Старый скваттер не обманулся: вечером немец присоединился к каравану. На удивленные наши взгляды он хладнокровно отвечал, что увлекся стаею казуаров[9]. В качестве результатов счастливой охоты он представил нам даже одну из этих огромных птиц, висевшую у него на луке седла.
Однако я почему-то не верил его словам и быстро взглянул ему в глаза. Мне показалось при этом, что он немного смутился и слегка покраснел. Я перевел глаза на лошадь. Бедное животное было все в мыле и крови. Какую бешеную скачку должно было оно вынести, чтобы дойти до подобного состояния? Не знаю почему, острое подозрение снова защемило мне сердце. Что, если эта охота только для отвода наших глаз, и его отсутствие имело другую цель? Из-за казуаров не мучают так лошадей, как бы последних ни много было. А если немец замышлял недоброе?.. При этой мысли у меня появилось неодолимое желание всадить пулю в лоб почтенного герра, несмотря на все доводы рассудка о том, что поведение его пока безупречно. Ах! Как я сожалею теперь, что не последовал этому первому движению, безумному, глупому, — называйте как хотите, — но инстинктивному! Сколько страшных бедствий мы избегли бы! Но тогда никто не предполагал никаких злых замыслов в тевтонце.
Мы проехали, не останавливаясь, мимо Вильком-Майна (Счастливые Рудники), едва возникшего города, где только несколько домов возвышаются среди невообразимой смеси палаток и дощатых бараков. На улицах целые болота, в которых телеги увязают до осей, а лошади по самую грудь. На каждом шагу, подобно Балларату и Бендиго, свистят и дымят паровые машины. Их серный дым застилает свет, шум заглушает речь. Здесь разработка копей ведется почти исключительно крупными обществами с солидными капиталами. Диггеров почти не видно, разве только изредка попадаются небольшие горстки их, промывающих песок. Зато всюду глаз наталкивается на группы «желтолицых жителей Неба», с необыкновенным терпением и усердием промывающих и перемывающих песок, уже разработанный обществами.
Наконец, переступив 30-ю параллель и реку Тайлор, мы миновали озеро Грегори. Еще сотня верст, и можно было достичь Купер-Крика. Половина пути тогда пройдена, — конечно, половина самая легкая.
Раз утром мы с Кириллом опередили караван на несколько сотен сажен. Своих собак я благоразумно держал на своре[10], во избежание каких-нибудь непредвиденных выходок с их стороны. Вдруг они стали выказывать признаки беспокойства и с глухим рычанием рваться с привязи. Одна из них оборвалась и с яростным лаем бросилась к густому кустарнику.
Я поспешил за ней, осторожно раздвинул широкие листья и — судите о моем удивлении — увидел пред собою нагого молодца, черного, как солодковый корень. Туземец, изумленный не менее моего, в остолбенении уставился на меня, вращая своими белками. Но через минуту страх перед белым заставил его бежать.
Я увидел перед собою нагого молодца, черного как солодковый корень
Это совсем не входило в мои расчеты: черномазый мой мог призвать своих, и кто знает, что может случиться. Зная об ужасном действии, какое производит на этих детей природы огнестрельное оружие, я мгновенно поднял свой револьвер и один за другим выпустил шесть зарядов над самою головою молодца.
Глава VIII
Черный объедало. — «Кооо-мооо-гооо-ееее!!» — Черномазая банда. — Наш Том загордился. — Корробори. — Благодарность дикарей. — Что такое бумеранг. — Чудесное оружие. — Ловкость наших черных приятелей. — Прощание.
Опешив от неожиданности, грохота, дыма и огня моих выстрелов, дикарь уморительно подпрыгнул, как заяц, точно свинец уже попал ему в икры, и растянулся на земле с таким комически-жалким выражением покорности, что я расхохотался до слез.
Между тем к месту происшествия прибежал Том. При виде своего соотечественника он обратился к нему с несколькими фразами на каком-то гортанном наречии, сопровождая свои слова, для большей, верно, выразительности, чувствительными толчками в бока. Подобное энергичное обращение сразу возымело действие: туземец робко поднял на меня глаза, но затем тотчас же снова распростерся на земле с глупою миною дикаря, выражающего свое почтение пред высшим существом.
Вид бедняги был очень жалок: загорелый, истощенный до крайности, поджарый, подобно голодному волку, он, казалось, умирал от голода. Из жалости ему дали кусок хлеба. Несчастный бросился на него с волчьею жадностью. Слышно было только, как хрустели его челюсти. Через минуту от пятифунтового хлеба осталось одно воспоминание. Я смотрел и удивлялся: каких чудовищных размеров, должно быть, был желудок у этого дикаря: вслед за хлебом он отправил в свою утробу добрый кусок мяса, равный порции по крайней мере взвода солдат (а вы знаете, какова мясная порция английского солдата). Здоровый ковш рома, жалобно выпрошенного у нас, завершил завтрак нашего объедалы и привел его в блаженно-веселое состояние, выразившееся в кувырканьях, обезьяньих гримасах и бессвязном бормотанье.
Обратившись потом к лесу, он сложил у рта обе руки в виде воронки и во всю глотку заорал: «Кооо-мооо-гооо-ееее!!!»
Этот крик, одинаковый у всех австралийских дикарей от Сиднея до Перта, от мыса Горн до Мельбурна, несомненно служил призывным сигналом: очевидно, наш молодец, восхитившись радушием белых, приглашал и собратьев своих попировать за чужой счет.
Наше предположение оправдалось при виде целой толпы черномазых, робко приближавшихся к нам со знаками глубочайшего уважения. Всех их было, мужчин и женщин, человек до ста, не считая многочисленных детей, сидевших но двое, по трое почти у каждой женщины в плетеной корзине за спиною. Тошнотворный запах, бросившийся щам в нос при их приближении, заставил нас невольно отшатнуться. Решительно, австралийский дикарь — самое нечистоплотное животное! Какая вонь, какая грязь! И эти жалкие двуногие, смеющиеся идиотским смехом мандрила[11], называются царями природы! Не верится даже!
Между тем, ободренные нашими добродушными взглядами, дикари подошли поближе и жалобно стали стучать кулаками по животу, намекая на свой сильный голод. Мы дали им остатки обеда, на которые они накинулись с той же жадностью, как и их собрат.
Утоливши свой голод, черная банда живо развеселилась. Несколько стаканов рома и коньяку окончательно привели их в благодушное настроение. Как ни в чем не бывало дикари принялись наперебой развлекать нас своими обезьяньими кувырканьями. Не знаю почему, но при взгляде на них, мне вдруг представилось, что они сейчас встанут на четвереньки: до того все их ухватки напоминали животных.
Наш Том, естественно, смотрел на этот сброд с глубоким презрением. Судите сами. Те ходили нагишом, а он одет в настоящие панталоны, правда немного стеснявшие его, но зато как он был в них величествен! Далее, ярко-красная фланелевая рубашка облегала его торс, широкий кожаный лакированный пояс, за которым висели нож и револьвер, стягивал его стан: прибавьте к этому и то, что он говорил по-французски! Столько важных преимуществ могли хоть кому вскружить голову. Неудивительно поэтому, что он обращался с соплеменниками как их начальник, а те почитали его как бога.
Виды старого дикаря, однако, не простирались так далеко: ему просто хотелось угодить нам. Заметив, что его сородичи очень забавны для нас, он приказал им, в отплату за наше угощение, протанцевать «корробори».
Невозможно описать той важности, с какою он обратился при этом к сэру Риду:
— Господин, черные хотят танцевать «корробори».
Слышите? Черные!.. Каково? Мы все искренне расхохотались. По знаку чудака начался «корробори». Он состоял в разнообразных прыжках вперед, назад, в стороны, в кривляньях и ломаньях, удививших бы любого клоуна, наконец, в воинских упражнениях. Черномазые удальцы ловко метали свои копья, на лету подхватывали их, опять метали, прыгали друг через друга, боролись, шумели, орали во все горло… Через полчаса, запыхавшись от усталости, плясуны в изнеможении повалились на землю. Наградою за танец было новое количество провизии, которую они приняли с гримасами живейшей благодарности. Вождь племени, отличавшийся от своих подчиненных только пером, продетым сквозь ухо, да ожерельем из змеиных зубов, захотел со своей стороны отблагодарить нас.
— Прежде чем возвратиться в родные леса, прошу белого господина принять от меня на память этот бумеранг, — так обратился он к сэру Риду через Тома.
Такое деликатное внимание тронуло нас до глубины души. Черные, казавшиеся нам почти животными, поднялись в наших глазах. Еще более тронуло нас, когда все они, словно по данному знаку, поднялись с мест и стали предлагать нам свое оружие: кто копье, кто дротик, кто каменный топор. Подобное дружелюбие помогло даже мисс Мэри побороть свое отвращение и брезгливость. Она ласково подала женщинам несколько кусков материи, что привело тех в невыразимый восторг.
Благодарные дикари превозносили нас до небес. А один из них пошел еще дальше и, подойдя ко мне, пантомимою объяснил мне употребление бумеранга.
Бумеранг — оружие, известное только среди австралийских дикарей. Это кусок твердого черного дерева, немного изогнутый, длиною вершков 17, шириною в два вершка и толщиною в один. Посередине он выгнут в дугу, а на одном конце утолщен и закруглен; другой конец плоский.
При пользовании им туземец хватает обеими руками за утолщенный конец, некоторое время быстро кружит над головою и потом с силою бросает его.
Тут происходит очень странное явление. Бумеранг, кружась и со свистом разрезая воздух, отлетает сажен на 7–10 и падает на землю, но в ту же минуту отскакивает и быстро возвращается назад, ломая и разбивая все встречное.
Искусство сообщить ему это движение зависит от умения надлежащим образом держать руку при бросании, чего не удавалось еще ни одному европейцу; о том, как им владеют туземцы, свидетельствовал следующий случай.