Предполагалось, что опера будет исполнена вместе с балетом «Щелкунчик» в декабре 1891 года. И 1 января Чайковский писал Модесту: «Подумываешь ли ты о «Дочери короля Рене»?» Композитор не сомневался: только брат сможет написать достойное либретто. Они понимали, слышали друг друга. Пётр Ильич даже говорил:
– Модест слишком хорошо читает во мне!
Отчаяние
Вначале марта композитор отправился в Париж, оттуда – в Америку. Пётр Ильич обещал открыть Карнеги-холл в Нью-Йорке.
Состояние у Чайковского было угнетённое: он не успевал написать оперу к сроку. Времени не хватало. И Пётр Ильич послал письмо директору Императорских театров. Просил ещё год для работы.
«Теперь гора свалилась с плеч, и я выздоровел после трёхдневного сумасшествия, – сообщал композитор брату. – Меня терзало сознание просто невозможности хорошо исполнить взятый на себя труд. А перспектива постоянного напряжения на пути в Америку, и там, и по возвращении, стала каким-то грозным призраком. Трудно передать, что я испытывал, но не помню, чтобы я когда-нибудь был более несчастным. А как фон моих авторских мучений прибавь ещё ту тоску по родине, которую я предвидел и без которой никогда не обхожусь теперь вне России». «Вот уж я дошёл до того, что даже «Дочь короля Рене» ненавижу. А ведь вся штука в том, что я должен её любить». «Я ведь чувствую, что из «Дочери короля Рене» я могу сделать шедевр, – но не при этих условиях».
Америка
Пётр Ильич не ожидал, что его музыку хорошо знают и любят в Америке. Он вёл дневник: «…будь я моложе, я бы, вероятно, испытал большое удовольствие от пребывания в интересной новой стране. Но я всё это сношу как бы лёгкое, смягчённое разными благоприятными обстоятельствами наказание. Мысли и стремление одно: домой, домой!!!» «Меня здесь всячески ласкают, честят, угощают. Оказывается, что я в Америке вдесятеро известнее, чем в Европе».
25 апреля 1891 года у Петра Ильича был день рождения. «51 год, – писал он в дневнике. – Страшно волнуюсь в утро этого дня. В 2 часа предстоит концерт с сюитой. Удивительная вещь этот своеобразный страх! Уж сколько раз я этой самой сюитой дирижировал: идёт она прекрасно; чего бояться? А между тем я невыносимо страдаю».
После концерта, который пресса назвала сенсацией, он освободился от всех знакомых. И, «счастливый, отправился фланировать, обедать, заходить в кафе, словом – предаваться наслаждению молчания и одиночества. Очень рано лёг спать».
А 29 апреля Пётр Ильич поехал на Ниагарский водопад. О чём он думал по дороге? О «Дочери короля Рене» – Иоланте! И в пути писал Модесту: «Более чем когда-либо я влюблён в сюжет «Иоланты», и твоё либретто сделано отлично». «О, я напишу такую оперу, что все плакать будут – но только к сезону 1892–93».
Работа
И вот он вернулся в Россию. 26 июня сообщал знакомому музыканту: «Съездивши в Питер, чтобы освежиться (я стал от работы очень утомляться), я примусь за сочинение оперы «Дочь короля Рене». Так как этот сюжет очень пленяет меня, то я чувствую, что, если моя изобретательная музыкальная способность не начинает ещё угасать – я могу написать нечто очень изрядное, лучшее из всего, что когда-либо писал».
«Теперь я принялся за работу… Сюжет («Дочь короля Рене» Генрика Герца) божественный…»
Пётр Ильич начал писать оперу 10 июля. Сначала дело шло вяло, ему приходилось отвлекаться. Да ещё показалось, что он повторяет сам себя. Но 1 августа композитор уже радовался: «Моя работа вдруг пошла хорошо. Теперь я знаю, что «Иоланта» в грязь лицом не ударит». Настроение его – на высокой волне: «Вообще я доволен теперь собой».
Премьера
5 декабря 1892 года в Императорском Мариинском театре проходила генеральная репетиция «Иоланты» в присутствии двора. Чайковский писал брату: «…опера всем очень понравилась. Накануне была репетиция с государем. Он был в восхищении, призывал меня в ложу и наговорил массу сочувственных слов».
6 декабря, в день памяти Николая Чудотворца, состоялось первое представление. Публика приняла оперу громом аплодисментов. А критики, как всегда, были беспощадны: «Сегодня уже четвёртые сутки вся петербургская пресса занимается руготнёй моих последних детищ, кто во что горазд. Но я к этому вполне равнодушен, ибо не впервой, и я знаю, что в конце концов возьму своё. Меня эта брань, повторяю, не огорчает, но тем не менее все эти дни я находился в отвратительном состоянии духа, как всегда, впрочем, в подобных случаях. Когда долго живёшь, поглощённый ожиданием чего-то важного, то после наступления ожидаемого является какая-то апатия, отвращение к труду и ощущение какой-то пустоты и тщеты всех наших стремлений».
Он очень хорошо знал о тщетности, ненадёжности, мимолётности всего земного…
Благодарение
Чайковский назвал «Иоланту» лирической оперой. Но это ещё и опера-молитва, гимн Творцу. Опера-тоска по чистым, высоким отношениям и человеческой любви, которая не сбылась у Петра Ильича.
Рене, король Прованса, невыразимо мучается от того, что его дочь Иоланта слепа:
Господь мой, если грешен я,
За что страдает ангел чистый?
За что поверг из-за меня
Во тьму Ты взор её лучистый?
Подай мне радостную весть,
Утешь надеждой исцеленья!
Я за неё готов принесть
Корону, власть, мои владенья…
Он поселил дочь в высокогорном замке. Иоланта не знает о своей слепоте, думает, что такая – как все. Никто из посторонних не смеет войти в её жилище под страхом смерти. И всё-таки находится рыцарь, который вошёл, полюбил Иоланту, рассказал ей о свете – и она согласна принять любые муки, лишь бы быть с ним.
Великий мавританский врач исцеляет Иоланту – и девушку потрясает сияющая красота мира:
Прими хвалу рабы смиренной,
Мой голос слаб и робок взгляд.
Перед Тобою сонм блаженный
И херувимы предстоят.
Но Ты велик и в снисхожденьи,
Твоей любви пределов нет,
И в самом малом из творений
Блестишь, как в капле солнца свет!
Вступает хор – и общая молитва летит к небесам:
Творец всемогущий!
Хвала Тебе! Хвала Тебе!
Все опускаются на колени. Так заканчивается последняя опера Чайковского, «лучшее из всего, что когда-либо писал» композитор.
Как же хотел Пётр Ильич «высказать тот символ веры, который выработался» у него! И Господь дал ему это сделать.
Реквием для Чайковского
С тех пор, как я начал писать, я поставил своей задачей быть в своём деле тем, чем были в этом деле величайшие музыкальные мастера: Моцарт, Бетховен, Шуберт, то есть не то что быть столь же великим, как они, а быть так же, как они, сочинителями на манер сапожников…
Моцарт, Бетховен, Шуберт, Мендельсон, Шуман сочинили свои бессмертные творения совершенно так, как сапожник шьёт свои сапоги, то есть изо дня в день и, по большей части, по заказу. В результате выходило нечто колоссальное», – признавался Пётр Ильич Чайковский в письме великому князю Константину Константиновичу Романову.
Пётр Ильич гением себя не считал. Был неуверенным, сомневающимся.
Время потерь
Чайковскому сорок девять лет. Это композитор с мировым именем. Его произведения исполняют по всей России, в Европе, Америке. Уже написаны оперы «Евгений Онегин», «Пиковая дама», балет «Лебединое озеро».
Для него это время творческой зрелости. Но и тяжёлых потерь. Родные и друзья постепенно уходят в мир иной. Чайковский остро реагирует на разлуку. Иногда называет себя «старым плаксой», но ничего не может с собой поделать.
В тот год умер духовник и друг Петра Ильича протоиерей Дмитрий Васильевич Разумовский. Он был профессором истории церковного пения Московской консерватории. Как тяжело терять духовного отца!
Работать ещё можно
В 1893 году Петр Ильич посетил Великобританию. В Кембриджском университете ему присвоили звание почётного доктора музыки. Композитор писал брату: «Во время путешествия у меня явилась мысль… симфонии, на этот раз программной, но с такой программой, которая останется для всех загадкой – пусть догадываются, а симфония так и будет называться «Программная симфония» (№ 6). Программа эта самая что ни на есть проникнутая субъективностью, и нередко во время странствования, мысленно сочиняя её, я очень плакал.
По форме в этой симфонии будет много нового… Ты не можешь себе представить, какое блаженство я ощущаю, убедившись, что время ещё не прошло и что работать ещё можно».
«Мне совершенно будет обычно и неудивительно, если эту симфонию обругают или мало оценят, ибо не впервой. Но я положительно считаю её наилучшей и в особенности «наиискреннейшей» изо всех моих вещей. Я её люблю, как никогда не любил ни одного из других моих музыкальных чад».
В шестой симфонии языком музыки он рассказал обо всей своей жизни. И обратился к Богу с мольбой: «Помилуй!»
Что-то переменилось
Осенью 1893 года умер поэт Алексей Николаевич Апухтин – друг Чайковского с юности. На его стихи Пётр Ильич написал несколько романсов.
Что-то переменилось в Чайковском. Его брат Модест Ильич вспоминал:
«Смерть точно стала менее страшна, загадочна и ужасна. Был ли это результат того, что чувствительность с годами и опытом огрубела, или испытанные им моральные страдания последних лет приучили видеть минутами в смерти избавительницу – не знаю. Но отмечаю несомненный факт, что Пётр Ильич, несмотря на зловещие факты со всех сторон, со времени возвращения из Англии до самой кончины был спокоен, ясен, почти жизнерадостен, как в лучшие эпохи жизни».
Великий князь Константин Константинович Романов (поэт К. Р.) тоже дружил с покойным Апухтиным. И прислал Чайковскому его стихи «Реквием» с просьбой написать к ним музыку. Пётр Ильич отвечал: