[3]. С этими бумагами в портфеле мое путешествие и весело, и приятно.
Скоро я увидел австралийское солнце.
Успешная торговля в несколько лет создала здесь множество удивительных городов, которые приняли вполне европейский вид. Особенно роскошен Мельбурн, но о нем не стоит много распространяться: имеется достаточно хороших описаний этого города. Кроме того, каждый слыхал о его банкирских домах, ресторанах, игорных домах, его театрах. Нет нужды упоминать и о мельбурнских клубах, библиотеках, школах, музеях. Все это вполне традиционно. Даже бульвары здесь такие же, какие мы видим у себя в Европе, только эвкалиптовые аллеи придают им своеобразный вид. Кафе-шантаны — те совсем устроены на европейский лад, разве только поют там хуже, чем в наших. Но зато в них содержат баядерок, которые не уступают ни в чем тем баядеркам, о которых рассказал выше доктор Стефенсон. Они само воплощение кипучей страсти и самой увлекательной живости. Наконец, 150 журналов и газет, издаваемых в столице Виктории, окончательно ставят ее вровень с лучшими городами Европы.
В общем Мельбурн, бывший в своей юности безумным, с летами принял вполне респектабельный деловой вид.
Все это, конечно, интересно и заслуживает похвал, но не для того я преодолел тысячи верст, чтобы увидеть здешних англичан и немцев с их дражайшими половинами и чадами включительно. Вид их наскучил мне и в Европе. Мне захотелось поглядеть на настоящих австралийских дикарей. А пока, в ожидании встречи с ними, я посещал иногда китайский квартал, зловонное место, откуда с раннего утра до поздней ночи доносились визгливые крики «сынов Неба», от которых за сажень разило козлом и прочими невыносимыми прелестями. Эти «небесные жители» всегда возбуждали во мне чувство необоримого отвращения.
Нет ничего печальнее этих несчастных…
Напротив, редкие представители туземцев, попадавшиеся мне на улицах или в скверах, всегда смущали мое сердце видом своей жалкой, собачьей жизни. Чего бы не дал я, чтобы видеть их на воле, в лоне родных лесов и пустынь?!
Ничего нет печальнее и жалче этих несчастных, одетых в грязных лохмотья и ютящихся где-нибудь под заборами. В большинстве своем это были забитые существа. Некоторые, впрочем, думали о щегольстве и важно выступали, натянув на голову распоротую шляпу или накинув на плечи ветошь старьевщика.
Проводя целых восемь лет в праздности, отдав дань, как это водится в провинции, гастрономическим утехам, посетив дважды золотые россыпи Гилонга и Боллара, я вполне удовлетворил свое любопытство и уже почувствовал пресыщение от тех радостей, которыми одаривает своих посетителей «царица южных морей».
Но случай — эта путеводная звезда праздношатаев, помог мне: я имел невыразимое счастие встретить трех господ, с которыми познакомился в Мадрасе и общество которых обещало немало новых развлечений.
Записные спортсмены, майор Гарвэй, прапорщик Мак-Кроули и лейтенант Робертс готовы были с утра до позднего вечера шататься по трактирам или бродить всюду, куда заведет их фантазия.
Раз ночью мы ужинали не помню в каком казино и разговор зашел об охоте. Предмет беседы был крайне интересный и неисчерпаемый, и мои собеседники были просто неистощимы в рассказах. Майор поведал нам об ужасных способах охоты в Индии, где на тигров охотятся, восседая на спине слона. Лейтенант познакомил нас со своими блужданиями по лесам Южной Африки и битвами с африканскими львами и гиппопотамами. Улыбками сожаления и легкого презрения сопровождали мы свои рассказы о жалкой европейской охоте на какого-нибудь волка или лисицу.
Воспоминания о былых днях, вместе с несколькими бутылками вдовы Клико, разожгли наш охотничий пыл, и недолго думая мы в трактире же составили план охоты на австралийского кенгуру.
Правду сказать, нужно было иметь порядочную долю безумия с нашей стороны, чтобы решиться на подобное предприятие. Однако решение об экспедиции было принято, и мы упаковали свой багаж, который был довольно легок, так как, будучи завзятыми охотниками, мы ненавидели все громоздкое. Отъезд был назначен на другой день, 22 января.
Пред отправлением в путь я зашел проститься с доктором Стефенсоном, старым другом по двухмесячному пребыванию на корабле.
— Доктор, — обратился я к нему без обиняков, — я пришел сказать вам «прости».
— Уже? — удивленно протянул он.
— Да, я задыхаюсь в вашем Мельбурне! Ваша цивилизация раздражает меня… и я предпочитаю городской роскоши пустыню, вольный воздух и свободную жизнь!
— Куда же вы намерены направиться?
— К северу. Я хочу посмотреть на страны, где еще не проходили локомотивы… Хочу видеть другие деревья, а не мельбурнские эвкалипты, выросшие в дыму ваших заводов… Довольно лживых речей, черных фраков и церемонных обедов… Я сказал — еду!..
— О, о! Парижанин затосковал по деревне! И вам не жалко вашей улицы Друо?
— Я предпочитаю всему Парижу пустыню, море или девственный лес.
— Ну, будет, будет… Верю, и сам поехал бы с вами, будь я на четверть века моложе.
— И вы, доктор, отказываетесь? Разве вы не имели всегда твердой руки, верного глаза и хорошего аппетита? Впрочем, ни слова больше… Я отправлюсь завтра на восходе солнца с тремя милейшими товарищами, своими собаками и лошадями. Мы отправимся сначала за 24 версты отсюда к сэру Риду, охотнику на кенгуру… Хорошая прогулка, как видите. Ну так едемте!
— По Австралии, дорогой друг мой, не гуляют. Здесь легко заблудиться и умереть с голоду среди лесов, хотя и роскошных, но таких же страшных, как полюс с его вечными льдами или пустыня с ее знойными песками. Кто знает, сколько времени продолжится ваша прогулка!
— Но ведь «Твид» раньше чем через шесть месяцев не уйдет?
— Нет, я все-таки отказываюсь, и мое решение зрело обдуманно. А вам дам несколько советов, пользу которых вы, может быть, оцените позже. Повторяю, остерегайтесь великолепных пустынь, которые вам придется пересекать… Они опаснее африканской Сахары, потому что здесь забывают о предосторожностях, о которых помнят в других местах. Будьте осмотрительны! Вспомните смерть несчастного Бурке. Не ленитесь запасти побольше провизии, особенно воды: дорогою, может, придется на протяжении 100 верст не встретить ни капли. В заключение, берегите лошадей: спасение путешественника часто зависит от быстроты его коня.
— Тысячу раз благодарю вас, дорогой доктор. Но я бывал в самых опасных положениях и всегда счастливо выходил из них. Надеюсь, и теперь не потеряюсь. Сами увидите, что скоро мы возвратимся назад.
— Ну хорошо, до свидания в таком случае! — заключил доктор, крепко пожимая мне руку.
В то время как я прощался с доктором Стефенсоном, мои друзья выхлопотали себе отпуск в адмиралтействе.
Пять часов спустя мы уже прибыли в Эшуку, откуда весело направились, с ружьями на плечах, к жилищу сэра Т. Рида, расположенному в 24 верстах от Мельбурна, внутри страны. Нас сопровождали десять великолепных больших собак, бывших для меня неоценимыми помощниками в охоте и неразлучными спутниками во всех моих странствиях. Они одни остались в живых из своеобразного экипажа в 25 особей, которых я постоянно возил с собою. Каждое из этих благородных животных подвергалось со мною всевозможным опасностям. Если бы кто вздумал описать их жизнь, то вышла бы целая одиссея: Люмино побывал в пасти боа и только мое ружье избавило его от опасности попасть в желудок ужасного чудовища. Я убил боа и имел печальное утешение построить храброму товарищу приличный памятник. Это было в голландской Гвиане. Стентор, ужаленный в морду коброю-капеллою, умер за пять минут в двухстах верстах от Гуаймаса. Маргана погиб в Луизиане, увлеченный на дно реки аллигатором около Найу-Лафурша. С полдюжины погибло в Кордильерах, защищая меня от диких быков. Оставшиеся, хотя были все покрыты рубцами, являли пример безупречных помощников, с которыми можно было охотиться на любого зверя.
Вьючный мул тащил наш багаж; при себе у нас было только необходимое оружие, да компас у каждого (вещь незаменимая в Австралии).
Проводником у нас служил один старик-туземец, которому майор однажды спас жизнь и который за это платил своему благодетелю рабскою привязанностью. Беднягу ни много ни мало собирались изжарить и съесть. Майор упал лакомкам как снег на голову с револьвером в руках и едва успел снять старика с противня. В благодарность за это спасенный взялся указывать нам дорогу; знание местности и ловкость на охоте делали его для нас вдвойне ценным.
После путешествия, приятность которого омрачалась лишь жестоким зноем, буквально растапливавшим наши мозги, мы достигли «станции».
Может быть, читателям неизвестно, что такое «станция» в австралийской пустыне? Я постараюсь объяснить это в нескольких словах.
Английское правительство уступило огромное количество земель внутри материка богатым скваттерам[4], которые понастроили на них своих ферм, в виде укреплений для защиты от нападений туземцев. Под страхом уплаты значительного штрафа скваттеры обязаны иметь в них склады со всеми необходимыми вещами: съестными припасами, оружием, платьем и прочим товаром, который они обязались продавать по мельбурнским ценам. Кроме того, они должны принимать у себя, хотя бы на три дня, всякого путешественника, который нуждается в их гостеприимстве.
Станция «Трех фонтанов», — таково было название жилища сэра Рида, — когда мы достигли ее, была полна жизни и шума. Во дворе в определенном порядке были расставлены шесть огромных экипажей. Это громоздкие колымаги, сажени в три длиною; в каждую из них впрягалось по крайней мере десять лошадей. Эти дилижансы австралийских колонистов, похожие на фуры[5] южноамериканских буров, обыкновенно кроются крепким полотном. Вместимость их необычайно велика: в фуре помещается оружие, съестные припасы, инструменты, бочонки для воды, принадлежности лагеря и т. д., — короче, в них кладется все, что обыкновенно берут на корабль, собираясь в дальнее плавание. Таким образом, австралийский путешественник никогда не должен забывать, что изречение философа: «Omnia mea mecum porto»