буждений товарищей подвести. Ну и себя, конечно. Взять хотя бы тот случай, когда за мальчонкой в речку прыгнул. Ведь не будешь стоять на берегу и смотреть, как человек тонет. Рассуждать-то уже некогда! Он и опомниться не успел, как в воде очутился. Будто его подхватила какая-то сила и толкнула вперед.
Мама потом, как узнала, так и ахнула:
— Как же так, горе ты мое луковое? Ты же плавать-то не умеешь!
Ну и что с того? Человек на помощь зовет. Разве тут о себе будешь думать?
А что, собственно, переживать? Ничего не случилось. Им другие люди помогли — вытащили обоих.
Сашок домыл посуду и с трудом выпрямился. Он сидел на корточках, наклонившись, и от неудобного положения занемела спина. Собрав котелки, Сашок повесил их на палку и поднял ее на плечо — так удобней нести. Тропинка вывела его к берегу. Он хотел уже повернуть влево, к лагерю, но тут вспомнил, что вчера вечером видел чуть правее два черных отверстия в скале и еще подумал: «Наверное, пещеры. Могут пригодиться. Шумейкин жаловался, что негде дрова хранить». Сашок решил проверить свою догадку. Он снял с плеча ношу, положил на песок и повернул направо. Однако не успел сделать и десятка шагов, как услышал голос Мантусова:
— Ты куда это, Белов?
— Там что-то вроде пещер, товарищ старший сержант. Нам же для дров нужно.
— А ты разве не знаешь, что командир приказал в одиночку не ходить? Тем более вдали от лагеря.
— Так это ж совсем близко.
— Вот всыплю тебе пару нарядов вне очереди, будешь знать тогда, далеко или близко.
— Я хотел как лучше, — упавшим голосом сказал Сашок.
— Ну ладно, — смягчился Мантусов. — Только больше ни-ни. Понял? А сейчас показывай, что ты там нашел.
Они обогнули нависшую над водой скалу и начали подниматься по крутому склону морской террасы. Мантусов шел, припадая на ногу. У него опять ныло бедро: вероятно, к непогоде. И он, как всегда в таких случаях, острее воспринимал запахи. Обычно не различаешь, как с океана тянет рыбой, сыростью, йодом. Если же ветерок меняется и дует от вулкана, то пахнет уже багульником, зеленью и серой.
Сашок не ошибся. На уступе морской террасы были две пещеры. Одна — большая, уходившая вглубь извилистым коридором; другая — немного поменьше, сухая и низенькая.
— Классное местечко! — восторженно воскликнул Сашок. — Верно?
Мантусов не отозвался. Его беспокоил запах, стоящий в пещере.
— Вы что принюхиваетесь, товарищ старший сержант?
Мантусов сделал несколько шагов в глубь пещеры и теперь отчетливо уловил запах табака. Запах был довольно сильным и к тому же неприятно горчил. Мантусов, пожалуй, только однажды чувствовал нечто подобное, но запомнил хорошо. Когда это было? Кажется, под Сталинградом. Они тогда захватили у немцев генеральский блиндаж и нашли там странные сигареты — тонкие, как прутики, с ярким золотым мундштучком. Переводчик пояснил им, что это значит. Неужели и здесь, в пещере, кто-то курил сигареты с опиумом?
— Быстро в лагерь! — распорядился Мантусов и, забыв про боль в ноге, побежал вниз по крутому спуску.
Через полчаса взвод был поднят по тревоге. Десантники зажгли факелы, тщательно обследовали обе пещеры, но никого не обнаружили. Лишь в самом дальнем углу под низкими сводами был найден окурок сигареты с золотым ободком. Теперь сомнений больше не оставалось: враг прятался здесь.
В этот вечер в казарме снова долго не спали, обсуждая происшедшее. Семибратов выставил у пещер засаду, усилил посты и сам проинструктировал часовых. Только поздно вечером уставшие бойцы наконец угомонились. Над вулканом взошла полная луна, посеребрив его уступчатые склоны. С океана дохнул резкий сырой ветер. Глуше, сдержанней зашумел прибой, предвещая шторм.. В три часа ночи на посты заступили Галута и Рахим Касумов. Договорились на всякий случай о сигналах и разошлись по своим местам.
Ветер крепчал, набирая силу, сердито свистел в скалах. Он срывал с верхушек волн мелкую водяную пыль и швырял ее на берег. Брызги обдавали Рахима с ног до головы. Чтобы хоть немного согреться, он закинул автомат за спину и стал размахивать руками.
Озяб Рахим. Как старая женщина. Кровь совсем плохо греть стала. Мангалку бы сейчас сюда. От нее тепло идет. А Рахим тепло любит. В Фергане у них всегда жарко: и когда урюк цветет и когда хлопок собирают — тоже. На уборку хлопка весь кишлак выходит — с музыкой, с флагами. Как на праздник! Самое большое их богатство — хлопок. И прадед, и дед Рахима хлопок выращивали, и отец, и он сам.
От работы Рахим никогда не уходил. Что бригадир велел — делал. Недаром получил от колхоза три грамоты. Человек должен хорошо работать везде! Война ведь тоже работа. Тяжкая работа, но ее нельзя плохо выполнять. Сказали окоп рыть — рой. Сказали до конца стоять — стой, назад ни шагу: позади твой кишлак. Даже если русский, латышский, белорусский, все равно твой…
Касумов дошел до кустов, росших над обрывом, и хотел повернуть обратно. Но тут кусты раздвинулись, и Рахим увидел черную оскаленную морду. Касумов попятился. Дыхание у него перехватило.
Зверь надвинулся на Рахима тяжелой темной массой и заревел. И только тут до Рахима наконец дошло, что это медведь. То ли эта мысль, то ли звериный рев вывели Рахима из оцепенения. Он отпрыгнул назад и, подняв автомат, дал очередь. Медведь зашатался и рухнул на землю.
От казармы к Рахиму уже спешили бойцы. Они окружили тушу зверя, и кто-то удивленно сказал:
— Ого! Медведица.
— Так это же, братцы, мамаша нашего Топтуна, наверное, в гости к сыночку приходила, — воскликнул Комков. — А мы ее так невежливо встретили!
Подошел Мантусов, посмотрел на зверя.
— Пудов на двенадцать, не меньше, — одобрительно протянул он. — Хороший запасец вяленого мяса на зиму.
Глава шестая
После дождей ручей Медвежий вышел из берегов и вплотную подступил к зарослям бамбука. Вода в нем потемнела, вспенилась, громче зарокотала на перекатах.
Утром десантники стали свидетелями необычной картины. По Медвежьему ручью навстречу течению плотно пошла горбуша. До этого дней шесть-семь, прокладывая путь к нерестилищам, плыли одинокие «гонцы». Теперь же двинулась основная масса рыбы. Сперва еще можно было рассмотреть чистые разводья, но к вечеру горбуша заполнила ручей: казалось, ее стало больше, чем воды. Обдирая бока о камни, рыба шла в свой последний путь: отметав икру, она погибала. Горбатые самцы яростно вспенивали воду, выпрыгивали на берег и судорожно били хвостами по мокрой гальке.
Семибратов объявил аврал. Весь взвод вышел на заготовку рыбы. Обед решили не готовить — поесть всухомятку. Ясуда организовал производство красной икры. Он оказался специалистом по этой части. Галута ему помогал, Сазонов руководил сухим посолом горбуши. Спасибо заботливым японцам: в прикухонном складе десантники нашли несколько мешков соли. Это было целое богатство.
Рыбу солили прямо на земле, предварительно расчистив место. Мичман орудовал здесь, как заправский резчик. Подхватив рыбину, он точным ударом ножа рассекал ее и, быстро выпотрошив, начинал ловко втирать соль в бока. Возле него росла гора уже готовой продукции.
— Не хватит ли? — осторожно заметил Семибратов, подходя к мичману.
Сам он вместе с Семенычевым и Сашком все утро ловил горбушу. Рыба продолжала идти густо, почти сплошняком, и можно было вылавливать ее на выбор, причем чуть ли не руками. Семенычев приспособил для этой цели палки с загнутыми гвоздями. Получилось что-то вроде крючьев, которыми и подхватывали рыбу. Десантники выбирали наиболее крупные экземпляры и, выбросив их на берег, сортировали: икряную рыбу отправляли Ясуде, а остальную — Сазонову.
— Пожалуй, хватит солить-то, — повторил Семибратов.
— Так мало же еще, — возразил Сазонов, удивленный словами командира. — В зиму это самая что ни на есть подходящая еда. Надо побольше заготовить.
— Не спорю, Трофим Игнатьевич, надо бы… — Семибратов вздохнул. — Да запасы соли у нас не безграничны. Об этом следует помнить.
Сазонову стало неловко. Уж кому другому, а ему, старому морскому волку, не следовало бы упускать из виду такую простую вещь. Пищу они еще могут добыть: рыба, птица, зверье. А вот без соли нельзя… Увлекся он, забыл об этом. А Семибратов небось не забыл. Предусмотрительным оказался. Даром что молод. А все почему? Ответственность чувствует. За людей болеет. Молодец он все-таки! Таким и должен быть командир.
— Ну, а с этой что будем делать? — Сазонов кивнул на кучу свежей рыбы. — Может, повялить?
— Попробуем, — согласился Семибратов. — Это даже лучше будет. Расход соли небольшой, а хранить можно долго. Действуй!
— Есть! Сейчас только натяну веревку на шестах, и начнем нанизывать.
Комков с Ясудой таскали рыбу от ручья к засолочной площадке, расположенной на скалистом уступе. Сначала носили ведрами, потом Ясуда сплел из бамбука две вместительные корзинки. Комкову они понравились. Он даже языком прищелкнул от удовольствия.
— Мама родная, какая великолепная работа! Ты меня должен обязательно этому выучить. Будет у меня запасная профессия — корзинщик.
Ясуда обрадованно закивал. Он уже знал, когда русский солдат одобряет его работу. Разговаривали они по-прежнему больше мимикой и жестами. И тот и другой выучили друг у друга по нескольку слов и пока обходились.
Они вывалили принесенную рыбу на площадку возле Сазонова, и Комков спросил:
— Как там, не пора заправляться?
Мичман вынул свои карманные часы-луковицу. Это был еще дедов подарок, и Сазонов с ним никогда не расставался.
— Пожалуй, надо делать перерыв.
— Кончай ночевать! — Комков весело хлопнул Ясуду по плечу. — Сейчас мы устроим королевский пир. На первое, второе и третье — красная икра, приготовленная по способу а-ля Галута.
Комков сбегал к ручью и через несколько минут вернулся с миской, наполненной блестящей ярко-красной икрой.
— Приступим, други мои! — воскликнул он, выхватывая ложку из-за голенища.