Рассказывал же он о страшной бактерии Vibrio Sorti TSPH-VII, более известной, как Ти-Эс-Пи-Аш-Семь. Разработали ее американцы. Только не эти, которые капиталисты, а латинские, которые вроде бы как братья. Американцы же, которые за железным занавесом, похитили разработки у своих латинских «нетоварищей». Похитить-то похитили, да вот заигрались с этим делом так, что вынуждены были обратиться к Советам. Почему? Усатый товарищ сказать не может, зато Шаре любопытно было узнать, что началось невиданное доселе редчайшее, если не уникальное сотрудничество двух злейших врагов по укрощению опасной бактерии. Бились долго и упорно, но ясно было одно — страшная бактерия совершенно-неподконтрольна и чрезвычайно-опасна.
Усатый чекист совал Шаре какие-то выписки, переводы, даже оригинальные тексты. Материал был обширен и настолько секретен, что Шара всерьез подумала, что свободной из этого красного кабинета уже не выйдет. С первых же строк стало ясно, что латинские «коллеги» баловались с обычной холерой. Но что они в итоге намутили одному аду было известно. Бактерия вела себя, как хотела. Одних убивала моментально, другие сгорали от высокорапидной инфекции. Шара догадывалась, что высокорапидная — это скоротечная, но словаря под рукой не было, американцы, вероятнее всего, спешной калькой переводили документацию своих латинских недругов.
Жуткой и совершенно невероятной казалась некая стадия «TZ-Anfectiva», при которой несчастный превращался в живой труп, не умирал, но гнил и разлагался либо высыхал как сено на солнечной крыше. И состояние такое могло длиться месяцами, не исключались и годы. Лишь в пяти случаях удалось нет, не излечить, но сделать возможным беседу. Пациенты, как один, молили о смерти. Пораженный мозг видел такие ужасы, словно побывал за воротами преисподней, что не мило было уже никакое исцеление. С точки зрения бактериологического оружия штамм Вибрио Сорти был бесполезен — неэффективен, неподконтролен. Изменчив и гибнет в окружающей среде. Искали антидот. Нельзя, чтобы такая дрянь гуляла по миру. Советы и Штаты работали сообща. Нет, не открытая бактерия (упаси Господь) лишь ее жалкие образчики, обезжиренные штаммы, которые ни при каких обстоятельствах не могли бы дать даже приблизительный эффект. И все же бактерию эту боялись и изолировали в «почтовые ящики», раскиданные по городам и весям огромной страны.
К началу перестройки титанические усилия окупили себя — была найдена эффективная и удобная в производстве вакцина. Ее производили в колоссальных масштабах. Каждая лаборатория, каждый институт, каждый задрипанный кабинет, где были хотя бы следы Сорти получил вакцину в необходимых количествах. Сюда же, крытыми военными грузовиками, ее ввозили в воистину промышленных объемах. Шара вспоминала, что ей даже было немного жаль, что исследования подошли к концу. После стольких лет упорной работы пора была возвращаться в Алма-Ату, где ее уже ждали три больницы и институт кардиологии. Специалисты уезжали, за ними оттягивалось и другое население некогда шумного словно улей, прогрессивного городка.
История была интересной, но совершенно не проливала свет на творящиеся события. Почему отсюда нельзя уехать, что это за тварь в стенах, что происходит, когда выключается радио, как им отсюда выбраться? Не то, чтобы Дархан не спрашивал, только ни Шара, ни Алмаз не давали прямых ответов. У них тут же находились срочные дела либо отнекивались, либо отмалчивались. Давить и жать было бесполезно. Заученным монотонным голосом они вновь и вновь повторяли историю города и ту информацию, которая была уже известна Дархану. Лишь раз, припертая к стенке Шара, пообещала со временем разъяснить и другие вопросы, если Дархан прекратит докучать.
Дархан и сам понимал, что есть вещи, с которыми лучше не торопиться. Он собирал информацию по крупицам, подгадывал настроение, баловал своих невольных домочадцев новыми блюдами. День проходил в суете и осторожности, несколько раз патрули Закира заходили во двор. Нет, беглецов они не искали, возможно обшаривали все, что только можно — рутинная, монотонная работа. Городу нужны были эти рейды. Лекарства, инструменты, проволока, книги, игрушки, консервы, одежда, фонари, арматура, рухлядь и тысячи нужных вещей стаскивались и распределялись по мере необходимости. Со временем рейды стали опаснее. Людей не хватало, кому стеречь склады, кого отправлять на охрану полевых работников от расплодившихся до невероятных размеров стай бродячих собак. А патрулирование города? А розыск нарушителей? Закиру хлопот хватало. И все же беглецов искали. Закир не тот человек, что отступится. С каждым днем его авторитет будет падать среди своих. Вот потому он непременно отправлял пару-тройку так нужных в других местах ребят на вероятно тщетные поиски.
Дархан крутил настройку мощного советского радиоприемника. Помнил такие с детства. Вена, Лейпциг, Киев, Братислава, Дрезден, Львов, Будапешт, Варшава. Прям не надписи на шкале, а стих какой-то. Он бессмысленно щелкал по частотам УКВ, КВ1, КВ2, КВ3… Шипение. Свисты. Скрипы. Монотонное гудение. Дархан крутанул ручку настройки влево, затем вправо. Ярко-красная вертикальная линия скакала по шкале. Пересекая невидимую точку, она «ловила» волну с забавным не громким, но таким ярким и сочным писком. Поймать этот писк, чтобы он лился постоянно, не получалось. Пришел заспанный Алмаз.
— Не мучай радио. Оставь на семерке.
— Где Ленинград?
— Да. Ближе к «г».
Прежде, чем открутить красную линию на семерку, Дархан еще раз пискнул, проскочив невидимую точку. Улыбнувшись, он посмотрел на брата, который покрутил пальцем у виска. Медленно, осторожными движениями, он снова проскочил писклявую волну.
— Почему я эту писклю не могу поймать?
— Потому что руки из жопы, — Алмаз сел к приемнику и осторожно, придерживая палец другой рукой стал крутить ручку настройки. Примерно на отметке с надписью УВБ-76 с трудом расслышался едва различимый автоматический голос:…сят два, четыреста пятьдесят два, четыреста пятьдесят два. И так — бесконечно, монотонно, без эмоций. Алмаз покрутил настройку, но на других частотах было лишь шипение.
— Видать, закировские на станции что-то мутят.
Он зевнул, встал из-за стола.
— А писклю?
Алмаз быстро накрутил брату так нужную ему писклю. Когда от нестерпимого свиста стало тошнить, писклю свернули на Лейпциг, затем снова поймали «четыреста пятьдесят два» и оставили на Хельсинках. Там шипение было негромким, особо не докучало и в то же время если б радио вдруг замолкло это стало бы ясно сразу. Дархан посмотрел на велосипедный клаксон, лежащий на столе. Гудел он громко, зычно, тряслись слоники в невесть как сохранившемся кургузом серванте. В клаксон следовало гудеть и будить спящих при первых же признаках тишины. Успеют выбежать — останутся живы.
В ту ночь дежурил Алмаз, но не спали все трое. Дархан бредил, температура приближалась к сорока. Шара протирала ему лоб, каждые десять минут слушая стетоскопом сердце. На шее висел и фонендоскоп — для аускультации сосудов. Дархану было совсем плохо. Рука почернела и горела, как раскаленная кочерга. Осмотрев руку, Шара поцокала языком.
— В больницу надо.
— В больницу нельзя. А если там люди Алмаза?
— Тогда помрет.
— Может ампутация?
— Тоже помрет. Нечем, да и не перетянем как следует. А антибиотики наши — сам видишь — не помогают. Декомпрессию бы по-хорошему. У меня в процедурном все для таких дел припасено. Даже собирать не нужно. И антибиотики там. Закир, небось, всю больницу уже растащил. А тайник ни в жизнь не найдет.
— Так может я принесу?
Шара безутешно покачала головой.
— Не дотянет.
Больница была в полутора километрах от их убежища. Но добирались часа два. Дархана знобило, идти он почти не мог. Два раза скрывались от патрулей. В одном из домов старухе приспичило ночью курить на балконе. Выкурив трубку, она еще долго любовалась звездами, уже хотели идти в обход. В больницу забрались без приключений. Людей Закира тут не было. Споро и расторопно Шара возилась с рукой Дархана. Алмаз, тем временем, набивал рюкзак необходимым инвентарем и инструментами.
Алмаз и Шара заметили, что после их побега Закир не стал растаскивать больницу. Возможно занялся тремя другими, а здесь лишь варили хлорку. То, что хлорки стало втрое меньше Алмаз заметил почти сразу. Так что второй рюкзак забили ингредиентами, чтобы приготовить раствор дома, благо баллоны были.
— Идти пора, Шара.
Молча кивнув, Шара дала команду на сбор.
Выходили со стороны лаборатории. На центральном могли дежурить люди Закира. Дархана мутило. Перевязанный свежими бинтами, он отчаянно нуждался в антибиотиках. И непременно через кровь, а для этого у них есть минут десять, может пятнадцать, чтобы добраться до любой заброшки, где не менее часа капать приготовленный Шарой раствор.
В полубредовом состоянии Дархан узнал еще одну тайну. Он долго не мог понять, как в городе, столько лет отрезанном от цивилизации остались лекарства. Если их даже и не использовали, то все они давно должны выдохнуться от старости. Не может быть в этом городе ни таблетки, ни микстуры, срок которых еще не вышел.
Вместо ответа Алмаз и Шара подвели его к огромному белоснежному, похожему на железнодорожную цистерну, контейнеру. Контейнер этот оставили американцы. Таких по городу было несколько. В них можно было не только хранить, но и восстанавливать подходящую к сроку годности вакцину. Не был контейнер ни холодильником, ни барокамерой. Работать мог автономно, лишь следовало плотнее герметизировать дверь. Да и самим находиться внутри этого агрегата полагалось в спецкостюмах (это правило уж давно никто не соблюдал). Что этот чудо-контейнер делал с вакциной (как и со всеми другими лекарствами) Шара не знала. Да только вот контейнер этот не просто безупречно все хранил без электричества и мороза, но и возвращал лекарствам их целебные свойства. Получалось, конечно, не всегда. Лекарства «оживали» ненадолго и нередко оставались совсем слабенькими. Но здесь, в этом забытом Богом городе и ампула с Азитромицином 1992 года была на вес зол