Весь остаток вечера Семибратов хмуро просидел на диване. Нина несколько раз приглашала его танцевать, он отказывался. Сидел нахохлившись, думал. На душе было муторно.
Когда они возвращались в училище, Воронец спросил, почему он вдруг раскис.
«Да так, — уклончиво ответил Семибратов. — Голова разболелась».
«Брось! — Воронец досадливо махнул рукой. — Тебе же нравится Нинка».
«И вовсе нет!» — запальчиво воскликнул Семибратов. Эти слова, произнесенные вслух другом, показались ему кощунственными.
«Зачем ты так? — Воронец укоризненно качнул головой. — Я же вижу».
«Я не пойду к ней больше!»
«Глупости! Пойдешь. И со мной, и без меня. Обязательно пойдешь. Соперничество должно быть честным. Так что давай без этого…»
Семибратов с благодарностью поглядел на Воронца. Конечно, в том, что тот говорил, была частичка бравады. И где-то в глубине души Семибратов это чувствовал. Они по-прежнему оставались друзьями.
Путешественники вернулись в лагерь на другой день к обеду. Их ожидало неприятное известие. Ночью из склада исчезла часть продуктов. Часовыми на втором посту стояли по очереди Комков и Шумейкин. Кто-то из них заснул.
Семибратов вызвал к себе обоих.
— Рассказывайте.
— А чего тут антимонию разводить, — ответил Шумейкин. — Проспали, потому и прохлопали. Кто-то пошуровал в складе.
— Черт его маму знает. — Комков развел руками. — В толк не могу взять, как это случилось.
— Так кто же из вас все-таки проворонил? — спросил Семибратов, в упор глядя на бойцов. — Вот вас всего двое. Кто?
Шумейкин отвел глаза. А Комков вздохнул и неожиданно сказал:
— Наверное, все-таки я, товарищ младший лейтенант. Чего там…
— Наверное или точно?
— Точно, — помедлив, ответил Комков. — Перед самым рассветом вздремнул малость. Сам не заметил. Стою и вроде сплю, как, извиняюсь, самый распоследний разгильдяй.
Семибратов посмотрел на него с подозрением. Ему показалось, что Комков врет. Но делать было нечего: Комков признался. Пришлось дать ему три наряда вне очереди.
Вечером на берегу заседало, как выразился Комков, верховное островное главнокомандование. Вопросы обсуждались важные: кто и где скрывается на острове? Как его отыскать? Враг был опасен тем, что до сих пор ничем не выдал себя. Наблюдая за ними, он оставался невидимым и мог наделать немало бед.
— В зарослях бамбука может целая рота спрятаться, — сказал Воронец, — не то что один-два человека.
— А почему ты считаешь, что их один-два? — спросил Мантусов.
— Было бы больше, давно дали бы нам прикурить.
— Резонно, — согласился Мантусов.
— И оружия у них, по всему видать, нет, — высказал предположение Сазонов. — Иначе без пальбы не обошлось бы.
Семибратов ни разу не перебил сержантов, хотя порой ему и хотелось бросить реплику. Он сдерживал себя: нужно дать всем высказаться, а уж потом подытожить и принять решение. Кажется, прописная истина, именно так обязан поступать командир, но и до нее он не сразу дошел. Да, многому ему еще надо учиться.
— Поиски, конечно, следует продолжать, — после того как все замолчали, опять заговорил Сазонов. — Но не сильно будем на них полагаться. На острове есть где спрятаться. Век будешь искать.
— Что же ты предлагаешь? — резко спросил Мантусов. — Сидеть сложа руки?
— Нет, зачем же! Мы обязаны быть настороже.
Семибратов понял его.
— Верно, Трофим Игнатьевич, — поддержал он Сазонова. — Врагу мы должны противопоставить свою бдительность. Но и поиск расширим. Создадим три группы. Одну поведу я к подножию вулкана, другую Мантусов — к озеру. А ты, Воронец, со своими обследуешь морскую террасу. Выступаем завтра в семь ноль-ноль.
Глава пятая
Комкову не хотелось идти на собрание. Он играл с Топтуном, учил его приносить палку. Зверь еще плохо слушался его, но Комков был настойчив и шумно радовался малейшему успеху своего четвероногого ученика.
— Смотрите, други, и не говорите, что вы не видели! — весело покрикивал он. — Единственный в своем роде, неповторимый аттракцион: сверхумный медведь. Але!
— Ну сколько можно тебя звать? — рассердился Пономарев, когда Сазонов во второй раз послал его за Комковым.
— Так я ж беспартийный.
— Сказано тебе: собрание открытое. Приглашают всех. Парторг велел…
Создать в островном гарнизоне партийно-комсомольскую организацию предложил Сазонов. Два коммуниста да шесть комсомольцев — это же какая командиру подмога! Семибратов засомневался: обычно присылают представителя политотдела. А тут они сами? Ведь не положено… Сазонов решительно отверг его возражения. Ну и что, если не по уставу? Ведь у них самый что ни на есть крайний случай. И никто их не упрекнет. Люди сызмальства приучены к организации и к партии всегда сердцем тянутся… Семибратов не мог не согласиться с доводами Сазонова. Пожалуй, так действительно будет верней и надежней. Что же касается обязанностей парторга, то уж придется эту ответственность взять на себя мичману — больше некому.
Собрание открыл Семибратов. Он встал, по привычке одернул гимнастерку и почему-то заволновался. Одно дело высказывать опасения, строить догадки, не теряя, однако, веры, что вот-вот придут, снимут с острова, и совсем иное — сказать прямо, что надежды на скорое возвращение мало и надо готовиться к худшему. Связаться с Большой землей и дать о себе знать у них возможности нет. Вероятно, придется зимовать на острове…
Семибратов долго думал, прежде чем решиться на такое выступление. Он хорошо понимал, что у людей могут опуститься руки, появится уныние — и будет тогда тяжелее жить и бороться. Но он также понимал и другое: люди должны знать правду, как бы горька она ни была. Кто-то должен сказать ее! И кому, как не ему, командиру, это сделать?
Заканчивая свое выступление, Семибратов сказал:
— При любых обстоятельствах взвод остается подразделением Советской Армии. И все воинские законы обязательны для каждого из нас.
Наступила долгая, томительная пауза. Бойцы сидели, глубоко задумавшись. Семибратов окинул их беспокойным взглядом. Неужели так и будут молчать? На какой-то миг он пожалел, что согласился с Сазоновым и затеял это собрание. Проще было бы, наверное, построить взвод, поставить задачи, отдать распоряжения — и все: будьте добры выполнять не рассуждая. Но он тут же отогнал эту мысль. На одних приказах далеко не уедешь. Надо, чтобы люди осознанно выполняли волю командира. Тогда и результаты будут совсем иными. В этот момент, словно подтверждая его мысль, поднялся и заговорил Галута:
— Об чем речь, братишки! Утешение, полагаю, нам не требуется. Командир верно толкует: на себя у нас надежда. Концы отдавать никому неохота. Потому вкалывать надо на совесть. Берусь сивучей бить. Без теплой робы нам никак нельзя в зиму. А с сивучей шкуры добрые. Кто со мной? Вдвоем надо.
Взвод одобрительно загудел. Слова Галуты, как видно, понравились.
— Бери меня! — крикнул Комков.
— И я тоже могу, — нерешительно протянул Сашок.
Бойцы поняли: от кухни хочет увильнуть.
Неожиданно встал Шумейкин, сказал, что на зиму понадобятся дрова и заготовить их надо побольше. А ему приходилось этим заниматься.
— О це верно! — воскликнул Семенычев. — Хай и нам послужит твоя наука.
Семибратов, слушая бойцов, вздохнул с облегчением: с души его будто сняли тяжелый камень. Напрасно он сомневался, поймут ли его. Великолепно поняли. И поддержали. Значит, верят ему. А это для командира высшая оценка.
— Ну, как впечатление, командир? — хитровато улыбаясь, спросил Сазонов, когда собрание закончилось.
Семибратову не оставалось ничего другого, как развести руками.
— Сдаюсь, — сказал он с легким смешком. — Ты оказался прав, комиссар.
Вода в ручье как стекло. Ручей бежит и бежит к океану нескончаемой прозрачной лентой. Глянешь в него — и даже конопушки на щеках видны. И глаза большие и круглые, как пятаки. Только цвет их не рассмотреть. Вода плохо передает оттенки. Но Сашок и так знает, что глаза у него серые, а лицо — бледное и курносое. Кому может понравиться такое заурядное лицо? Вдобавок ко всему он еще и несмелый. Медведя испугался… Совсем безобидный зверь Топтун. Небось Комков не побежал. Хороший он парень. И все у него получается. Уж как только Сашок не улещал Топтуна, не слушается его медвежонок. А Комков свистнет — и Топтун несется к нему со всех ног. Или тот же Ясуда — японец, враг. Пусть пленный, — все равно. А с Комковым они вроде бы понимают друг друга…
Бежит ручей, поет на перекатах. Точно как Рахим — длинно и монотонно. Тот глаза закроет, покачивается из стороны в сторону и тянет одну ноту. Да так жалостливо, будто плачет. Шумейкин, если слышит, всегда злится: «Заныл, зануда!» Мантусов, конечно, тут же одергивает его. Шумейкин послушно замолкает, он старшего сержанта побаивается. Вот на кого Сашок хотел бы еще походить — на Мантусова. Он всегда уверенный, будто наперед знает, что будет. Мантусова даже сам младший лейтенант слушает — авторитет! Если бы кто другой предложил ему, Сашку, помощника по кухне, наверняка не отказался бы. Почему он должен один посуду за всех каждый день драить? Хватит того, что кашеварит для целого взвода. Но Мантусову Сашок не мог так ответить. Он сказал даже, что няньки ему не нужны. Сам справится.
— Ну что ж, Белов, не возражаю. Весь кухонный инвентарь и вся посуда теперь на твоей совести. За исключением, разумеется, тех случаев… — Мантусов усмехнулся, — когда будут штрафники.
Однако за все это время лишь один Комков получил три наряда вне очереди. И ведь ни за что. Сашок голову дает на отсечение: не спал Комков в ту ночь на посту. Не такой он человек! Это Шумейкин, точно. Комков просто взял вину на себя. Зачем — непонятно. Наверняка у него какая-нибудь тайная мысль на уме. Вот бы узнать!
Нет, Сашок не любопытен. Он же не девчонка. Мужчина должен быть сдержанным. Не спрашивают — не лезь. Значит, не следует тебе знать, не положено. Имей выдержку. Когда надо — скажут, а то и прикажут. Ведь он боец Советской Армии. Пусть он служит всего каких-нибудь три месяца, все равно: порядки армейские знает. И дисциплину тоже понимает. Инициатива — вещь, конечно, хорошая. Но Мантусов прав. Проявлять ее нужно с умом, а то ведь и дров наломать можно, из самых добрых по