Так никто, наверное, и не знает, как мы спасли город Одессу от напрасной руины, от напрасных потерь.
Дальше пошли мы на Березовку, Колосовку - Вознесенск.
На станциях грузили пушки, сахар, хлеб и отсылали в далёкий центр. Тогда уже понимали, что голодать там будут, что пушечные все при фронтах погибнут. Упорно грузили, как только тихая минута выпадет - грузили и отсылали, специальных комендантов и заведующих погрузкой завели. Много вывезли.
Попадались нам отряды разные. Дикие отряды. Был такой отряд Маруси. Грабили, насиловали... Мы боролись с ними. Призвали их к порядку.
Подошли мы к Березовке, а немцы нам наперерез идут. Мы с юга на северо-восток, а они с запада на восток.
Так пришли мы в Березовку, а в Колосовке вёрст за десять немцы и много их. Спокойно расположились и не знают, что мы тут под боком. Решили эшелоны продвигать, а сами ударить по ним ночью. Собрали всё, что возле штаба было, и моих китайцев, и решили ночью напасть.
Двинулись, хотя до них вёрст десять надо было ночью пройти по неизвестной местности.
Вспоминаю я в ту ночь девушку одну, лет шестнадцать ей было. В штанах она ходила, с карабином. Смерти искала. Много их тогда без цели, без смысла в жизни блуждало. У Керенского в женском батальоне была. В батальоны те женщины больше без причины пошли, а были и такие, что зажигательной, «патриотической» речи поддались. На защиту «родины, революции и Керенского» пошли. Хорошие были, но тёмные, несознательные. Вот такая именно была и Шура.
Беда с ней случилась. Ещё в Тирасполе дежурила она в крепости и на телефонной полевой станции. Ночью из Одессы отряд на подмогу к нам пришёл. Плохой отряд. Самые бандиты были.
Полевая станция в прикрытии в отдалении стояла, чтобы пушка не попала. Вдвоём они, две девушки, дежурили на станции. А ночь была тёмная, только то тут, то там пушка грохнет, то тут, то там одиночные выстрелы или лязг пулемётный. Привычному человеку в такую ночь жутко становится. А они ничего, честно свои обязанности выполняли.
Вдруг в дверь стучит. Пришло трое из Одесского отряда. Одеты красиво, лентами пулемётными перепоясались, по два револьвера, бомбы.
Не хотели открывать. Криком и стуком те взяли. Открыли. Вошли, закрыли дверь на замок и к нашим: «Раздевайся! Ложись!»
Девушки в слёзы, умоляли, просили, руки целовали. А те, как звери - женщину увидели, их не умолишь.
Подмигнула Шура своей подруге, расстёгивать воротник начала, прислонилась к кровати, будто одеяло закатила, карабин схватила и ну стрелять.
Грохот, дыма полно. Девушки в окно.
Но не помогло и это. Нагнали, головы разбили, притащили назад и яростно поиздевались. Долго насиловали и топтали девичьи тела.
Без сознания их обеих в больницу потом привезли, изуродованных, искалеченных.
Как очнулась Шура впервые, так и начала смерти искать, смерть себе причинить хотела; дважды помогала ей «сестра». Спасали. Пришлось мне потом разговаривать с ней. Успокаивал. Доказывал, что именно сейчас и жить - за рабочее дело бороться. ... Трудно её было уговорить. Хоть и не стала она яда или пули своей искать, но в бою стала отчаянная, дикая - смерти всё искала...
Опять я сбился. Так вот - шли мы тёмной ночью от Березовки на Колосовку. Еле слышно раздаются шаги. И тихо тарахтят пулемётные тележки. Пулемёты везли просто руками. Долго шли, дух затаив, чтобы неожиданно наскочить.
Разведка сообщила, что впереди горят огни и стоят эшелоны. Немцы уже раньше считали, что воевать не с кем. Даже надлежащей охраны не было.
В разведку ходил и я. Так же по дороге справа от меня в двадцати - тридцати шагах шла Шура. Когда из темноты её небольшая фигура появлялась на фоне и маячила с карабином в руках - спокойнее как-то становилось. Когда мы подошли близко, увидели огни и немцев, которые крепко спали, измученные большими переходами. Поставили пулемёты.
Внезапный приказ с тыла. Беззвучно отступать. Жалко было до предела. Ведь здесь рядом враг. Враг, который топчет украинские поля, сажает на старое место помещика.
Однако, выстроились быстро, только зубами заскрежетали и быстро, иногда бегом, отступили на Березовку.
Уже светало, снова стали видны не только фигуры, но и лица дорогих товарищей, утомлённые бессонницей и ночным переходом.
Еле успели прийти на опустошённую станцию и сесть в последний эшелон уже под огнём немцев, двинувшихся нам вслед.
Помню я ещё встречу с бронепоездом.
Все люди на поезде носили матросские фуражки с георгиевскими лентами, ленивый был поезд. По чьим-то приказам он рвал пути и мосты перед немцами.
И всё так получалось, что, только наши эшелоны со станции путёвку берут, он через станцию по пути нашего движения дорогу разорвёт, а мы должны были чинить, от немцев отбиваться и, ища мостов, медленно двигаться.
Разозлились мы на него. Не один эшелон из-за этой «работы» бросить пришлось.
Встретились с ним на станции и едва между своими боя не получилось. И не потому, что он дорогу нам, не зная о нас, разрушал, а потому, что несознательный он был, большевистский, а на нашего товарища, узнав, что он еврей, напал.
Ага, - говорит, - жиды вы, и штаб у вас жидовский! Разгоню я вас сейчас вдребезги и дела с вами не хочу иметь!
У нас в штабе было несколько товарищей евреев и никакой разницы между ними не было, а тут оно вот как. Хорошо, что спохватились, не начали из-за дураков задерживаться и со своими драться.
Словом, невежда был их командир, совсем не большевик.
Потом ещё двигались, ещё сражались, ещё с родными своими отрядами встречались.
Встретились раз с полком, Ставропольский, кажется, был. Ночью заамурцы бой услышали и в бой пошли. Было это в районе станции Долинской. Бой идёт, из винтовок стреляют, а кто с кем бьётся, разобрать нельзя. На утро только узнали - полк целый с фронта домой шёл. В порядке шёл, знамя боевое несли. Командир - полковник вёл, хороший командир. Люди пешком - он тоже пешком. Домой шли. Дойдём, надеялись, до первого города русского «с порядком». Чудаки. Порядка тогда нигде же не было. «Там чин чином расформируемся, флаг, ящик сдадим - и домой.» Ну, а по дороге частенько приходилось сталкиваться то с немцами, то с бандитами.
Немцев на этот раз отряд был небольшой и только наглостью брал. Знал, что нигде у нас крепких полков не было. Полк, однако, хорошо бился, и сам, пожалуй, отбился бы. Ну, а с помощью заамурцев и подавно.
Побили немцев вместе, потом познакомились, к нам пристали и уже с нами до конца.
Так мы до Екатеринослава дошли.
Китайцев всё меньше и меньше... Много теряли, но по дороге новых вербовали. Приводили снова голых, раздетых.
Тут уже где-то к нам приблудился один совсем грамотный китаец, в штатском ходил, с большим револьвером поверх пиджака. Жуликом был. Ше-Чан-Хо, звали его. Будто представителем всех китайцев себя он назначил.
Ему деньги давали - он поедет и с какого-нибудь завода, лесоразработок или шахты приведёт человек двести китайцев. Обманывал он их, все деньги брал себе, не платил им ничего.
Когда мы узнали - выгнали к чёрту.
Тем не менее, он и потом возле разных штабов крутился. У Антонова был, и всё торговал китайцами, которые ему на слово верили, а он их обманывал.
Всякие тогда жулики были. Был и такой вот китаец.
Зима была лютая, когда мы подошли к Екатеринославу. Заамурцев прямо таки заносило на их конях снегом.
Пришли в Екатеринослав, а там уже война - воюют большевики с анархистами. Стрельба в городе по всем улицам. Половина домов поцарапана. А тут ещё где восстание, где просто драка, а немцы не отстают и наседают.
Откровенно скажу, не понимали мы всех этих обстоятельств, не осознавали: есть ли война с немцами или нет. Когда есть, так чего мы сами бьёмся, а армии, фронта настоящего нет. Сами мало разбирались в деле и жаловались на центр. Не помогает нам подкреплением штаб, всё нам самим вдоль железной дороги приходится сражаться. Когда и пришлют какой-нибудь отряд из губернского или уездного города - долго не повоюет: или побьют его - воевать не умеет, или сам уедет.
Вот мы и решили делегацию к Антонову, главковерху тогдашнему, в Харьков послать.
Послали. Делегация наша требовала ответа - воюем или нет, коли воюем, так где армия, а самое главное, что все из сил выбились, особенно заамурцы, ставропольцы и другие, оставшиеся от царских полков воевать, и что нужен нам отдых - резерв.
Антонов пояснил, что теперь нет и не может быть никакого отдыха, что воевать надо. Но потом посчитал, видимо, что пропадёт хорошая крепкая часть и приказал идти отдыхать в Мариуполь. Поехали наши. Некоторым из нас приказано было остаться и из разных отрядов сделать армию, номер ей дали, кажется 3-й. Ну и остались. Много там отрядов было до первого боя. Был такой отряд, четвёртым мариупольским назывался. Вооружённый до зубов был. Оружие всё покидал и отступил. Только его и видели.
Екатеринослав немцы взяли, а мы мосты обороняли, от нашего отряда походный такой бронепоезд защитили, пушка одна, пулемётов два. Развратился он совсем, баба у него орудийным начальником стала. Стрелял, однако, хорошо. Тут у меня обрываются воспоминания, так же, как и память тогда оборвалась - приглушило меня на мосту тяжелой пушкой.
В санитарный поезд сдали. Хорошо в поезде было, порядок, врач хороший Арефьев и сестёр две. Вот они и отходили, а то обязательно умер бы.
Неделю я лежал в поезде. Сначала ничего не понимал, потом понимать стал. Когда же этот поезд и отряд наш переходили через Луганск, пришли там ко мне товарищи - китайцы из батальона. Охали они, а врач им, как я потом узнал, сказал, что дело моё безнадёжное. Они попрощались со мной, считали, что умру - сапоги, вещи забрали мои.
Поезд дальше двинулся, и где он только не был. Был он и в Рузаевке, и в Пензе, и во многих других пунктах, но нигде с него раненых и больных не брали. Полно, говорят, да и только. Так он бродил по путям, сбрасывая то тут, то там умерших, пока не вернули его на Москву к станции Арапово, часов пятнадцать езды до Москвы, - допустили, а там стой - ни вперёд, ни назад. Так мы и простояли недели две, а то и больше.