Уважаемые пассажиры!
Огромная просьба: по большой нужде в этот туалет не какать.
Стенка не герметичная, и запахи идут к нам в служебку.
В вагоне несли службу две проводницы. Одна работала днем, а вторая – ночью. Обе – милые, предупредительные женщины. Ночная, сидя у себя в купе, читала толстую книжку о приключениях Конана-варвара.
От нечего делать я полночи представлял, как работал бы проводником на таком длинном маршруте. Например, в паре с собственной женой. Решил, что терпения моего хватило бы доехать только отсюда до Москвы, а на обратном пути я, скорее всего, подал бы на развод.
В полшестого утра поезд встал в поселке Ерофей Павлович. Такое вот странное название, состоящее из имени и отчества покорителя Приморья Хабарова.
Я вышел из вагона. Проводница громко крикнула:
– Ссать, что ли? Так ты давай ссы! Отвернусь! Прямо здесь вставай и ссы!
– Да нет. Я посмотреть. Интересное название.
Проводница стояла в метре от меня. Но орала так, будто я нахожусь на другом конце платформы.
– Чего тут интересного-то? Тут даже вокзал на дрова разобрали. Ты лучше греться иди в вагон. А то сейчас внутри будет холоднее, чем на улице.
Проснувшиеся пассажиры выходили из вагона и ежились. Несколько мужчин отошли чуть в сторону помочиться. Проводница громко кричала им, чтобы следили: то, что из них выливается, может примерзнуть к телу, так и не долетев до земли.
Я полез обратно в вагон. Через двадцать минут поезд тронулся. Проводница налила мне кофе.
– А название у Ерофея Павловича действительно интересное. Тут везде интересные. Завтра будем проезжать станцию Яя. Две «я». Во всех энциклопедиях на самом последнем месте стоит. А чуть дальше подряд идут три станции: Зина, Шуба, Зима. Мы их так и называем: «Зина, надевай шубу, скоро зима».
По утрам я натягивал брюки в одной климатической зоне, а вечером снимал совсем в другой.
За окном проплывали пихтовые леса, маньчжурские сопки, настоящая тайга, прибайкальские степи и бетонные сибирские города, похожие друг на друга, как близнецы.
Задолго до самих городов начинались кладбища транспортных средств. От рельсов, по которым мы ехали, и до самых сопок на горизонте – выпотрошенные железные коробки: автобусы, вагоны, легковые автомобили… обгорелые кучи металла.
Ждать следующий город, следующую остановку пассажиры начинали сразу же, как только мы отъезжали от предыдущей. Они сверялись с расписанием, выглядывали в окно, делали вид, что все еще живы. В поезде, идущем неделю, доходящем с Тихого океана почти до Атлантики, делать больше нечего.
С тех пор как я сел в вагон, прошло пять дней. За это время я успел: полностью исписать две гелевые авторучки, в клочья изорвать купленные в Хабаровске теплые носки, прочесть пять толстых еженедельных газет (две, правда, не до конца), отломать маленький кусочек коренного зуба, проехать пять тысяч километров, похудеть на дырочку в ремне, по самые глаза зарасти щетиной и выкурить семь пачек «Мальборо» в красной упаковке. А бабушка, едущая подо мной, успела связать два шерстяных носочка.
Еще я успел много о чем подумать. Например, я много думал о деньгах. Согласитесь: очень приятное занятие – сутками лежать на верхней полке и думать о деньгах.
Сколько денег нужно человеку для счастья? На самом деле нисколько, потому что счастье не измеряется в деньгах. Банально, но ведь правда!
Чтобы много заработать, нужно потратить большую часть жизни. То есть теоретически ты можешь оказаться в ситуации, когда в руках у тебя миллион, но тратить его некогда, потому что все – жизнь прожита, пора умирать.
Ни единому человеку в мире миллион долларов не нужен. Потому что потратить миллион – это за пределами человеческих возможностей. Ну и зачем тогда корячиться в попытках заработать?
Все хотят больше зарабатывать. И только я хочу меньше тратить. Эффект в обоих случаях один и тот же, но насколько приятнее второй путь!
Было время и я жил достаточно бедно. Но совершенно не парился по этому поводу. А когда появились деньги, единственное, о чем я смог думать: как бы сделать так, чтобы они никогда не кончались?
И славы раньше у меня никакой не было. А когда я решил, будто стал знаменитым писателем, то тут же начал бешено ревновать к тем, кто казался мне конкурентом.
Я спать не мог! Сидел, грыз ногти, злился…
То есть вы понимаете, да? Это ловушка. Ты отдаешь палец, и эта штука откусывает тебе не руку, а голову.
Зачем париться из-за того, что ты НИКОГДА не сможешь сохранить? Пришел вечер, когда я просто сел и подумал: а много ли в моей жизни вещей, которые у меня невозможно отнять?
Насчиталось всего несколько. Зато это ВСЕГДА будет моим. Семья: жена, которую я знаю большую половину жизни, и двое шумных, вечно бегающих детей… Церковь: пусть не очень знакомые, но близкие люди… А главное: Тот, Кто согласился за меня умереть…
Вот ради таких штук и стоит жить. А остальное – пердула собачья.
Последнюю ночь пути я, как и все предыдущие ночи, провел на своей верхней полке. Все думы были передуманы. Я просто собирался уснуть. В дверь купе постучали. Местного времени было два часа ночи.
Я открыл. Снаружи стоял сосед-эколог. Он был налит алкоголем до краев.
Посмотрев мне в подбородок, он негромко сказал:
– Командир! Ебтваюмать!
– Это все?
– Ебтваюмать!
– Это я слышал. Это все?
– Это… ы-ы… Ебтваюмать!
Я закрыл дверь. Вернулся на полку. Едва я задремал, в дверь постучали снова.
– Что надо?
– Ебтваюмать!
– Что-нибудь кроме этого скажешь?
– Погоди… Не обижайся… Понимаешь: ебтваюмать!
Утром за окном показалась Москва. Транссибирский экспресс закончил свой самый длинный на свете рейс.
Десять
Отец Войчех, монах-доминиканец, служащий в церкви Св. Екатерины на Невском, рассказывал мне, как недавно ездил в Краков на юбилей. Один из краковских доминиканцев отмечал 65 лет священства.
Я удивился:
– Шестьдесят пять?
– Шестьдесят пять. Он стал священником в 1936-м. И с тех пор каждое утро встает, умывается и идет в часовню молиться. Ничего нового: каждый день встает, умывается, идет молиться. Шестьдесят пять лет подряд… Мир несколько раз полностью изменился с тех пор, как он начал ходить в эту часовню… а он и до сих пор туда ходит. Говорят, в том месте, где он молится, в огромных каменных плитах образовалось углубление, протертое человеческими коленями.
Если подумать над историей жизни этого знакомого отца Войчеха, то многое в Католической церкви станет понятнее. В большой, насчитывающей полтора миллиарда верующих Католической церкви. И в не очень большой католической церкви Св. Екатерины, расположенной на Невском проспекте, в которую хожу я.
Не знаю как вам, а мне иногда бывает забавно наблюдать, НАСКОЛЬКО окружающие меня люди лишены памяти. Проводя день за бессмысленной болтовней, а вечера у телевизора, мои современники живут так, словно они – первое поколение землян… прежнего нет, будущего не будет… они ничего не помнят, потому что им НЕЧЕГО помнить.
В этом смысле прихожане церкви Св. Екатерины здорово меня удивляют. Вроде бы обычные люди… но – не совсем обычные.
Кое-кто из приходящих сюда на воскресные мессы бабушек до сих пор помнят, как участвовали в евхаристических процессиях, проходивших до войны. И помнят рассказы своих бабушек. Которые в свою очередь участвовали в точно таких же процессиях… проводившихся тоже до войны… скажем, до какой-нибудь русско-турецкой войны.
Сегодня в церкви Св. Екатерины служат священники-доминиканцы. А в XVIII столетии здесь служили несколько иезуитов. То столетие для иезуитов складывалось не самым удачным образом. В 1773 году по всему миру орден был запрещен, имущество иезуитов конфисковано, а священникам предложили перейти в иные ордены.
Знаете, что интересно? Единственные иезуиты, которые не выполнили предписаний, жили у нас, в церкви на Невском проспекте. С той стороны церкви, что выходит к Русскому музею, двести лет назад стоял деревянный домик последнего генерала ордена иезуитов. Как-то во время пожара домик сгорел, а сам генерал задохнулся дымом. Сегодня на этом месте открыт магазинчик по продаже пиратских CD и вечно толпятся панк-девушки в ботинках DrMartens.
За имуществом в моей церкви следит очень ответственный мужчина по имени Женя. Должность его называется красиво – старший ризничий. Проще говоря, Женя работает церковным завхозом.
Женя хорошо ко мне относится. Он сам просил называть его просто по имени, и я уже привык так его называть, хотя на самом деле Женя родился в один год с моим отцом и называть бы мне его Евгением плюс отчество, но он возражает.
Как-то я не рассчитал время и пришел в церковь приблизительно за час до начала вечерней мессы.
Снаружи была зима. Я просто сидел в церкви и ждал, когда пройдет время. Женя копался в электропроводке. Потом перестал копаться и спросил:
– Скучно?
– Да нет.
– Хочешь посмотреть крипту Понятовского?
Первые два слова я понимал, а вторую пару нет. Но на всякий случай кивнул:
– Хочу.
– Пойдем.
Женя зашел в служебное помещение, где висел стенд с ключами: «Ризница», «Зал для катехизации», «Библиотека», «Кабинет настоятеля». Над одним ключом висела бирочка: «Крипта Понятовского».
Он взял ключ со стенда. Мы вышли во двор и обогнули церковь. Церковный двор был покрыт снегом цвета мазута. Мы спустились по небольшой лесенке, и Женя отпер могучую средневековую дверь, ведущую в подвалы храма.
На самом деле Станиславом-Августом Понятовским звали последнего короля независимой Польши. Русская тиранесса Екатерина Вторая колесовала его страну, но взамен позволила низложенному королю занять место в своей постели. Ходили слухи, что император Павел рожден не от законного Екатерининого мужа, а как раз от Станислава-Августа.