Хиротаро послушно повторял за ней «лето», «давай», «водка», «жара» и еще множество разных слов, от которых Полина всегда смеялась, хотя сам он не находил в них ничего смешного.
«Хорошо, что тебя не слышат другие русские, – говорила она. – Они бы вообще умерли от смеха».
«Тогда перестань меня учить».
«Нет. Вдруг тебе пригодится».
Они кружили по центру Парижа, как два цветных стеклышка в картонной трубке калейдоскопа, затерявшиеся среди сотен других ярких осколков, каждый из которых бестолково и радостно мечется в пределах одного и того же круга по воле всесильной детской руки.
Они бродили по кварталу Маре, заглядывая в крошечные дворики, потом возвращались по Риволи в сторону Лувра и заходили в церковь Сен-Жерве-Сен-Проте, где странные фигуры в белом часами безмолвно стояли на коленях вокруг алтаря, а Хиротаро шепотом рассказывал Полине про синтоистское святилище Сува в Нагасаки и про орхидеи в буддистском храме Кофукудзи. Потом они переходили через остров Сите на другой берег, и он начинал рассказывать ей про мост Мэганэ-баси, который по семейному преданию помогал строить одному китайскому монаху прапрадед Хиротаро.
Оценив близость его квартиры к академии Коларосси, она вскоре перебралась к нему на Монпарнас, и скромных денежных переводов от господина Ивая с этого момента стало едва хватать. Зато Хиротаро снова мог наблюдать за процессом ваяния. Первым делом Полина вдребезги расколотила стоявшую у него на полке статуэтку плачущего мальчика и тут же принялась лепить новую.
«Теперь он у меня будет смеяться. Плаксы нам не нужны. У вас в Японии люди смеются?»
Хиротаро аккуратно собрал с пола все глиняные осколки, а потом попытался пересказать ей на французском несколько классических хокку. Ему хотелось поделиться с ней тем японским, что было особенно дорого для него. И еще он хотел, чтобы она перестала задавать глупые вопросы.
«Замечательно, – сказала она. – Это стихи? А кто написал?»
«Мацуо Басё».
Через несколько дней, задумчиво разглядывая своего нового глиняного мальчишку, она сообщила ему, что тоже написала японское стихотворение.
«Как, ты говоришь, они называются?»
«Хокку», – ответил он.
«Понятно. Тогда слушай мою хокку».
Она провела ладонью по лицу, убирая прядь волос за ухо, и на щеке у нее осталась желтая глиняная полоска.
Возлюбленная самурая…
Драгоценные ножны
Для боевого меча.
В комнате на секунду наступила полная тишина, и Хиротаро отчетливо услышал, как за стеной кладбища Монпарнас кричат птицы.
«Ну как?»
«По-моему, очень хорошо. Чувственно и поэтично».
«Да нет, я про мальчишку. Ничего, что он у меня теперь не сидит, а стоит? Майоль не подумает, что я испугалась?»
Так прошло несколько месяцев. За это счастливое время Хиротаро успел выучить более сотни новых слов, два раза практически до смерти напиться русской водки и познакомиться с компанией бывших врангелевских офицеров.
Офицеры шумно сдвигали столики в заплеванных и прокуренных кафе, смеялись над его русским произношением, упрекали за Порт-Артур и Цусиму, а потом обязательно лезли целоваться и требовали показать, «как писают самураи». По вечерам он убирал глиняные осколки разбитых Полиной «адмиральских внуков» и в перерывах между всеми этими занятиями умудрялся продолжать работу над своим каталогом лекарственных растений.
Праздник закончился одним дождливым апрельским утром. Из-за барабанной дроби капель по жестяному подоконнику Хиротаро проснулся раньше обычного. Стараясь не разбудить Полину, он осторожно выбрался из-под теплого одеяла, накинул плащ и, поеживаясь, вышел на угол бульвара, чтобы купить для нее в ближайшем кафе горячую булку и молоко.
На обратном пути он остановился у табачного киоска и купил сигарет. Полина уже давно поняла, что лучше Хиротаро выбирать сигареты никто не умеет, и доверилась ему в этом совершенно. Если бы ему захотелось над ней подшутить, он мог скрутить для нее сигарету, просто нащипав травы у подъезда, – она все равно стала бы ее курить. И даже наверняка бы хвалила.
Подойдя к дому, он еще немного помедлил, чтобы задержать охватившее его ощущение счастья, полной грудью втянул пропитанный дождем воздух и лишь после этого не спеша начал подниматься по лестнице.
В комнате перед ним предстала картина, которую он потом долгие годы безуспешно старался забыть. Полина, как перепуганный зверек, сидела, забившись в угол кровати, и судорожно прижимала к себе одеяло, а напротив нее в мокром плаще стоял Масахиро. С мерзкой ухмылкой он тянул конец одеяла на себя и повторял по-японски:
«Покажи грудь. Покажи грудь. Не надо стесняться».
Уронив бумажный пакет с покупками на пол, Хиротаро ужасающе медленно, как будто эта нелепая сцена уже начала мучить его в тяжелых снах, бросился к Масахиро и оттолкнул его в сторону. Тот налетел на стул, на котором лежала его грязная трость, и рухнул возле окна.
«Как ты вошел?!! – по-японски закричал Хиротаро. – Как ты вошел? Говори! Я убью тебя!»
Масахиро в притворном страхе закрылся руками и захохотал:
«Не убивай меня, господин! Не убивай меня, повелитель клизм и лечебных пиявок!»
«Как ты вошел?» – повторил Хиротаро.
«Дверь была не заперта. В следующий раз будешь умнее. Помоги мне подняться».
«Кто это?» – едва слышно спросила по-русски бледная от страха Полина.
«Не хочешь обнять друга детства? – ухмыльнулся Масахиро и сел на полу. – Какой-то ты негостеприимный».
Он приехал, чтобы вернуть Хиротаро в Нагасаки. Дела господина Ивая в последнее время шли все хуже и хуже, и теперь он не мог выплатить своему банку даже процентные ставки по кредиту. Табачная фабрика уже полгода работала в убыток. Единственным выходом оставалась выгодная женитьба, но родители невесты отказали господину Ивая после встречи и переговоров с Масахиро. Они вежливо прочли все медицинские справки, предоставленные стороной жениха, и высказали опасение, что его врожденная хромота все-таки может передаться по наследству. Масахиро не удалось увидеть невесту даже краешком глаза.
«Поэтому отец решил, что женишься ты. А капитал потом переведешь на его имя. Иначе фабрику придется закрыть. И магазин, кстати, тоже. Да, и вот еще что, чуть не забыл, – у тебя умер отец. Так что, давай, собирайся».
Полина умоляла его остаться, но Хиротаро ответил, что выбора у него нет.
«Значит, так надо», – добавил он и первый раз в жизни почувствовал, как на мгновение вокруг него останавливается весь мир.
На вокзал она примчалась в самую последнюю минуту. Хиротаро вообще не хотел, чтобы она провожала его, но она, разумеется, не удержалась и, вскочив с места прямо посреди занятия, вдруг выбежала из художественной мастерской.
«Вот видите, господа, – развел руками Майоль, глядя на захлопнувшуюся дверь. – Вот вам пример того, как женщины на самом деле любят скульптуру. Так что не верьте сказкам про Камилу Клодель. Роден был бы великим и без этой сумасшедшей из Мондеверга. Думаю, нашу прекрасную даму тоже поджидает психиатрическая лечебница».
На Восточном вокзале царила обычная толкотня, и все же Полина увидела двух японцев практически сразу. Они молча стояли у вагона франкфуртского поезда с такими невозмутимыми лицами, как будто это не они оказались в самом центре Европы, а Европа вдруг навязалась им, и эти двое теперь просто-напросто вежливо терпели ее присутствие.
«Вот, – выдохнула Полина, хватая Хиротаро за рукав. – Я принесла тебе подарок. Чтобы ты помнил меня. Ты будешь обо мне помнить?»
Он посмотрел на деревянную статуэтку в ее руке и впервые за последние три дня улыбнулся.
«Где ты это взяла?»
«У букинистов на набережной. Они сказали мне, что это японская богиня Каннон».
«Да, так и есть. Спасибо тебе большое».
«Только почему-то выглядит как мужчина…»
«Нет, это богиня Каннон. Они тебя не обманули. Просто у нее есть мужское воплощение».
«Не уезжай, я прошу тебя, – голос ее задрожал. – Мне будет без тебя плохо».
«Что она хочет?» – по-японски спросил Масахиро.
«Она принесла мне подарок», – ответил Хиротаро.
«Фальшивую тибетскую статуэтку?»
«Не твое дело».
«Зачем она ее принесла?»
«Не твое дело».
Полина нервно переводила взгляд с одного на другого, пытаясь понять, о чем они говорят.
«Что ему надо? – наконец не выдержала она. – Пусть замолчит! Я не хочу, чтобы он говорил! Пусть замолчит! Я его ненавижу!»
«Урод!» – добавила она по-русски.
«Какая смешная дурочка, – с улыбкой сказал Масахиро. – Они все тут такие?»
В поезде Хиротаро долго смотрел на деревянную статуэтку с четырьмя руками, а затем положил ее в саквояж рядом с последним «Внуком адмирала». Он умудрился спасти его от участи всех остальных, сказав Полине, что ему просто надоело собирать осколки, и легче выбросить статуэтку всю целиком – до того как она разлетится на части. Поэтому теперь улыбающийся от уха до уха «Внук адмирала» лежал у него в саквояже рядом с деревянным Бодхисаттвой Авалокитешвара, и Хиротаро смотрел на эту пару, не находя в себе сил перевести дыхание, закрыть саквояж, убрать его на полку для багажа и продолжать как ни в чем не бывало ехать по залитой дождем Франции в сторону немецкой границы, в сторону Азии, в сторону Нагасаки – словом, все дальше и дальше от Парижа.
«Значит, так надо, – вертелось у него в голове под стук железных колес. – Значит, так надо».
Либретто
Около полуночи швейцар отеля «Лотти» заметил на противоположном тротуаре дохлую крысу. Согласно его убеждениям ветерана и скромного человека, всю жизнь прожившего в квартале Менильмонтан, площадь Вандом и рю де Кастильон были совсем не тем местом, где парижские крысы могли позволить себе вот так бесцеремонно валяться, неважно – в дохлом или живом виде. Возмущенный швейцар покинул свой пост, где он любил топтаться на мраморном изображении льва, пересек улицу и склонился над тем, что он принял за несчастную мертвую тварь. Однако толком рассмотреть он ничего не успел. Дверь гостиницы хлопнула, швейцар выпрямился, но посетитель, которому он, вопреки своим священным обязанностям, не открыл дверь, уже поднимался по лестнице.