Любимый обычно отзывался – минуты не проходило. А сегодня вдруг тишина.
Маргарита спустилась на станционную площадь. Телефон молчал.
Ладно. Аппараты и у нее, и у Васи левые. Набрала знакомый номер.
– Риточка? – голос суетливый, странно радостный. – Ты приехала уже?
Сроду он ее не называл деревенским, ласковым имечком.
– Что случилось? – выдохнула она.
– Иду. Иду уже. К нашему месту, – с нажимом произнес Вася.
И запищали гудочки.
Останавливаться и думать – никак нельзя. Площадь малолюдна. Таксисты смотрят внимательно. Маргарита решительно зашагала по разбитой асфальтовой дорожке. Мимо пары ветхих четырехэтажек, детского садика со страшно черными, мрачными игровыми верандами.
Что Василий хотел ей сказать? «Не приходи»? «Спасайся!» Или, наоборот, «Помоги мне!».
Она еще раз набрала номер. Строго начала:
– Ты один?
– Риточка, да, конечно! – с жаром произнес Вася. – Я тебя очень жду, очень люблю.
Слышимость отличная. Говорит на ходу. Можно разобрать, как ветки под ногами хрустят. Как-то очень громко. Хотя обычно Вася осторожно ходит. Словно пантера.
Ладно. Разберемся на месте. Может, почудилось ей просто – нехорошее.
Но прежде чем свернуть с окраины городка в лес, Маргарита подобрала на обочине аккуратный кирпичный обломок с заостренным концом. Изрядный, весом в добрых полтора килограмма.
И ускорила шаг. Нужно оказаться на их месте первой. Тихонько, из засады, посмотреть, все ли с Васей в порядке. Один ли он пришел. А если нет, действовать по обстоятельствам.
Дима сразу решил: удача сама просится в руки. Надо идти в лес вместе с Василием. И немедленно беседовать с Маргаритой. Неожиданность и натиск всегда впечатляют. Особенно когда поразить надо дамочку.
И лишь когда вышли из дома – а вечер оказался ненастным, небо в плотном кружеве туч, – Полуянов подумал: «А для чего, собственно, action? Зачем мне самому выбивать из Маргариты признание?»
Вечер безупречно тих, деревья замерли. Луной и не пахнет. Какого рожна он вообще потащился вместе с Васей в лес? Не проще ли было скинуть Савельеву диктофонную запись допроса (телефон на запись он включил сразу), и пусть Маргариту колют профессионалы?
Да, когда сам допрашиваешь преступника, статья выходит куда эффектней, чем «по материалам пресс-службы». Но Дима только сейчас – когда они давно за околицей – начал реально осознавать, что, возможно, переоценил свои силы. Два слабака в паре встречаются очень редко. Васек, безусловно, жалок. Но вряд ли таковой же окажется женщина, которая много лет подряд успешно продает авто класса люкс. И носит в себе убийство беззащитной девчонки.
Полуянов остановился. Василек подобострастно обернулся к нему:
– Почти пришли. Мы после оврага вон на той поляне встречаемся.
Дима посмотрел на часы: половина двенадцатого.
Василий перехватил его взгляд, затараторил:
– Мы просто раньше. Маргарита обычно в полночь появляется. Да я позвоню ей сейчас, пусть поспешит. Тут сеть плохая, но иногда берет.
Полуянову вдруг показалось: хрустнула ветка. И снова – звенящая, тревожная, предгрозовая тишина. Резко обернулся: никого.
Василек тем временем вытащил телефон. Сдвинул блокировку. Экран засветился.
«Никогда не привлекай к себе внимания ночью в лесу», – пронеслось в голове давнее армейское наставление.
За спиной снова шорох. Дима подпрыгнул, успел развернуться, увидел: от сосны, из темноты, на него мчится темная поджарая фигура. Подобрался, приготовился к сшибке – но тут из-за спины неожиданно на него бросился робкий узник подвала Василий, сбил подсечкой.
Такого Полуянов не ожидал. Грохнулся на бок. Несостоявшийся десантник немедленно навалился, ткнул лицом в землю, прижал коленом. И Дима не увидел – почувствовал: в голову целится что-то тяжелое, страшное. Отвернуться он не успел. В затылке хрустнуло. И угасающим уже сознанием Дима услышал:
– К болоту его. Там закопаем. А дед молчать будет.
Надя вздрогнула и проснулась. В глаза казенным, злым светом била лампа, воздух пахнул уколами и дезинфекцией.
«Где я» гадать не пришлось. Больничный запах дочь медсестры Митрофанова впитала с молоком матери. Надя скосила глаза на капельницу, что вцепилась ей в руку, пошевелила ногами. Голова кружится, слабость страшная, но трубка изо рта не торчит. И врачей никого поблизости. Значит, состояние не критическое.
Однако из реанимации не перевели. Мужчин с дамами здесь не разделяют, так что на соседней койке метался, бредил в забытьи какой-то дедок. Простыню сбросил, обнаженные чресла напоказ (жалкое зрелище!).
«Опять рядом старичок», – усмехнулась Надя.
Ура. Она снова может шутить.
Как бы хорошо сейчас – словно в американском фильме! – выдернуть из вены иголку капельницы и поскорее бежать отсюда!
Одежду только взять негде. А покидать больницу голой – не боевик, но совсем другой жанр. Да и к чему геройство? В реанимации без нужды не держат. Значит, ее жестко отравили. Печенка – Митрофанова нащупала – выпирала из-под правого подреберья болезненным кругляшом. Терпи, Надежда. Спокойно лежи рядом с умирающим старичком. Восстанавливай силы.
Часов здесь – словно в казино – не имелось. Но в скудное окошко у самого потолка она увидела: светлая среднерусская ночь. До рассвета изрядно.
Что сейчас Димка делает?
За компьютером, где ему еще быть?
Представила: всклокоченный, глаза красные. Лупит по клавишам, вглядывается в экран. Ищет, рыщет. А толку? Вон, ее едва не убили из-за него.
«Сволочь ты, Полуянов! – сердито подумала Надя. – Подставил меня. Не уберег».
О том, что Дима умолял ее уехать из страны, Митрофанова забыла. И что охранял, никуда не отпускал одну, тоже. И что с участка категорически запрещал выходить, не вспоминала.
Продолжала себя растравлять: «А я ему – что живая, что мертвая! Вообще человеку на все наплевать. Хоть бы сюда, в реанимацию, пробился, поддержал, пожалел».
Официально запрещено, но Дима своей книжицей журналистской еще и не такие двери мог открыть. Если желал, конечно.
Значит, просто не захотел.
Она вообще ему не нужна. Но вдруг пришло осознание: и он ей не нужен! Давно пора покончить с бесперспективными, тяжелыми отношениями! Сколько можно веревки из нее вить? Надоело обихаживать красавца, подлаживаться, вечно бояться, что бросит! И получать взамен одинокие ночи в жалкой больничке.
Возлюбленный в одночасье обратился во врага.
Наде в голову не пришло, что гнев ее имеет медицинскую природу. Забыла, как ей мама рассказывала, что печеночники – самые сложные пациенты. Всегда обижены, взвинчены, раздражены.
И сейчас Митрофанова искренне, с удовольствием злилась. Дима – ничтожество. Предатель и потребитель.
«Чтоб ты сдох, гад!» – вырвалось у нее.
Опешила. Прикрыла ладошкой рот. Поразилась непривычности слов – но упорно повторила:
– Чтоб ты сдох!
Сознание уплывало.
Он еще чувствовал, как руки за спиной больно стягивают веревкой. Как волокут по тропинке, как крапива с осокой вгрызаются в его тело.
Попытался извернуться – но сразу упал в темноту. Пролетел в черной невесомости с десяток этажей.
И вдруг приземлился. Увидел ослепительно солнечный день. Кладбище. Беспечное небо. И себя самого – в гробу. Брови сурово насуплены, губы сжаты. Руки уложены на животе, в них свеча, на ладони капает воск – но боли нет. А глаза, хотя и закрыты, почему-то все видят. Причем не со стороны, как положено призраку, а прямо из гроба. Вот секретарша Мариночка Максовна роняет слезки, красавицы-стажерки щеголяют черными кружевами и юбками-мини, даже главнюга снизошел – стоит рядом с гробом, теребит траурный галстук.
Но ближе всех к нему, конечно, Надюха. Сидит на табуретке у самого изголовья. Только в лице ее – ни сочувствия, ни тоски. Наоборот, гневная, раздраженная. Склоняется к гробу (вроде как поцеловать), но губами даже не касается. Яростно шепчет:
– Предатель. Сволочь!
И Дима понимает: они – все, кто собрался на его похороны, – чуть ли не рады тому, что он навсегда покидает их мир.
Вскочить бы сейчас. Опрокинуть гроб, оглохнуть от дамского визга.
Но Полуянов по-прежнему не может даже кончиком пальца шевельнуть.
Он тщетно ждет хотя бы одной слезинки из Надиных глаз, но видит в них одни только искры ярости.
Едва хлопнула входная дверь, Тимофей Маркович вскочил, заметался по дому. Что делать?! Что? Сына опять – в который уже раз! – нужно было спасать. Немедленно. Но как?!
Васенька всегда нуждался в попечении. Что поделаешь, таким его Бог создал – послушным, милым телком. Нежная шелковая ниточка. Обязательно ему иголка нужна. Сначала отец тащил. Потом Маргарита подключилась. Заставляли учиться. В институт поступать. А когда недобрал баллов, наставляли: армию нужно банально перетерпеть. Сжать зубы – и закалять характер. Но Васенька в жестких условиях стройбата быстро поплыл. Забыл все указания своих «начальников» – и дунул прочь. Домой. К папе и Маргарите.
Хотя и телок, а единственный свой самостоятельный поступок – побег из части – обставил весьма умело. Смог и одежду штатскую раздобыть, и на перекладных до дома добраться – почти две тысячи километров на попутках да электричках. А едва явился в Васильково, с неприкрытым облегчением снова перешел на попечение тех же отца и Маргариты.
Они за него и решили: с повинной не идти. Сокрыться дома и сидеть тихо. Ждать, пока истечет срок давности.
Только высшие силы распорядились по-другому. Спустя полгода после побега Тимофею Марковичу позвонили из части и сообщили: труп сына найден. Надо приехать, опознать.
Старик не хотел. Но Маргарита убедила: так будет лучше. «Еще пару лет попрячемся, а потом я денег накоплю, и мы с Васенькой за границу сбежим. По чужим документам».
План хлипкий, но Тимофей Маркович поверил.