— Кто? Закир?
Шара замотала головой.
— Закир в те времена был со мной на одной стороне баррикад. Медсестра. И муж. Угрожали пистолетом. Посадили в машину. Признаться, я была рада скорой расправе. Думала, отвезут подальше и застрелят. Я мечтала об этом исходе. Покой казался мне сладким.
Шара пошатнулась и если б Дархан не поймал ее, непременно бы упала на пол. Алмаз же действовал быстро и ловко. Ослабил одежду, слушал сердце. Шара пришла в себя, но казалась слабой, отрешенной. Дархан хотел что-то спросить, но Алмаз крепко прижал палец к губам. Когда опасность миновала, Дархан пошел к выходу, Алмаз возился с углями, а Шара, слабым, едва различимым голосом спросила:
— Все же решил уйти?
— За водой. Сегодня же моя очередь.
Когда Дархан вернулся Шара уже крепко спала. Дархан долго смотрел на ее усталое, изборожденное морщинами лицо. Шара не была похожа на пьяную, хотя и безмерно выпила чистого спирта. Алмаз, покосившись на брата, сказал:
— Сердце… знаешь, ее лучше не беспокоить в эти дни. Пошли на кухню, расскажу, что знаю сам.
На импровизированной кухне, закутке, где стоял самодельный таганок и массивный стол с изрезанной ножом поверхностью, они сели на ящики, разлили спирт лишь немного разбавив его водой и бахнули, не чокаясь.
— Та медсестра… они добрались до нее. Выследили толпой. Били долго, оправдывали садизм желанием выпытать, где вакцина.
— Ты тоже бил?
Алмаз покачал головой.
— Я в этот город приехал, когда уже все случилось. Много лет, как случилось.
— Зачем ты вообще сюда поехал? Ах…да…
Алмаз, глотнув спирту, качнул головой, не глядя на Дархана.
— А зачем ты? Знаешь, мы тут неспроста. Я много думал об этом. Но как-то сомневался, что ли. А вот когда увидел тебя, то понял. Неспроста мы тут, брат. Помнишь, мать говорила, что отец помогал вывозить какие-то лекарства и из-за этого у него возникли страшные проблемы на работе. А что, если наш отец тоже участвовал в этой схеме. Что, если получил от Шары или ее шефа откат, помогал вывезти вакцину из страны?
— Эй, — Дархан со всей силы саданул кулаком по столу, — думай, что мелешь! Отец наш…
Алмаз примирительно развел руками.
— Сколько ты здесь? Пару месяцев? А я — много лет. Было время обо всем подумать. Я люблю отца и тебя люблю. Только вот давно уже пора понять. Не святые мы. Далеко не святые.
Дархан даже в мыслях не хотел допустить, что отец, самый главный человек в его жизни, был способен на такие поступки. Но он хорошо знал, на что был способен сам. Откуда было знать, что случится? Вероятно, отец и не знал, что это за вакцина. Так, подвернулся огромный соблазн обеспечить семью. Дархан знал одно — если выберется, никогда не спросит отца об этом. Он хмуро посмотрел на Алмаза.
— Что было дальше? С медсестрой этой?
— Порвали ее. На части, — Алмаз и Дархан повернулись к двери. Шара, укутанная в безразмерную голубую шаль, стояла прижавшись к стене.
— Знаете, толпа… она же до какого-то момента только из людей состоит. А стоит перейти черту, как даже малые дети кричат, глядя на истерзанную плоть: «Эй, глядите, у нее глаз еще дергается». Когда ее били, не нашлось никого, кто бы вступился.
— А как же муж?
Шара посмотрела на Алмаза.
— Ты не сказал?
Алмаз пожал плечами.
— Я и не знал.
— Их на мародерстве поймали. А точнее они, как и все, ночью вышли за продуктами. Вот кто-то и увидел. Набежала толпа. Муж пытался отстреливаться. В общем — его убили первым. А медсестра так и не сказала, где ее дочь. Она вообще говорила мало. Лишь хохотала, как умалишенная. Вся в крови говорила, что вернется за нами, обязательно вернется.
— Артық — это и есть она?
Шара пожала плечами.
— Больше некому.
Алмаз уступил ящик Шаре, спирту не дал, зато налил в жестяную кружку чаю и поставил на таганок. Пока чай вскипал, Шара продолжила свой рассказ.
— Так с тех пор и повелось. Она ли это была либо что-то другое, страшное, только слухи ходили, что ночью нечто утаскивает людей в стены и уж больше не отпускает. С паникерами долго не разговаривали. Но факты — вещь упрямая. Когда находилось все больше изувеченных трупов, поверили даже самые ярые скептики.
Чего мы только не делали. Закир командовал городу не спать, караулить, следить, бежать на улицу. Все без толку. Как не спать больному, которого четвертые сутки сжигает температура под сорок? Где-то мать не уследила за ребенком, там старик остался совсем один. Артық собирала свой страшный урожай.
На Авиценны 19 располагалось РОВД. А в нем — камеры с решетками. Ключи Закир давно изъял. И запирал не в меру разбушевавшихся граждан. Тогда он не был еще таким. Муж колотит жену — пускай пару суток посидит, остепенится. Судов не было. Судить некому, да и некого. Жили-выживали. Скорее, как превентивная мера. Вот только утащила Артық такого вот нерадивого мужа. А труп нашли в кресле. Да-да, в том самом, куда тебя притащили.
Поспел чай. Шара, стуча зубами об кружку, жадно сделала несколько глотков. Алмаз, сбегав в спальню, притащил одеяло, хотел накрыть, но Шара злобно сбросила его.
— Нет, друзья-товарищи. Первыми жертвами Артықа стали совсем не смутьяны или мародеры. Тогда еще мало их было. Тогда еще город носил маску человечности. Первых жертв Закиру давали мы, медики.
Дархан внимательно смотрел на Шару, так, горько усмехнувшись, отвечала.
— Артықа боялись все. Знали, что помощи ждать неоткуда. Ждать и трястись, когда придут за новой жертвой… вот мы и открыли Закиру списки: инвалиды, слепые, беспомощные, обязательно одинокие. Разумеется, потом, когда Закир вошел во вкус, та же участь ждала и свирепых преступников. Закировцы расправлялись с теми, кто не мог защитить себя. Мы превращались в мерзких, жестоких тварей, не способных о них позаботиться. Бывали и стычки, кто-то оказался лучше нас. Увы, смельчаки погибали под пулями вооруженных бандитов, которых по какой-то нелепой случайности принято было именовать новой властью.
Дархан злобно посмотрел на Алмаза.
— Ты… ты знал?
Алмаз отвел глаза.
— Повторяю, я приехал, когда все уже случилось. Я… я…
От рукопашной их спасло лишь вмешательство Шары.
— Оставь его. Он лишь принял правила игры. И в первые же дни пытался уничтожить списки. Что списки. Городок у нас маленький. Днем я ходила на вызовы, а вечером звонила Закиру.
Дархана трясло.
— Вы… вы конченные мрази. Вы заслуживаете этого места.
Схватив автомат, Дархан ушел, даже не заперев дверь.
Четвертые сутки Дархан скитался по городу. Он неплохо изучил окрестности, на крышах водилось в изобилии вяхирей, пустующих квартир хватало. Дархан избегал жилых дворов, если жилыми можно было назвать дворы, где проживало от силы четыре-пять семей. Городок опустел и все же теплилась-роилась какая-то жизнь. Утром караулы гнали работников на поля, команды зачисток отстреливали собак, патрули обходили окрестности, следили за порядком. Дархан давно изучил их привычки. Двигаются по одним и тем же улицам, редко меняют маршруты. Ведут себя беззаботно.
Опасность представляли побирушки — так Дархан называл закировцев, чистящих квартиры методично, постоянно, дом за домом. От мародеров они отличались лишь повязками на руках да легендой, что собирают все во благо города. Мародеров Дархан тоже встречал. Чаще всего повешенных, иногда за ноги. Но однажды набрел на женщину. Точнее на то, что от нее осталось. Голова, торс, руки и ноги были наколоты на фигурные пики паркового забора. Вместо привычной надписи «Мародер» на заборе бурым, вероятнее всего ее же кровью, было выведено — Қанішер, редкое, почти забытое слово, означавшее кровопийцу. Так называли палачей, душегубов своего народа. Там же, под «i» была прибита гвоздем листовка, на которой густой тушью размашистым, но аккуратным почерком было написано, что казнена она за многочисленные убийства стариков, у которых отбирала последнее. Далее шел список имен и фамилий, вероятнее всего стариков и старух, погубленных обезумевшей от страха, голода и лишений злодейкой.
В магазинах, киосках, квартирах редко попадалось что-то съестное. Если и находил он в подвале какие-то консервы, то давно уже вздутые, не позднее 1997 года выпуска. Если бы ни вяхири, давно бы умер с голоду. Впрочем, иногда попадались аккуратные, обтянутые колючей проволокой огородики. Баклажаны, картошка, перец, иногда морковь. Дархан не брал больше пары-тройки штук. Грабил ночью. Знал, что с наступлением зимы голод доконает его.
Знал Дархан и то, что до зимы все уже решится. В первый же день он нарвался на патруль. Те бойко ломали гаражи, разбирая на жестяные листы. Дархан осторожно попятился назад, но громко шаркнул в арке ботинком по гравию. Арка усилила звук. Троица ринулась за ним, стреляя почем зря. Попасть — не попали, но заставили Дархана быть еще осторожнее. Мечтой Дархана было добраться до одинокого патрульного, желательно старика. Эти любят жизнь сильнее молодых. И совсем не любят боль. Можно припугнуть. А можно и немного постращать. Страшные времена требуют страшных мер. Главное — вызнать, где живет Закир. Установить слежку за его домом, а там… Закир беспечен. Во всяком случае стал таким за годы абсолютной власти. Дархан убьет его. Это несомненно. А дальше… Дархан совсем не хотел думать, что же будет дальше. Если следовать логике, то Алмаз и Шара правы. Без Закира начнется беспредел. Но и старые порядки оставлять нельзя. Дархан понимал, что если задумается, то уже никогда не доберется до Закира. Вначале укокошит, а там уже — будь, что будет.
В то утро его знобило. Было по-зимнему холодно. Не оставалось даже скудных остатков вяхиря, он съел их накануне. В битой бутылке из-под кефира сохранилось немного воды. Дархан жадно выпил ее. Солнце слепило прямо в полуразрушенное окно. Ужасно не хотелось выбираться из-под теплой дерюги, которой укрывался ночь напролет. Надо идти. Но куда? Зачем? Искать Закира? Чтобы убить? А потом мародеры схлестнутся за власть с остатками его банды. Прольется еще больше крови. Кровь ради крови и кровь во имя крови. Как же это все осточертело. За окном послышался звонкий смех. Слабо вооруженная троица шла вдоль дороги, изредка останавливаясь, чтобы глотнуть чего-то крепкого из бутылки и продолжить путь. Вот. Вот его шанс. Зачем захватывать кого-то. Он пойдет за ними и патрульные сами выведут Дархана на Закира. Ну а если не выведут — через час, может два один из них точно будет пьяным как стелька. Патрульным придется его оставить или куда-то проводить. Если повезет, Дархан возьмет его тепленьким. А как придет в себя и сможет говорить — допросит с пристрастием.