Опыты частенько заканчиваются чтением. Борис Сергеевич извлекает из тяжелого портфеля томик Бельта «Натуралист в Никарагуа» с заложенной в него закладкой, раскрывает его и читает:
— «…Тараканы, населяющие дома в тропических странах, очень боязливы и осторожны. У них много врагов — крысы, скорпионы, пауки, разумеется, птицы. Длинные дрожащие усики таракана всегда настороже, они как бы чувствуют малейшее движение воздуха вокруг. Быстрые длинные ноги тотчас уносят их от места опасности. Иногда я пробовал загнать таракана в тот угол, где неподвижно сидел жирный, охотящийся за ним паук и следил за своей жертвой. Таракан бросался от меня в величайшем страхе по направлению к пауку, но, как только расстояние от смертельного врага оставалось не более фута, никакая сила не могла принудить его подвинуться дальше. Он предпочитал, несмотря на всю представляемую мною опасность, возвратиться, чем приблизиться еще немного к своему естественному неприятелю…» Ну, что, глуп таракан, а? — посмеивался Борис Сергеевич.
С тех пор как Б. С. Щербаков демонстрировал в кружке юных энтомологов свои опыты с тараканами, во всем мире добыто немало новых сведений об этом древнем насекомом, которое хоть и давно исследуется в разных планах, все еще недостаточно изучено. Сделанные за последние годы открытия касаются строения, физиологии, поведения таракана.
Недавно стало известно, что, кроме зарегистрированных видов «барабанщиков» из Вест-Индии, звучащим, стридулирующим устройством обладают также гигантские, почти восьмисантиметровые, тараканы с Мадагаскара, которые оглушительно стрекочут, защищая свою территорию. Только недавно удалось изучить, как именно восстанавливаются ампутированные крылья у молоди тараканов, что облегчает отделение ножек, напоминающее уже известное отделение ножек у сенокосцев. Здесь неожиданно выявились видовые различия: у американского таракана конечность, защемленная или тронутая накаленной иглой, отбрасывается быстрее, чем у прусака. Только недавно прослежено, как вылупляется молодь у гигантского таракана блатерус краниифера. Какой фильм можно бы смонтировать из этих кадров, если бы удалось показать все на экране в цвете!
У этого вида яйцевой кокон — оотека, так его называют зоологи, — прозрачный мягкий желтоватый мешок. Содержимое кокона не полностью закрыто: плотно лежащие в нем жемчужно поблескивающие яйца вполне можно рассмотреть. Не надо только тревожить самок, иначе они выбрасывают весь кокон, и тогда молодь уже не вылупится из содержащихся в нем яиц. Если же все проходит благополучно, то яйцевой кокон медленно появляется из выводкового мешка, и вскоре из него начинают рождаться личинки. Они быстро набирают в себя воздух, который пузырьками проходит в зоб. Это смотрится как чудо, трудно оторвать взор от растущего у вас на глазах зоба. Он раздувается еще и еще, наконец через две-три минуты оболочка лопается, и окончательно высвободившаяся личинка (длина ее около сантиметра) приобретает форму цилиндра. Но тут он внезапно выпускает из себя воздух и становится плоским крошкой тараканом… Мать остается со своим выводком, пока он поедает остатки кокона. Теперь молодь готова для самостоятельной жизни.
Часть этого зрелища надо бы заснять методом замедленной съемки, часть — ускоренной, часть — обычной, и тогда демонстрация этих чудес приводила бы зрителей то в восторг, то в ужас, но ни на миг не оставляла бы равнодушными к развертывающейся перед их взором микрокиноэпопее.
А если добавить еще и кадры микросъемки и мультипликации, то разве не с таким же увлечением смотрелся бы фильм, показывающий, как в глаз таракана вживляется электрод, включенный в цепь с усилителем и осциллографом? После этого становится ясно, что глаза таракана — они воспринимают инфракрасные тепловые лучи, которые для нашего глаза как бы совершенно не существуют, — способны различать температуру с точностью до сотых долей градуса.
Однако для того чтобы совершать открытия, необязательно вооружаться таким оборудованием, как электроды, осциллографы, термопары… Французский профессор Реми Шовен поручил своему ученику, тогда еще начинающему натуралисту Роже Даршену, заняться работой с тараканами. Никаких приборов у Даршена не было, да они ему поначалу совсем и не требовались.
В глуши нищей провинции Бос, таясь от односельчан, которые вряд ли одобрили бы его странные занятия, Даршен на протяжении трех лет наблюдал за тараканами. Что наблюдал? Пустяковину!
…На поставленный вертикально прутик таракан быстро взбегает, а добравшись до верха, помедлит на самом кончике, затем, повернув вниз, спускается. Тут Даршен, выждав, пока его таракан вернется к исходному пункту, снова поворачивал прутик, и таракан опять бежал вверх. Получалось что-то вроде белки в колесе. Но это только сначала. В конце концов Даршен выяснил, что примерно минут через 10–12 после того, как таракан стал осваивать прутик, быстрота его бега — иначе говоря, количество сантиметров, проходимое насекомым за единицу времени, — начинает уменьшаться. А примерно через 20–25 минут таракан останавливался на каком-нибудь месте. Может быть, он просто устал от беготни?
Таракан, бегущий по прутику, как в опытах Роже Даршена.
Даршен сократил длину прутика, используемого как гаревая дорожка ристалища, однако и расстояние, которое таракан успевал пробежать до первой остановки, тоже сократилось. Оно сокращалось тем быстрее, чем короче был подготовленный Даршеном для опыта прутик. Таракан своим поведением ясно говорил:
— Я останавливаюсь отнюдь не потому, что устал!
Даршен провел еще несколько серий разных вариантов испытания, а затем сравнил протоколы поведения тараканов на прутиках, поставленных вертикально, и на таких же прутиках, закрепленных горизонтально. Казалось, тараканы, бегущие вверх, должны быстрее уставать, а выходило, что они ведут себя одинаково в обоих вариантах пробегов — и вертикальном, и горизонтальном.
Поведение тараканов, взбирающихся вверх по прутику и бегущих по прутику, закрепленному горизонтально, как бы втолковывало все еще не верящему Даршену:
— Неужели ты не видишь, что мы, хоть и медленно, извлекаем урок из накапливаемого опыта?
Но Даршен продолжал наблюдения. Вот еще прутик, но уже не такой, как в первых опытах, а составной — из двух частей, безупречно подогнанных одна к другой. Таракан, почти добравшись до места, на котором он обычно останавливается, замер и только поводит усиками прежде чем еще чуть-чуть подняться. Но тут Даршен тихонько снимал верхнюю половину прутика и ставил на ее место новую. Заметит ли таракан замену? Посмотрим! Он еще немного пробежал и, дойдя до основания новой части прутика, неожиданно принимался изо всех сил ползти вверх, причем скорость бега повышалась. Выходит, заметил! Ведь когда сняв на несколько секунд верхний конец прутика, Даршен вновь возвращал его на старое место, насекомое, не обнаружив никаких достойных внимания перемен, продолжало замедлять бег и затем вовсе останавливалось.
Дальше Даршен установил, что воспоминание о длине прутика таракан сохраняет в течение 24 часов.
Во всеоружии новых знаний Даршен принялся проверять действие разных раздражителей — формы прутика и его диаметра, освещения или фона, а также множество других измененных обстоятельств, которые могут влиять на поведение таракана.
Рассказывая впоследствии о работе своего ученика, профессор Шовен писал: «Любое создание, в данном случае таракан, в изобилии получающий в своей норке пищу и питье, время от времени оставляет норку как бы в поисках чего-то, как бы исследуя окружающий участок. В подавляющем большинстве случаев можно доказать, что в процессе этого, с виду бесцельного, исследования насекомое знакомится с пространственными данными, обогащается „знанием“ определенных мест, а такое „знание“ может ему впоследствии пригодиться…»
Предоставим и дальше слово Шовену, пусть он расскажет об исследованиях, которые проводил уже сам.
«Я разводил в большом количестве мелких прусаков — блатта германика — вид, который благодаря своей выносливости быстро размножается и легко разводится. Это ничуть не менее совершенный объект для лабораторных опытов, чем плодовая мушка. Я быстро составил элементы лабиринта из гнутых и окрашенных в белый цвет листов цинка, освещенных мощной лампой, и поместил все сооружение в комнате, где поддерживалась температура не ниже 25 градусов. В конце лабиринта находилась „награда“, то есть трубка из покрытого черной краской стекла, где таракан обычно жил и где мог укрыться от неприятного для него яркого света.
Поместив подопытного таракана у входа в лабиринт, я с бьющимся сердцем стал ждать дальнейших событий.
Увы! И через три месяца, после того как я довел число опытов уже до 3000, все-таки не обнаружилось ничего интересного. Но зато я начинал понимать причину этого: прусак — необыкновенно живуч и в высшей степени легко возбуждается. Малейшая ошибка в обращении с ним со стороны экспериментатора влечет за собой дикие реакции. Таракан неистово бросается в лабиринт, попадает в окружающую лабиринт водную преграду (рама заполнена водой, чтобы предотвратить бегство насекомого), хотя вода здесь ледяная! После трех-четырех таких бросков таракан выбивается из сил. Остается предоставить ему отдых продолжительностью не менее суток… Прошло больше пяти месяцев ежедневных дрессировок, которые длились по полтораста минут каждая; я зарегистрировал десятитысячный опыт, когда наконец насекомое проявило скрытую сложность своего поведения».
Шовен десять тысяч раз повторил опыт, прежде чем получил удовлетворивший его ответ. А прекрати он эксперимент раньше, у него было бы веское основание присоединиться к мнению Фриша о том, что за мощным лбом таракана ничего не скрывается.
Итак, в опыте выявлена, доказана и подтверждена способность таракана отвечать на вопросы экспериментатора, способность насекомого выбирать, извлекать выводы, научаться, усваивать уроки, преподанные ему обстоятельствами. И это свойство живого можно на разных особях измерять и выражать в сравнительных показателях, их можно познавать, убеждаясь, что если и не за мощным лбом, то под невзрачным хитиновым мундиром таракана, внушающего многим непреодолимое отвращение, все же скрывается в конце концов обнаруживающий себя зародыш разума.