— Купить что-нибудь жаропонижающее, да? — спросила она с сомнением. — А ещё что? Горло у тебя болит? Что ты вообще сейчас чувствуешь?
— Радость, — невнятно отозвалась Полина и, заметив, как вытянулось лицо Ксении, хрипло добавила:
— Думаешь, бред? Лекарства мне не нужны, не надо. Я знаю один секрет… Нужно просто прикоснуться к волосам — и всё пройдёт.
— Может быть, вызвать неотложку? — с искренним испугом поинтересовалась Ксения, уверовав в то, что подруга действительно слегка не в себе на почве повышения температуры.
— Не надо неотложку, мне нужен мой любимый доктор… — выговорила Полина, сжимая раскалывающуюся голову ладонями. — Да не смотри ты так, не пугайся… Катя сейчас придёт и всё тебе объяснит. Это всего лишь концепция. Кстати, рецепт надо выписать прямо в записной книжке с кучерявой головой солнца русской поэзии… “Омочу бебрян рукав в Каяле-реце, утру князю кровавые его раны на жестоцем его теле…”* Это самый лучший антибиотик!
Ксения хлопнула себя по лбу.
— Вот уж не думала, что филологи бредят цитатами из "Слова о полку Игореве"! Полинка, ты меня доконаешь…
Несмотря на весь этот бессвязный поток сознания, в одном Полина оказалась права: через пару мгновений действительно отворилась дверь, впуская вернувшуюся Катю.
— Что тут у вас произошло? — спросила девушка миролюбиво, точно это и не она вчера швыряла в лица подруг обидные обвинения. — Стёкла в дверях выбиты, комендат злющий — чуть не кусается, меня буквально матом послал…
— Неужели в мире, за пределами этой комнаты, ещё хоть что-то происходит, — страдальчески вздохнула Ксения, тоже мудро сделав вид, что не помнит вчерашнего. — Мы ничего не слышали, спали. Но у нас тут своя печаль — Полинка заболела…
И сразу же нашлись и таблетки, и сухая малина, и уксус для примочек, и второе одеяло — очень тёплое и мягкое. И вчерашняя ссора как будто забылась, истаяла, как мираж. Это снова была прежняя Катя: добрая, милая, внимательная… Она тут же захлопотала над Полиной, как любящая мать над дочкой, попутно деловито давая указания Ксении, и хлопоты эти даровали, наконец, долгожданное облегчение.
Уже уплывая в спасительный сон, Полина нащупала ладонь Кати и крепко сжала её. Сил говорить почти не осталось, и она просто улыбнулась подруге, выражая всю степень своей признательности за заботу и за то, что Катя больше не сердится. Катя ответила такой же улыбкой: “Я всё поняла, простила и забыла”.
И совсем-совсем перед тем, как заснуть, Полина вспомнила вчерашнюю встречу, едва мерцающую в чуть замутнённом сознании, но вполне реальную и состоявшуюся… Пусть и говорить там особо не о чём, а только никто не отнимет у неё этого осторожного прикосновения к волосам… и чуть дрогнувшего голоса, когда он произнёс: “Бегите, бегите”.
Её маленькое и — вместе с тем — такое необъятное, такое пронзительное счастье.
___________________________
*Полина в бреду цитирует строки из Плача Ярославны в оригинале, на древнерусском языке: "Полечю, — рече, — зегзицею по Дунаеви; омочю бебрянъ рукавъ въ Каяле реце, утру князю кровавыя его раны на жестоцемъ его теле".
В переводе Н.А. Заболоцкого эти строки звучат так:
“Обернусь я, бедная, кукушкой,
По Дунаю-речке полечу
И рукав с бобровою опушкой,
Наклонясь, в Каяле омочу.
Улетят, развеются туманы,
Приоткроет очи Игорь-князь,
И утру кровавые я раны,
Над могучим телом наклонясь”.
Глава 10
Илона
Не помня себя, Илона бросилась прямиком на кафедру журналистики. К счастью, заведующая оказалась на месте, но вот только ни облегчения, ни большего понимания этой дикой ситуации данная встреча не принесла.
Заведовала кафедрой Валентина Симагина — неопрятная, тучная и довольно склочная женщина лет пятидесяти. За всю свою жизнь она не проработала в средствах массовой информации ни дня, особыми талантами в теории журналистики тоже не блистала, так что совершенно непонятно было, за какие такие заслуги она получила эту руководящую должность. Впрочем, Симагина обладала уникальной способностью одинаково хорошо (или одинаково дурно) преподавать абсолютно любую дисциплину. До того, как она стала заведующей кафедрой, ею неизменно затыкали все дыры в расписании: она читала студентам и историю, и философию, и психологию, и язык, и литературу.
С Илоной Симагина сразу повела себя не особо-то приветливо.
— Вам что за печаль до Рыбалко? — спросила она. — Это наш студент, мы сами разбёремся.
— Но его же хотят отчислить! — воскликнула Илона. — Как вы не понимаете?!
— Прекрасно понимаю, и поделом, — отрезала завкафедрой. — Впредь будет умнее. Знаете, у меня этот Рыбалко ну просто костью в горле стоял. Сплошные жалобы на него поступали: дерзит, хамит, кривляется, прогуливает… Вам повезло, если на ваших занятиях он вёл себя иначе.
"На моих он вёл себя именно так — дерзил, хамил и кривлялся…” — грустно подумала Илона, но вслух, понятное дело, сказала совсем другое:
— Это всё защитная маска. На самом деле, Кирилл очень способный. Ведь вашей задачей является воспитание достойных, талантливых журналистов. У Рыбалко есть все шансы стать лучшим из лучших в профессии! У него прекрасный, живой слог, очень образный язык… Вы не читаете его блог в интернете? Я могу дать вам ссылку…
Симагина поморщилась почти с брезгливостью, точно Илона предложила ей нечто непристойное.
— Помилуйте, ради бога… Какие блоги?! У меня каждый день куча студенческих рефератов, курсовых, дипломных, голова от них трещит. И я ещё должна почитывать в интернете записульки непризнанных гениев?
Вздохнув, Илона выложила свой последний козырь.
— Просто у него любовь несчастливая. Поэтому он такой… отчаявшийся, — она взглянула в глаза завкафедрой, словно мысленно измеряя степень её бесчувственности.
— Милочка моя, — усмехнулась Симагина, и Илону перекосило от этой высокомерной фамильярности, — а от меня два года назад муж ушёл, и что? Я продолжала ходить на работу, вести занятия у студентов, активно участвовать в жизни факультета… Кому какое было дело до того, что у меня личная драма?
— Но чисто по-человечески поймите его чувства… хотя бы постарайтесь, — уже без особой надежды произнесла Илона. — Он просто ещё слишком молод, поэтому не всегда может контролировать свои эмоции.
— Ах, какой нежный цветочек, — Симагина фыркнула. — Хочу вам напомнить, дорогуша, что у нас здесь всё-таки университет. Место, где студенты получают знания, а не ждут, что мы станем утирать им сопельки. Ну, а что касается любви… для неё есть совсем другие заведения. Вот пусть туда и обращается. Может, полегчает, — и она засмеялась собственной неуклюжей шутке.
— Это ведь всего лишь мелкая неприятность. Ну подумаешь, стекло разбилось, — предприняла Илона ещё одну жалкую попытку оправдать Кирилла. — Никто ведь не пострадал и не умер.
— А в следующий раз обязательно пострадает! — убеждённо произнесла заведующая. — Нет уж, вероятность повторения подобных поступков нужно пресекать на корню! К слову, и деканат, и сам ректор солидарны со мной в этом вопросе. Налицо факт дебоширства и нарушения внутреннего распорядка вуза. Подобное поведение напрямую угрожает безопасной учёбе других студентов.
— Но это же было не в университете, а в общежитии!
— Неважно. Правила поведения в вузах распространяются и на общежития тоже, — наставительно произнесла Симагина. — Был пьяным? Был. Пытался проникнуть в закрытое женское общежитие? Пытался. Разбил стёкла? Разбил. Ну и всё, говорить здесь больше не о чем.
Кафедру Илона покидала с тяжёлым сердцем. Тем временем началась первая пара, и она спохватилась, что её ждёт первый курс филологов. Нужно было торопиться в аудиторию…
Занятие прошло, как в тумане. Илона думала о своём и ждала окончания пары едва ли не больше, чем студенты. Голова готова была лопнуть от напряжения, но самое-то ужасное — она абсолютно не знала, что ей дальше делать, к кому обращаться за помощью.
Отпустив первокурсников и повинуясь интуитивному порыву, Илона сбежала вниз по лестнице и направилась к расписанию. Моментально нашла, в какой аудитории сейчас должен заниматься второй курс журналистов, и так же — почти бегом — бросилась туда.
Кирилла Рыбалко в аудитории предсказуемо не оказалось, но все его однокурсники возбуждённо шумели, тоже обсуждая ночное происшествие. Илона взглядом сразу же выцепила из гомонящей толпы Катю Таряник. Лицо у девушки было потерянное и несчастное. Илона двинулась к ней, не обращая ни на кого внимания.
— Катя, что с Кириллом? — выпалила она вместо приветствия. — Почему и как это произошло?
— Да оставьте вы меня все в покое, — Катя почти плакала, даже не пытаясь быть вежливой. — Я сама узнала час назад. Меня вчера ночью вообще не было в общежитии, я у однокурсницы ночевала… — она, казалось, даже не удивилась тому, что судьбой Кирилла преподавательница интересуется именно у неё.
— А вы ему звонили?
— Ну конечно, звонила. Я же не дура. Он телефон отключил… И дома его тоже нет, мы уже бегали к нему с Олей Земляникиной…
Илона стиснула зубы и, зажмурившись, некоторое время просто молча стояла рядом, пытаясь справиться с охватившим её отчаянием.
— Ладно, Катя. Если вдруг что-то узнаете — пожалуйста, сразу же сообщите мне, хорошо?
— Ладно, — девушка подавленно кивнула и только потом, наконец, додумалась спросить:
— А вам-то это зачем, Илона Эдуардовна?
— Хотите — верьте, хотите — нет, но дальнейшая судьба Кирилла мне не безразлична, — невесело усмехнулась Илона. Катя недоверчиво взглянула на неё, памятуя о “прекрасных” отношениях преподавательницы и студента, но промолчала.
Обратно на кафедру Илона возвращалась медленно-медленно, еле переставляя ноги. Внезапно кто-то мягко прихватил её за локоть из-за спины.
— Илона Эдуардовна, подождите…
Она резко обернулась и увидела Сергея Петренко, однокурсника Кати и Кирилла. Они, вроде бы, были дружны с Рыбалко, смутно припомнила Илона.