Зоолог искушает дьякона. Предлагает ему развестись с молоденькой женой, принять монашество, прославиться, стать архиереем. Гарантированно. И вот как размышляет искушаемый: «…дьякон вообразил, что будет с ним через десять лет… он – молодой иеромонах-миссионер, автор с именем и великолепным прошлым; его посвящают в архимандриты, потом в архиереи; он служит в кафедральном соборе обедню; в золотой митре, с панагией выходит на амвон и, осеняя массу народа трикирием и дикирием, возглашает: «Призри с небес, Боже, и виждь и посети виноград сей, его же насади десница Твоя!» А дети ангельскими голосами поют в ответ: «Святый Боже…»»
Но есть и другой путь: «…дьякон вообразил, как в жаркий июльский день по пыльной дороге идёт Крестный ход; впереди мужики несут хоругви, а бабы и девки – иконы, за ними мальчишки-певчие и дьячок с подвязанной щекой и с соломой в волосах, потом, по порядку, он, дьякон, за ним поп в скуфейке и с крестом, а сзади пылит толпа мужиков, баб, мальчишек; тут же в толпе попадья и дьяконица в платочках. Поют певчие, ревут дети, кричат перепела, заливается жаворонок… Вот остановились и покропили святой водой стадо… Пошли дальше и с коленопреклонением попросили дождя. Потом закуска, разговоры…
«И это тоже хорошо…» – подумал дьякон».
Простота, искренность, отсутствие лукавства – привлекательные черты для Антона Павловича. Они свойственны ему самому.
Ошибка – не ложь
«Дуэль» – это рассказ о том, что человек может проснуться от спячки и духовно переродиться. Такое преображение происходит с одним из чеховских героев. И ещё важная деталь рассказа: дуэль – настоящую, гибельную – останавливает именно дьякон.
Чехов не был уверен в том, что читатели его поймут. Он написал Суворину 30 августа 1891 года: «Вам рассказ нравится, ну, слава Богу. В последнее время я стал мнителен. Мне всё кажется, что на мне штаны скверные, и что я пишу не так, и что даю больным не те порошки. Это психоз, должно быть».
Но это – его здоровое сомнение и трезвое знание жизни. Правда, Суворин предложил Чехову изменить название, чтобы цензор не придрался. Антон Павлович ответил ему 8 сентября: «…рекомендуемое вами название «Ложь» не годится. Оно уместно только там, где идёт речь о сознательной лжи. Бессознательная ложь есть не ложь, а ошибка».
Антон Павлович давал точные и мудрые определения – и не осуждал своих героев.
Поиск смысла
У Чехова в ялтинском доме был гость – писатель Иван Алексеевич Бунин. Они заговорили о крёстных отцах.
– Вас крестил генерал Сипягин, а вот меня купеческий брат Спиридон Титов, – сказал Антон Павлович. – Слыхали такое звание?
– Нет.
И Чехов показал Бунину метрическое свидетельство, выданное Таганрогской соборной церковью: «1860 года месяца Генваря 17-го дня рождения, а 27-го крещён Антоний, родители его: таганрогский купец третьей гильдии Павел Георгиевич Чехов и законная жена его Евгения Яковлевна, восприемники: таганрогский купеческий брат Спиридон Титов и таганрогского третьей гильдии купца Дмитрия Сафьянопуло жена».
Ялтинский марксист
В Ялте Антон Павлович поселился в 1897 году. У него развивался туберкулёз. Через год умер отец Чехова. Теперь писатель смог продать усадьбу в Мелихове, построить дом в Крыму и перевезти туда мать.
Чтобы раздобыть денег на стройку, он передал права на свои сочинения издателю Адольфу Фёдоровичу Марксу и шутил по этому поводу:
– Я теперь марксист.
Долгие, тёмные, сырые зимы Чеховы – мать и сын – проводили в Крыму вдвоём. Антон Павлович жаловался Бунину:
– А дома – такая скука! Только и радости, что затрещит телефон да кто-нибудь спросит, что я делаю, а я отвечу: мышей ловлю.
Это правда: он всюду расставил мышеловки. А мышек потом выпускал за ограду участка.
Поклонниц у Антона Чехова было много, он называл их антоновками. Но поговорить по существу – ему не с кем. И писатель, как три сестры из его пьесы, рвался в Москву. Уезжал туда ненадолго, вопреки запретам докторов. Возвращался всегда с плевритом, с резким ухудшением здоровья.
В Крым приезжали отдыхать писатели, композиторы, артисты. Были тут Лев Николаевич Толстой, Куприн, Горький, Рахманинов, Шаляпин… Чехов несказанно радовался. И вот в Ялте появился Бунин.
Они давно знакомы. Антон Павлович сразу же зазвал Ивана Алексеевича к себе: пить кофе, общаться, читать, молчать. Пожалуй, именно Бунин оставил самые живые воспоминания о Чехове.
«Студент»
– Какой я «пессимист»?! – воскликнул однажды Антон Павлович. В прессе его часто так называли. – Ведь из моих вещей самый мой любимый рассказ – «Студент».
Написан рассказ ещё в 1894 году и вроде бы даже в Ялте. Сюжет там простой: молодой человек, студент Духовной академии, приезжает в деревню к отцу и в Страстную Пятницу идёт на охоту. Погода резко портится. Студент зябнет, унывает, раздражается. Подходит погреться к костру и начинает говорить с двумя вдовами.
«– Точно так же в холодную ночь грелся у костра апостол Пётр, – сказал студент. – Значит, и тогда было холодно. Ах, какая то была страшная ночь…»
И дальше рассказывает, как били Христа во дворе первосвященника, как Пётр трижды отрёкся от Него, а потом пропел петух – и Пётр очнулся, заплакал: «Воображаю: тихий-тихий, тёмный-тёмный сад, и в тишине едва слышатся глухие рыдания…»
Одна вдова тоже заплакала, другая – смутилась. А студент пошёл к дому и думал, что это недаром: «очевидно, то, о чём он только что рассказывал, что происходило девятнадцать веков назад, имеет отношение к настоящему…»
«И радость вдруг заволновалась в его душе, и он даже остановился на минуту, чтобы перевести дух. Прошлое, – думал он, – связано с настоящим непрерывною цепью событий, вытекавших одно из другого. И ему казалось, что он только что видел оба конца этой цепи: дотронулся до одного конца, как дрогнул другой».
Студент реально узнал: «правда и красота, направлявшие человеческую жизнь там, в саду и во дворе первосвященника, продолжались непрерывно до сего дня и, по-видимому, всегда составляли главное в человеческой жизни и вообще на земле; и чувство молодости, здоровья, силы, – ему было только двадцать два года, – и невыразимо сладкое ожидание счастья, неведомого, таинственного счастья, овладевали им мало-помалу, и жизнь казалась ему восхитительной, чудесной и полной высокого смысла».
Это переживал герой рассказа. Но прежде должен был пережить автор, иначе он не смог бы так написать.
«Чайка»
Два года спустя, в 1896 году, Чехов завершил пьесу «Чайка». В финале там беседуют Нина Заречная и Константин Треплев. Нина говорит:
– Я теперь знаю, понимаю, Костя, что в нашем деле – всё равно, играем мы на сцене или пишем – главное не слава, не блеск, не то, о чём я мечтала, а уменье терпеть. Умей нести свой крест и веруй. Я верую, и мне не так больно, и когда я думаю о своём призвании, то не боюсь жизни.
Треплев (печально):
– Вы нашли свою дорогу, вы знаете, куда идёте, а я всё ещё ношусь в хаосе грёз и образов, не зная, для чего и кому это нужно. Я не верую и не знаю, в чём моё призвание.
Нина спокойно уходит в трудное, деятельное будущее. А Константин сводит счёты с жизнью. И тут Чехов, несомненно, выразил собственный опыт веры, из которой он черпал силы и бесстрашие. Выразил и опыт неверия, убивающий человека.
«Дядя Ваня»
И в том же 1896 году Чехов сделал окончательный вариант пьесы «Дядя Ваня» (раньше она называлась «Леший»). «Пропала жизнь!» – восклицает главный герой, который все годы потратил на служение другим. Как и сам Антон Павлович. У дяди Вани нет жены, семьи. Человек, ради благополучия которого он работал, показался ему полным ничтожеством.
Так пропала жизнь или нет? Этот вопрос Антон Павлович задаёт прежде всего себе. И отвечает на него в финале, когда Соня как бы подводит итог своей несчастливой судьбы:
– Мы, дядя Ваня, будем жить. Проживём длинный, длинный ряд дней, долгих вечеров; будем терпеливо сносить испытания, какие пошлёт нам судьба; будем трудиться для других: и теперь, и в старости, не зная покоя. А когда наступит наш час, мы покорно умрём, и там за гробом мы скажем, что мы страдали, что мы плакали, что нам было горько, и Бог сжалится над нами, и мы с тобою, дядя, милый дядя, увидим жизнь светлую, прекрасную, изящную, мы обрадуемся и на теперешние наши несчастья оглянёмся с умилением, с улыбкой – и отдохнём.
Так вот о какой светлой будущей жизни всё время говорили герои Чехова! Современники почему-то этого не слышали. А композитор Сергей Рахманинов написал романс на финальные слова «Дяди Вани». Называется он «Мы отдохнём». Но было это уже после смерти писателя.
«Бессмертие – факт»
Ялтинский Чехов – мудрый, спокойный. Он знает, что недолго будет жить на земле, и потому много размышляет о вечности. Знакомые вспоминали слова писателя:
– Я не грешен против четвёртой заповеди…
А четвёртая заповедь – о вере: «Помни день субботний, чтобы святить его: шесть дней работай и делай в них всякие дела твои, а день седьмой – суббота Господу Богу Твоему». Кто-то воспринимал это как чеховский юмор. Но твердить одну и ту же шутку – не чеховская черта.
«Что думал он о смерти? – спрашивал Бунин. – Много раз старательно-твёрдо говорил, что бессмертие, жизнь после смерти в какой бы то ни было форме – сущий вздор:
– Это суеверие. А всякое суеверие ужасно. Надо мыслить ясно и смело. Я, как дважды два четыре, докажу вам, что бессмертие – вздор.
Но потом несколько раз ещё твёрже говорил противоположное:
– Ни в коем случае не можем мы исчезнуть без следа. Обязательно будем жить после смерти. Бессмертие – факт. Вот погодите, я докажу вам это…»
Удивительное чеховское свойство – сомневаться. А значит, никогда не останавливаться, искать. Жить.
Бунин отметил: «Последнее время (Чехов) часто мечтал вслух: