику. Некоторые положения доклада вынуждают меня сделать это.
Упрек, брошенный Сойфертису в том, что ему якобы неинтересно рисовать международные темы, несправедлив, а лично мне кажется оскорбительным. Кстати о Сойфертисе. Это — художник, который с большим интересом и искренностью работает в области международной карикатуры. Наперекор существующему шаблону, он пытается привнести в рисунок дыхание жизни, непосредственность наблюдений. Огромное количество труда отдает он на поиски нового реального типажа. Казалось, такие начинания нужно приветствовать и поддерживать, а не отгонять талантливого художника от жанра, в котором он так успешно трудится.
…Простите меня за эту бюрократическую записку, да беда в том, что я опять четвертый месяц валяюсь и не могу лично побеседовать с Вами.
Желаю успехов и здоровья
Душевно преданный Вам Б. Пророков».
Я ему ответил:
«Дорогой Борис Иванович!
Большое спасибо за отклик, который тем более для меня интересен и ценен, что наши художники, к сожалению, не очень щедры на критические и полемические выступления, предоставляя эту неблагодарную работу немногим энтузиастам, таким, как Вы или я. Надо ли подчеркивать, что я совершенно не претендую на безошибочность своих суждений и бесконечно далек от намерения «оскорбить» Сойфертиса — прекрасного художника, которого я, как и Вы, высоко ценю и уважаю. Вместе с тем, мне кажется, нет оснований опасаться, что мои замечания могут «отпугнуть» Сойфертиса от международной тематики…
С искренним уважением и пожеланием скорейшего выздоровления.
Ваш Бор. Ефимов».
Эта профессиональная полемика ни в малейшей степени не омрачила наших дружеских отношений с Пророковым. Вскоре после этого я отмечал свое шестидесятилетие и получил от Бориса Ивановича следующее доброе послание с приложенным к нему рисунком.
«Дорогой Борис Ефимович!
От всей души поздравляю Вас. Не удивляйтесь этому странному подношению. Я сейчас объясню, в чем дело. На этом наброске изображен румынский солдат, который перешел к нам в бригаду морской пехоты, отдал винтовку и заявил, что он не хочет воевать против Советского Союза. Было это в конце лета 1942 года на Северном Кавказе. Увидя, что я рисую листовки, он отозвал меня из окопа в сторону, за кусты и там, соблюдая все предосторожности, показал мне маленькую листовку, извлеченную из потайного кармана. Он захохотал, но тут же сдержал себя и мгновенно спрятал листовку обратно. По привычке он все еще осторожничал. На этой листовке был Ваш рисунок. Вспомнив об этом маленьком эпизоде, я разыскал набросок и мне захотелось послать его Вам на память о военных днях.
25 декабря 1960 года
Ваш Б. Пророков».
Тем, кто хотел бы больше узнать о жизни, творческой биографии Бориса Пророкова, человека удивительной — счастливой и трагической судьбы, следует прочесть его книгу «О времени и о себе» (фраза любимого им Маяковского), значительную часть которой занимают записи из дневников художника с 1956 по 1972 год — последние 16 лет его жизни. Это — потрясающий по силе и исповедальной откровенности человеческий документ.
Вернемся, однако, в годы войны. Хочу рассказать об эпизоде, который по сей день остался для меня загадкой. Мне как-то позвонили из Союза писателей и сообщили, что приехавший в Москву на совещание председатель Саратовского союза Матвеенко располагает какими-то сведениями о Кольцове. Я немедленно помчался в Союз и сразу отыскал Матвеенко — солидного, пожилого мужчину. Он поведал мне следующее: недавно по писательским делам был у генерала, командующего Приволжским военным округом. После делового разговора тот неожиданно сказал:
— А знаете, у меня тут находится один ваш собрат по перу.
— Да? А кто именно? — спросил Матвеенко.
— Михаил Кольцов.
— Как? Тот самый? Который в Испании…
— Да, тот самый. Он тут после ранения под Брянском, во втором резервном офицерском полку. Хотите с ним поговорить?
Генерал куда-то позвонил по телефону, приказал позвать старшего лейтенанта Михаила Кольцова и передал трубку Матвеенко.
— Понимаете, — говорил мне Матвеенко, — я не был лично знаком с вашим братом и, откровенно говоря, не знал, что сказать. Спросил: «Это вы, Михаил Кольцов?» — «Да, я», — был ответ. Я не знал, о чем говорить дальше, и только спросил: «А вы что-нибудь здесь пишете?» — Он ответил что-то невнятное, и трубка была положена.
Должен сказать, поверив в свое время лживым словам Ульриха, будто по приговору Военной коллегии Кольцов отправлен в «дальние лагеря за Уралом», я надеялся, что его в связи с войной освободят, и поэтому не столько удивился, сколько обрадовался рассказу Матвеенко. Правда, мне было странно, что, выйдя на свободу, Миша не дал мне о себе знать. Но кто-то меня уверял, что это не редкое явление: люди, вышедшие из заключения, психологически избегают первое время общения со знакомыми и даже с близкими.
«Вряд ли, — думал я, — Миша стал бы избегать общения со мной. Но чего не бывает…»
Не имея возможности самому поехать в Саратов, я обратился к новому, сменившему Ортенберга, редактору «Красной звезды» генерал-майору Николаю Александровичу Таленскому, и он совершил, на мой взгляд, благородный и, по тем временам, смелый поступок. За его подписью на официальном бланке «Красной звезды» ушла в Саратов следующая бумага:
«Секретно. Командиру 2-го офицерского полка запаса. Прошу сообщить, действительно ли с сентября 1943 г. по март 1944 г. проходил службу в 5-м батальоне вверенного вам полка старший лейтенант Кольцов Михаил Ефимович, рождения 1898 г. город Киев, а также куда и когда убыл. Ответственный редактор генерал-майор Н. Таленский».
Одновременно я отправил туда же фототелеграмму, примерно аналогичного содержания, на имя командира этого полка подполковника Лукьянова (эту фамилию мне сообщил тот же Матвеенко). Через несколько дней фототелеграмма вернулась ко мне в конверте со следующей сопроводительной запиской: «Тов. Ефимов. Возвращаю вашу фототелеграмму обратно и сообщаю, что в отделе кадров ПРИВО подполковника Лукьянова не значится, а также ст. лейтенанта Кольцова М. Е. найти по учету кадров не могли и 2-го офицерского полка в ПРИВО нет. С приветом нач. экспедиции штаба ПРИВО ст. л-т а/с А. Капелина».
Не трудно себе представить мое ошеломление. Как так? Что это значит? Что за наваждение? Неужели рассказ Матвеенко — это плод воображения или недоразумения? Непостижимо… Тем более, что на письмо генерала Таленского пришел аналогичный ответ: «Редакция «Красной звезды». В ПРИВО такой части нет». Пришлось развести руками и примириться с этой загадочной историей, прийти к выводу, что какой-то неведомый человек по неведомым причинам выдавал себя за Кольцова.
Но эта загадочная история спустя много лет получила еще более загадочное продолжение. В январе 1972 года мне пришло следующее письмо:
«Художнику Б. Ефимову. Москва, газета «Известия».
На днях в одной старой газете я прочел статью о жизни и литературно-общественной деятельности М. Е. Кольцова. В связи с этим вспомнилось прошлое.
В годы войны, будучи на военной службе в политуправлении Приволжского военного округа (Куйбышев), однажды в экспедиции штаба ПРИВО я познакомился с фототекстом Вашего письма, в котором Вы запрашивали о службе своего брата Михаила Кольцова, что меня очень тогда заинтересовало, но в тот год я счел нецелесообразным Вас беспокоить.
В день моего дежурства в приемной начальника ПУ ПРИВО мне позвонили и сказали, чтобы я заказал пропуск М. Кольцову. Исполнив это, я стал ожидать прихода известного человека. Хочется спросить, служил ли в частях Приволжского военного округа (г. Кинель) ваш брат? Извините за беспокойство. С уважением H. Л. Иванов. Воронеж, улица Комиссаржевской, д. 1, кв.65. Иванов Николай Лукич, инженер-майор в отставке. 3 января 1972 года».
Я ответил:
«Уважаемый Николай Лукич! Сведения о том, что мой брат — Михаил Кольцов — проходит военную службу в частях ПРИВО, исходили от писательской организации Саратова. Проверить правильность этих сведений тогда, в 1944 году, не удалось. В частности, на свою фототелеграмму, которую Вы видели, определенного ответа не получил. И мне по сей день неизвестно, кто был человек, которого принимали за Михаила Кольцова.
В своем письме Вы сообщаете, что заказали пропуск М. Кольцову и стали «ожидать прихода известного человека». Поэтому я, в свою очередь, обращаюсь к Вам с вопросом: дождались ли Вы этого человека, видели ли его? Можете ли Вы описать его внешность, приметы? И еще вопрос: знали ли Вы в частях ПРИВО подполковника Лукьянова, которому был адресован мой запрос о брате? Буду весьма благодарен за ответ. С