Дархан подошел к жаровне, подкинул еще углей. Стало теплее, но света не прибавило.
— Мы боялись вскрывать НЗ. Мы уже давно не сдавали отчеты, за нас их писала Россия, где, думаю, ситуация была аналогичной. Рухнула та страна, что подписывала договоры. И все же именно НЗ казался нам чем-то сакральным. Возник очередной покупатель. Ужасно расстроился, когда узнал, что вакцины не осталось. Предлагал сумасшедшие деньги хотя бы за десять штук. Шеф лично вскрыл НЗ. Когда покупатель услышал еще про четыре с половиной сотни, он тут же заказал межгор и два часа щебетал на своем языке, убеждая не то премьер-министра, не то президента выделить любые деньги. Мы были в шоке от такой откровенности, но отступать было поздно.
— Откуда он был? Индия? Пакистан?
Шара пожала плечами.
— Пес его знает. Говорили, что в аэропорту он показал дипломатический паспорт. А потом, в начавшемся хаосе мы как-то не выяснили. Да и вообще предпочитали не спрашивать и не знать больше, чем положено. Возможно шеф и знал, но…
Все прислушались к радиоприемнику. Замолчав на долю секунды, он снова начал свое монотонное шипение. Алмаз, заслушавшись историей, забыл свой дежурный поквартирный обход. Сегодня он отвечал за Артықа. Сегодня он не должен спать до пяти утра.
— Короче нала у покупателя не было, он собирался сразу же лететь в свою Тмутаракань, чтобы вернуться с такими деньгами, что даже на западе мы бы стали миллионерами.
— А вы собирались на запад?
— Не перебивай. Это уже совсем не важно. Покупатель улетел вечерним рейсом. Я же ночевала в своей квартире. Все равно продать ее в этом городишке было невозможно. Через несколько часов почувствовала легкое недомогание, потом рвота и жесточайший понос. С унитаза меня стянул телефонный звонок шефа. Рванули в лабораторию.
Потом уже пеняли на мутные глаза покупателя, на странный запах от кожи и изо рта, на странное, маниакальное желание накупить нелегально вакцин, — Шара махнула кистью, пожевала губами и продолжила, — первое, что сделали — сдали кровь на анализ и исследовали остатки чая, что пил наш зарубежный гость. У всех подтвердилась чертова Сорти. Первые вакцины мы ввели друг другу.
А дальше — вызывали всех, кто мог иметь контакты — пограничников, водителя, медперсонал, все еще служивший в доживавшей свой век больнице, которую давно стоило бы закрыть. Закир, а он служил у нас завгаром, привез в больницу продавщицу из магазина, у которой я намедни купила пачку чая. Шеф лично притащил проститутку, с которой развлекался в ту ночь. Контактов было немного. Двадцать два человека. Всех разместили по палатам. У всех взяли кровь. По протоколу — опечатали больницу, но сообщать в минздрав не торопились. Знакомые наши отнеслись к невольному плену неожиданно спокойно. Лишь попросили дать позвонить. Мы согласились. И это было огромной ошибкой.
К обеду о случившемся знал весь город. Закир, единственный, кто имел доступ в больницу, рассказывал, что творится что-то ужасное. Люди на груженых до отказа машинах стремились проскочить по единственному шоссе. Таксисты и водители рейсовых автобусов непомерно задрали цены.
Мы успели предупредить местные власти. Город перекрыли, но шеф знал, что администрация отправила с ветерком родных и близких на оставшихся рейсовых автобусах. Судя по тому, что мы не могли никому дозвониться, чуть позже тиканула почти вся администрация.
Не было у нас жителя, кто бы не знал или не догадывался, чем городок живет. Потому и реагировали быстро, понимая, в чем дело. Люди начали собираться вокруг больницы. Курили, галдели, но штурмом не брали. Закир — парламентер, долго и обстоятельно беседовал с ними, составлял списки, создавал некие очереди. Кто из них был реально инфицирован, а кто прибежал лишь потому, что почувствовал схожие симптомы, мы так и не узнали.
К трем часам ночи приехала младшая медсестра, серая мышка в огромных бабочковидных очках. Тихоня с жидкими, выжженными пергидролем волосами. Держали ее за безропотность и расторопность. Меняла судна, подмывала стариков. Драила сортиры, иногда разрешали ставить клизмы. Она же отвечала за сбор кала и мочи. В общем чуть выше санитарки. В тот день она была какой-то дикой, кричала в истерике. Умоляла дать вакцину — дочке плохо, просила помочь. Мы так и не узнали, откуда она прознала про наши дела. Шила в мешке не утаишь, а секретов среди больничного персонала и подавно. Поняв, что в больницу ей не проникнуть, она рассказала про эксперименты, страшную заразу и, главное, что в контейнере чертова куча вакцин.
Толпа снесла массивные двери и в полчаса перевернула клинику. Насилу удалось уговорить не разбивать палаты, где в карантине лежали инфицированные и контактные. Кто-то все же заглянул и туда, чтобы, заткнув нос рукавом, сбежать, крепко захлопнув двери. Вакцин в контейнере не было. Безумная толпа набросилась с вопросами на медсестру, та же, безумно вращая глазами кричала и бесновалась, что мы воры, что распродали всю вакцину и теперь город погибнет. Рвалась к телефону, пыталась вызвать полицию. Обещала посадить нас на долгие сроки. Толпа гудела и желала понять, где вакцина.
Рассказать том, что мы годами продавали вакцину, было сродни самоубийству. Достаточно одной искры и безумная толпа линчует нас прямо в коридорах родной больницы. К счастью появился Закир. Сделав выстрел из охотничьего ружья, он приказал громким голосом покинуть коридор. Позади него, вооруженные баллониками и монтировками, стояли верные водители «Скорых». Что говорить, действовал он быстро и расторопно. Вытолкал всех из клиники, забаррикадировал вход. Вызвал подкрепление, приехало два взвода молоденьких курсантов — все, что осталось от невесть куда подевавшейся в панике администрации.
Закир сдал сам и заставил сдать всех своих бойцов кровь на анализ. Удостоверившись, что инфекции нет, спросил, что делать. А мы и сами не знали, что же делать. Сорти считалась побежденной, протокол предусматривал лишь вакцинацию. О лечении и не думали. Пока суть да дело — разделили остатки вакцины поровну. Я отказалась. Взяла всего несколько ампул. Потому что одна уже бродила в моих венах, а родственники, слава Богу, были далеко отсюда. Повторные заборы крови показали странные результаты. Куда-то делась острая форма, зато хроническая бурлила так, словно болели мы несколько лет. Спешно листали иностранные журналы и методички, искали ответ. Я пыталась звонить коллегам в Американскую лабораторию, но кто-то отрубил межгор. Думаю, администрация пыталась любыми путями угомонить шумиху. Тем временем Закир спустился в столовую, организовал какую-то еду. А ночью медсестра, вскрыв окно в лаборатории, ворвалась в клинику и разыскав нас, под дулом пистолета затащила в ординаторскую.
— Откуда у нее пистолет?
— Супруг. Полицейский.
— Супруг тоже был с ней?
— Нет. Пришла одна, но натворила бед. Застрелила завхоза, пытавшегося сбежать. Выстрелила в живот ничего не понимающему, прибежавшему на шум Закиру. Кричала, что мы воры и аферисты и вся страна узнает о нашем преступлении. В конце пыталась застрелиться. Но передумала. Выстрелив в старшую лаборантку, заставила отдать вакцину. Кто-то в испуге протянул ей пару ампул. Так, обойдя каждого, забрала остатки вакцины и скрылась. Я слабо помню, что тогда творилось, я силой прижимала ветошь к простреленному животу Закира и умоляла его не терять сознания. Уже потом, когда в операционную ворвалась дикая разъяренная толпа, я поняла, ситуация вышла из-под контроля. В городе началась эпидемия.
Шара встала со своего кресла, подошла к флакону со спиртом, налила себе треть стакана, разбавила немного водой и медленно, в четыре глотка выпила. Дархан просил продолжить историю, но Шара на негнущихся ногах, ушла в темноту комнат. Вскоре она вернулась, неся большой, коричневый альбом, прихваченный из клиники. Она долго и упоенно листала его. Подозвав Дархана, она ткнула пальцем в выцветшее от времени фото. На деревянных козлах рядами лежали исхудавшие трупики с выпученными, влажными глазами. От Шары разило спиртом, но она пила еще и еще.
— Переболели почти все. И кто-то очень тяжело. А мы не знали, что делать. У нас, первых переболевших, а возможно вовремя привитых выработался устойчивый иммунитет. Другие этим похвастать не могли. Сорти творила с людьми, что хотела. Не признавала никаких законов — не медицинских, не человеческих. Весь город стал страной глухих, слепых, увечных. Случались и гангрены, словно от диабета.
Взглянув на фото, Шара любовно погладила жуткие трупы.
— Она погубила детей. Не помню, чтобы во время пандемии погиб хотя бы один взрослый.
Шара вновь принялась листать страшный альбом. Похороны, похороны, снова похороны. Сразу девять вырытых ям в один ряд. Ямы небольшие, аккурат с черенок валявшейся рядом лопаты.
— Когда и как в этом аду сбежала администрация, я не знаю. Все, кто мог, рванули из города. Их судьба долгое время была неизвестна. Люди лежали в кровавом поносе и рвоте, не то, что врачей, даже помощников, державшихся на ногах, катастрофически не хватало. Звонить куда-то было бесполезно. Кто-то отрубил межгор и даже внутренние линии работали с перебоем. Уехавшие за подмогой гонцы никогда уже не вернулись. Остатки полиции и службы города с трудом справлялись с дичайшими беспорядками. Все, кто мог передвигаться, безбожно грабили аптеки и продуктовые лавки, сгребая все, что могли утащить.
Слезы капали на пожелтевшие от времени фотографии, Шара молча пила спирт, подливала еще. Пила его уже без воды.
— Закир, едва оклемавшись, сколотил бригаду из санитаров, водителей «скорых», оставшихся полицейских и пожарников и, как мог, пытался навести порядок.
— А что медсестра? Ведь она утащила вакцины к себе. Судя по рассказу, у нее их было около восьми сотен. Вполне могла спасти тех несчастных детей…
Шара молча, словно загнанная лошадь, замотала головой, горько глотнула и, тяжело вздохнув, ответила:
— Мы сами ее искали. Закир искал, но они с мужем словно в воду канули. Помню, как возвращалась домой. В переполненной больнице кому-то ежечасно становилось плохо. Выспаться там было просто невозможно. Я, после трехсуточной смены (а таких у меня за эти кошмарные времена набралось немало) шла для того, чтобы рухнуть и десять часов лежать в кошмарном бреду, который по ошибке считала за сон. У подъезда они меня и поймали.