– Ты где?
– У сельпо.
– Я говорил тебе никуда со двора не выходить?! – сорвался он.
– Я… не специально… я думала… Дим. Конфета слишком сладкая была, мне сразу… ой!
Живот скрутило нещадно.
– Надя. Не отключайся. И не паникуй. Оставайся у магазина. «Скорая» уже едет. Слышишь меня?
– Д-дим, все плывет.
Она выронила телефон.
Мысли метались. Ребенок. Конфетка с глупым названием. Странный звонок из правления. Очень как-то все мелко, смешно. Легкая комедия. Разве так убивают? Но живот болит нестерпимо. А «Скорая»? Сколько она будет сюда ехать?
Из сельпо выскочила продавщица. Набросилась на Митрофанову:
– Ты что шатаешься? Пьяная?
Надя схватилась за руку женщины. Голос чужой, а лицо почему-то мамино. Строгое. Губы шевелятся, слов не слышно. Как это глухая Ольга умеет читать по губам? Как у нее получается?
Надя прищурилась, попробовала понять – по одной артикуляции.
– П.А.Л.Е.Ц.
Что за глупость?
– В.Р.О.Т.
Рвота! Точно! Нужно вызвать рвоту, как можно скорее! Спасибо, спасибо!
Надя продолжала из последних сил держаться за продавщицу. Отпустила одну руку. Засунула два пальца в рот. Ничего.
Собрала остатки сил, простонала:
– Н-не п-получается!
Продавщица опустила девушку на магазинный приступок, метнулась внутрь. Крикнула на ходу:
– Сейчас!
Митрофанова снова попыталась избавиться от содержимого желудка. Не выходило. Вспомнилось (Димка, что ли, рассказывал): «Когда травят, в яд добавляют противорвотное».
Выбежала продавщица. В руках – трехлитровая банка.
– Марганца нет. Это рассол. Огурцы я выбросила. Пей!
Женщина сунула емкость ей под нос.
Надя сделала глоток. Закашлялась. Гадость. Выпила еще. Еще.
Затошнило? Или ей кажется?
Ухватилась двумя руками за продавщицу. Отошли вместе от порога. Надя упала на траву.
Наконец вырвало. Но легче не стало ни капли. Голова закружилась еще больше, и Надя внезапно почувствовала: она летит. Красиво. Сквозь облако. Быстро. Синее небо кругом, и мамино лицо совсем рядом.
К Наде его не пустили. Обаяние, умоляющие взгляды, журналистское удостоверение, тысячная купюра последовательно разбились о неприступный утес реанимации. Единственное, чего смог добиться, – аудиенции старичка-доктора. Тот рассказал: Надю отравили свинцовым сахаром.
– Это что такое? – нахмурился Полуянов.
– Народное средство. Жены очень любят. Не надо разводиться, имущество делить. Готовится практически на кухне, действует безотказно. Отравителя, правда, искать легко. Чтоб в организме свинец обнаружить, даже токсикологическая экспертиза не нужна. Диагноз сразу ставим. По симптомам.
И спросил вкрадчиво:
– А вы девушке кем будете?
– Друг. Прав на ее имущество не имею, – коротко отозвался Дима.
И вдруг всхлипнул. Вообще не понял, как такое получилось.
Доктор взглянул сочувственно:
– Ладно, не нюнь. Хорошо, что она желудок догадалась промыть. Иначе сейчас в морге бы лежала.
Дима сжал ладони в кулаки, прохрипел:
– А какой… прогноз?
– Поправится. Но не сразу. По печенке удар – будь здоров, – вздохнул врач. – Ну ничего. Кровь почистим, сердечко поддержим.
– Когда ее навестить можно будет?
– Завтра, не раньше. Ты телефон мне оставь и, как зовут тебя, напиши.
– Звонить, что ли, будете? – не поверил Дима.
– Не тебе, – хмыкнул доктор. – Надо в полицию сообщить. Случай криминальный.
Полуянов спорить не стал. Послушно написал телефон.
Вышел из Красногорской больницы в полном раздрае.
Голова разрывалась.
Кто это сделал? Котлов? Но под ним самим земля горит. И стоит ли так настойчиво мстить за статью – даже пока не написанную?
А еще Полуянов читал историю преступлений. И знал: отравления – епархия женская. Мужчины крайне редко варят на кухнях свинцовый сахар.
Как там доктор сказал? Народное средство, чтобы имущество не делить?
А кто, кстати, не дай бог, унаследует после Надьки?
Кому достанется половина роскошной квартиры (она у них в совместной собственности) и домик в ближайшем Подмосковье?
Он сам Митрофановой никто. Детей у нее нет. Родителей тоже. Братьев-сестер не имеется. Ни родных, ни двоюродных. Хотя стоп. У Надежды теперь есть Анжелика.
Кстати, и телефончик ее нотариус им дал.
Дима поддался внезапному порыву и набрал номер.
Девушка отозвалась почти сразу. Голос беззаботный, фоном музычка, крики чаек.
– Полуянов? Кто? Друг Нади? Какой Нади? А, сестрица, типа, моя? – Анжелика хихикнула. – На пироги, что ль, зовете? По-родственному?
На заднем плане заржали – мамзель явно работала на публику.
– Анжелика, вы где? – спросил Дима.
– На Ахилле. Ой, то есть нет. На «Ахиллесе». Ахиллес, древний бог. Наша яхта. Мы на Санторини, тут круто. А вы красивый? Сколько вам лет? – голос залучился лукавством.
– Ваш муж там рядом?
– Он на работе. Но вы не волнуйтесь, мой супруг – демократ! – заверила красавица. И залилась хохотом – слишком истерическим для простенькой шутки. Давясь смехом, извинилась: – Пардон. Мы тут просто кампари с шампанским намешали.
– Ладно. Счастливого дня, – вздохнул Полуянов.
Набрал Савельева. Как всегда, абонент недоступен.
Дима отстучал эсэмэску. Попросил срочно перезвонить.
Потом попросил у доходяги в больничном парке сигарету.
– Свои надо носить, – буркнул тот.
– Я бросил.
– Чего тогда продукт переводить? – возмутился субъект в пижаме.
И пошустрил прочь на своих костылях. «Боится, что догоню и отберу?»
Дима купил сигареты и зажигалку в ларьке. Прикуривал – руки от вожделения подрагивали. Но затянулся – показалось совсем невкусно. Терпеливо выдул еще несколько дымовых колечек, закашлялся, разочарованно растер сигарету о бортик урны. Не помогло.
Полковник не звонил.
Будем считать, он занят. Отрабатывает основную версию – фонд.
Что тогда остается?
Ехать самому в Васильково?
Домой Полуянов заезжать не стал – припарковался у магазина. Продавщица увидела его – сочувственно сморщилась. Запричитала:
– Ой, горе-то! Горе-то какое! Как там Надечка?
– В реанимации, – коротко бросил Полуянов. И сразу вцепился быку в рога: – Что Надя покупала у вас?
– Да, господи, ничего! Только воду! Очень пить, сказала, ей хочется. Она ж в это правление шла, да по жаре!
– В правление?
– Пошутил кто-то над ней. Позвонил. Велел прийти, газ на себя переоформить. Вот есть ведь подлые люди!
– А кто звонил? Она не сказала?
– Да я и не спрашивала, – смутилась продавщица. – Ее сразу тошнить начало, тут уж не до того…
Полуянов доверительно улыбнулся продавщице:
– Помогите мне, пожалуйста. Никак я не пойму, что случилось. Дома у нас она отравиться ничем не могла. А к вам пришла уже больной.
– По пути, может, чего попробовала? У Бекасовых вдоль забора волчья ягода растет.
– Рано еще для волчьей ягоды, – перебил Дима. – И отравили ее свинцом. Свинцовым сахаром.
– Тогда не знаю, – растерянно сказала продавщица. – У нас в Васильково такого никогда не было.
– Но, может, хоть что-то заметили? Необычное? Подозрительное?
– Да ничего. Надя только мне сразу показалась красной, возбужденной. Я еще подумала: пьяная, что ли?
– Она пьяной ни разу в жизни не была. А откуда Надя шла – не заметили?
– Ой, заметила! Она к магазину от колодца свернула! Может, раз пить хотела, оттуда попила? Вдруг во всем колодце вода отравленная?! – женщина побледнела.
– Не думаю, – слабо улыбнулся Дима.
Хотя версия мелькнула. Проходил он однажды мимо сельского источника пресной воды. Видел, что там за ведро. Старое, ржавое. Может, и свинец в нем присутствует? Он, правда, очень слабо представлял, что Надя – как бы ни страдала от жажды – будет пить из общественного ведра. Но взглянуть не помешает.
Дима доехал до деревенского «культурного пятачка» на машине. Жара, почтовые ящики, дряхлый телефон-автомат. Пресловутый колодец. В куче песка у чьего-то забора возится мелкотня.
Дима набрал воды. Хлебнул. Холодная. Вкусная.
К нему тут же подскочили парень с девчонкой – постарше тех, что в песочнице. Лет десяти. Мальчишка протянул яркий мячик, спросил доверчиво:
– В «собачку» будем играть?
– Э… друг, давай в следующий раз, – улыбнулся Дима.
– А конфета у тебя есть? – грустно спросил ребенок.
Полуянов машинально сунул руку в карман. Нащупал пачку сигарет. Смущенно пробормотал:
– Нет.
– Толик, не приставай к дяде, – строго сказала девочка. – Везуки целый день не бывает.
– Это ты о чем? – не понял Дима.
И через десять минут уже знал о потрясающе доброй тете все. Что она была в темных очках, лицо в морщинах, но все равно молодая – потому что бегала быстрей всех. А еще конфеты у нее были вкусные. Со смешным названием «Очумелый шмелик».
– Я один полмешка слопал, – доверительно сообщил Толик.
– А кто еще эти конфеты ел? – спросил Дима.
– Да все. Варька. Масяня. Малышня. Тетька мимо проходила – мы и ей дали.
– Сами дали?
– Ну… да. Нам эта, которая с нами играла, сказала дать.
Вот это да!
Звонить Савельеву или участковому Дима не стал. Сам пошел по домам.
В первом его взгляд разбился об испуганное лицо женщины.
– Венька опять чего натворил? Ах, с кем играл? Откуда я знаю? – искренне удивилась. – Он целыми днями на улице болтается, друзей полна деревня. Со взрослой играл? Может, мамаша какая, за маленьким смотрела? Без ребенка была? Тогда не знаю. А что случилось-то?
Дима не стал рассказывать про конфеты. Их ведь все дети ели. Скажешь про яд – сразу паника начнется.
Ответил уклончиво:
– Нужна мне эта женщина. Как думаете, кто ее видеть мог?
Венькина мать задумалась.
– Тольки с Варей родители точно не видели. Они круглый день в огороде, попой кверху. Масянин-старший киряет со вчерашнего, тоже вряд ли. У Васильевны разве спросить? Эта вечно у окошка шпионит.