— Вот. Давно заготовил, знал, что воспользуюсь.
Шара с нескрываем удовольствием рассматривала кровати, удобные шкафы, просторные окна, наглухо завешанные тяжелыми темными шторами. Алмаз, закрывший лаз, зажигал свечи.
— Здесь прихожая — очень широкая и кривая. Словно комната. А почему? А потому что изгиб у дома. И туалет тут. Вот я и замуровал проход в квартиру. Только лаз небольшой оставил. Кирпичи один к одному подбирал вблизи и то не отличишь. Слева и справа фальшстену сделал и немного оштукатурил. Вроде, как осыпалась до кирпича известка. Немного мусора, факелами потолок закоптил, ну и натащил сюда всякого барахла. Вот и выходит, что с подъезда вроде как убитая, неопрятная однушка. Даже туалет оставил. Зачем он без воды теперь.
— А вход? Ты же изнутри его открыл.
Алмаз улыбнулся и поднял палец вверх.
— Это моя гордость. Кирпичи — маскировка. Но хорошая. Завтра снова замурую. А позади –металлический лист. Я его сундуком подпираю, — Алмаз показал на массивный сундук, — Пока он там, в квартиру не попадешь. Только через чердак. А там тоже место знать надо. С чердака на балкон. Оттуда уже в квартиру. И даже если десяток закировцев оттуда полезут, то столкнуть их в узком балконе будет плевым делом. Тут уж нас только танком выкуривать придется.
Дархан, обходя квартиру, простукивал стены, осматривал тяжелые двери, глядел на мебель, накрытую пыльными простынями.
— Почему сразу от Закира сюда не спрятались?
Алмаз и Шара посмотрели на Дархана, так, словно тугой на голову подросток громко пукнул на торжественном празднике. Первой заговорила Шара.
— Пока ты не появился, в этом не было особой нужды.
Алмаз, будто оправдываясь, затараторил:
— Пойми, в этом аду Закир тоже нужен. Ну не будет Закира, кто приструнит мародеров, грабителей, насильников. Знаешь их сколько? Порядок. Везде порядок.
— Вешать людей? Отдавать на растерзание какой-то твари — тоже порядок?
Шара, разбинтовывая руку Дархана, промолвила:
— Теперь все изменилось. И другого пути нет.
Алмаз закивал головой.
— Думаешь нас устраивало, что вешают и ломают кости за малейшую провинность? А жертвы… Все мы, — Алмаз вытащил из внутреннего кармана календарик с лисичкой, — знаем цену вот этой картинке. Мы прокляты, Дареке, прокляты навсегда. Я едва тебя спас. В другой раз может не получится. Теперь ты сам знаешь, что такое спать и думать о ней. Представь, что придет за тобой, что утащит в свой жуткий мир и растерзает.
Дархан морщился от Шариных манипуляций. Он безумно хотел спать, но понимал, что теперь, зная, про тварь, которая может прийти из любой стены, вытечь из той вон вентиляции над раковиной, не заснет никогда.
— Зачем же вы тогда убили людей Закира. Зачем строили это убежище? Почему не сдали меня вашему повелителю?
Последний вопрос был направлен Шаре. Опустив глаза, она сказала.
— За твою голову награда назначена. И будет расти с каждым днем. Наверное и есть смысл сдать тебя. Много продуктов получить можно. И хлорку. И топливо. Целую зиму прожить спокойно.
Дархан все искал и не мог найти в словах Шары иронию, издевку или хотя бы толику сардонического юмора. Не было их тут. Шара говорила вполне серьезно. Он поморщился от боли.
— Плохо с рукой дело. Алмаз, тащи мою сумку. Антибиотик нужен.
Врачи шумно спорили, годен ли антибиотик или уже пропал, Дархан смотрел на стены. Смотрел и словно нарочно искал ненавистное, страшное пятно из которого кишащей кучей личинок возникнет она. Из забытья его выдернул голос Шары.
— Мы давно хотели уйти в подполье. Как сделали те, кому ненавистна власть Закира. Их совсем немного. Большинство висят на крюках в мясных рядах воскресного базара. Смельчаки? Безумцы? Я не знаю. Мы были сыты, мы были защищены. И, казалось, совсем забыли про совесть. Закир виделся нам контролируемым злом. Но та, что прячется в стенах…
Не договорив, Шара закончила перевязку.
— Мы прокляты. А теперь еще и вне закона. Будем ложиться спать.
Глава 5
Зарядили скучные осенние дожди. Дни, как скамейки в парке, были похожи друг на друга. На чердаке водились вяхири — крупные, похожие на голубей птицы, расплодившиеся в малолюдном городе в небывалых количествах. Ловить их было несложно. К тому же Алмаз не жадничал. Одного-двух вполне хватало на целый день. В подвале у Алмаза припасены были мука, соленья и мясные самодельные консервы. Там же, у третьего подъезда, прямо из подвала торчала поливная труба со сбитым барашком. Краник крутили плоскогубцами, набирая по несколько ведер. Ведра тащили на пятый этаж. Воду, опасаясь патрулей Закира, набирали ночью. Сам же Закир им особо не докучал. Лишь пару раз объявил по радио о награде за поимку Алмаза и Шары. Алмаз все не мог понять, почему объявления дают так редко. Дархан же знал ответ — ищут и сообщают кому надо. Закир не рискнет ежедневно трындеть на весь город, что беглецы еще на свободе. Раз бегают, значит он, главарь и защитник, бессилен. Люди и без него знают — эти еще в бегах. Поймают, повесят. А то еще хуже. Ну а пока — пока город готовился к зиме, боролся с мародерами и ловил сирых и убогих в жертву Артықу.
Из вяхирей варили жирную лапшу. Иногда запекали на углях. Чадили ночью, когда не виден был дым. Днем пищу лишь грели на самодельных жаровнях. В подвале был изрядный запас угля, но Алмаз понимал, рано или поздно придется делать вылазку. Рука Дархана вела себя отвратительно. Шара делала перевязки по три раза в день, выдохшиеся со временем антибиотики не помогали. Беседовали редко и неохотно, чаще запирались по комнатам и читали. Или спали. Точнее двое спали, дежурный с баллоном хлорки зорко следил за стенами. И это, пожалуй, было сложнее всего. Когда скучно и тускло, когда живот полон жирной лапшой, когда в окно тарабанит дождь приходилось делать невероятные усилия, чтобы не уснуть. А спать в эту треклятую осень хотелось постоянно.
Дархан слушал радио. Точнее крутил ручку настройки, но не ловил ничего, кроме шумов. Радио было жизненной необходимостью. Радио спасало от неведомой опасности, грозившей городу. Случалась она нечасто. Но если случалась, губила целые семьи.
Радио шипело, трещало, пикало и в общем докучало так, что иной раз хотелось взять и разнести его кувалдой. Но обращались с ним невероятно бережно. Ему, родимому, да еще и телефону отдавал Закир производственные мощности резервной электростанции, которую топили углем. На большее энергия не выделялась. Никакой музыки, никакого вещания. Слушай его, слушай его день и ночь. Бойся опасности, страшнее Артықа. Шипение, свисты, звуки — это жизнь. Это значит, все хорошо, нормально. Но чу! Пропало шипение. Прервался треск. Тут уж не жди. Беги из квартиры прочь, бросай самое ценное. Сидишь в сортире, несись во весь опор с не вытертой жопой. Десять, может двадцать секунд у тебя еще есть. А дальше — как повезет. Бывало, что задевало лишь комнату. Бывало — выносило всю квартиру. Картина всегда одна: мебель, вещи, техника — иногда в труху, а иногда и хрупкая ваза уцелеет. Человека же ломало и коверкало так, что близкие с трудом узнавали в кровавом месиве своего несчастного родича. Нет, это была не Артық. Та утаскивала людей в стены, чтобы, натешившись, выплюнуть их где-нибудь подальше. Артықа видели многие, некоторые сумели вовремя схватить баллоны с хлоркой и отбиться. А этот враг был невидим. Свидетелей не оставлял и рассказать, что приключилось в комнате, из которой вышел всего на минутку, было уже некому.
Беседовали редко. И если уж говорили, то говорили о чем-то хорошем — былых временах, традициях, застольях. Дархан и Алмаз осторожно, словно собирая в коробку хрупкие елочные игрушки, вспоминали родных и близких, сразу же меняя тему, если натыкались на что-то острое. Алмаз крепко скучал по семье, спрашивал о них. Дархан говорил о них так, словно не было в жизни бывшей жены Алмаза нового американского мужа, словно не жили Алмазовы дети на другом конце света и уже совсем не говорили на казахском. Сильнее всего Алмаз корил себя за то, что пропустил кончину матери. Дархан больше не винил его. Прожито. Пройдено. Забыто. Шара же старалась не встревать в беседу. О себе рассказывала нехотя. Был и, вроде бы, скончался муж. Дети разбежались по всему Казахстану. И все же среди этих вечерних, как они привыкли называть — засвечных бесед, Дархану удалось получить ответы на главные, мучившие его вопросы.
Шара, из которой каждое слово приходилось тащить клещами, под настроение поделилась, что городок этот не что иное, как «ящик почтовый». Быстро и «по-взрослому» отстроился в шестидесятые годы. К началу семидесятых нагнали сюда врачей-микробиологов со всего Союза, а интереснее всего, что на сорок тысяч жителей — четыре крупные инфекционные больницы. Кого уж там лечили, никто не ведал. Но уж точно не местных. Для них припасена была амбулатория, а с чем посерьезнее катили в районный центр. Да и на картах (и то лишь самых подробных) городок плутал-блуждал, а то и вовсе не показывался.
Шара сюда впервые прибыла в восемьдесят четвертом. И совсем не по распределению. А потому что крепко и дотошно разбиралась в микробиологии и в Москве работала с самим Аскерольдом. Он, кстати, ее сюда и притащил из тогдашней еще Алма-Аты. Прямо в крошечном аэропорту в отдельном кабинете с красными креслами и «Байкалом» в высоких фужерах собеседовал ее вежливо и обстоятельно усатый кэгэбэшник в голубом пиджаке. Шаре было не впервой. Все же и Япония, и Корея и даже Швеция, не говоря уже о соцстранах. Нигде не осталась, хотя и могла. Доверие, несмотря на беспартийность, все же имелось. И как не доверять. Лечила первых лиц второй по размеру республики.
Беседовали долго. Чекист сильно отличался от тех, с кем она уже имела дело. Те напирали на родных, уточняли, чего Шара такого интересного читала в иностранных журналах. Журналы со всего света выписывал и утверждал к прочтению минздрав, поэтому особых нареканий не было. Она даже как-то помогала переводчикам с редактурой. Усатый же, с хитрой усмешкой (сними с него голубой, как акварель пиджак, накинь белый халат — от профессора не отличишь) не только спрашивал, но и рассказывал немало. Вопросы задавал дельные, материалом владел в совершенстве, а когда говорил, Шара слушала и не перебивала.