— Совпадение, братка. Ложись спать. Я подежурю.
Дархан крепко спал и снилась ему дедовская корова. Чертовой скотине вздумалось побродить по окрестностям, не заходя в родное стойло. Маленький, десятилетний Дархан пытался гнать ее к воротам хворостиной. Куда там, корова мычала, сгибала заднюю ногу, грозилась лягнуть. Навстречу шел хмурый лупоглазый мужик в клетчатой рубахе. Посмотрев на корову, промолвил:
— Это что, кудрявого Марата что ли?
Зареванный Дархан лепетал, что именно Марата, дядьки, к которому приехал погостить на лето. Лупоглазый крепкими, точными ударами по хребту и бокам погнал непослушное животное к голубым воротам. Дархан знал, что будет дальше — хворостина надломится, а побитая корова от злости и мести ради понесется в незакрытый огород, где в огромных яловых сапогах будет ее гонять кнутом и материться на чем свет стоит Абис-ака, отец Марата. Дархану же ничего не сделают лишь спросят, зачем не уследил за колченогой сволочью.
— Эй, вставай. Вставай же…
Село, корова, Абис-ака и даже его сапоги улетели куда-то прочь. Дархан проснулся. Брат нервно теребил его за плечо.
— Что? Уже? Разве моя смена? — Дархану до смерти не хотелось покидать теплую, с таким трудом нагретую постель.
— Дареке, быстрее, там радио…
Что-то в голосе брата заставило его вскочить и, как есть, не натянув штанов, броситься к радиоле.
«Шестьсот сорок четыре, двенадцать, двести сорок два, семьдесят восемь, сто тридцать три…»
Дархан в недоумении посмотрел на брата, тот лишь пожал плечами.
— Минут пять уже так…
Дархан начал сметать все со стола, оглядываться по сторонам, наконец, схватив тряпкой из жаровни уголек, принялся чертить на стене — четыреста одиннадцать, сто шестьдесят один, восемь…
Дархан еще раз проверил снаряжение Алмаза. Крепкая спецовка, под ней — толстый безразмерный свитер. До невозможности задрипанные, но теплые кроссовки. Темная полукруглая шапка. Такие называют «пидорками». Почему? Дархан и сам не знал. Вроде что-то связанное с числом «пи» и окружностью. Но больше ему нравилась легенда Сереги, друга из Ростова. Оказывается, в начале двадцатого века питерские рабочие ходили в фуражках смутно напоминавших нынешние полусферы. Оттуда и пошла «питерка», которая бойко и уже навсегда получила свое нелестное название.
— Очки у тебя конечно… побольше не нашел?
Алмаз виновато пожал плечами. У Дархана сжалось сердце. Похлопав брата по плечу, он сказал:
— Я найду тебе очки, братка. Самые лучшие найду. Если надо, все оптики перевернем.
— Сначала лекарство, — Алмаз показал на тяжело дышащую Шару.
Дархан проверил автомат, подтянул ремень. Переспросил брата.
— Там, куда идем, оно точно есть? Вдруг все израсходовали?
— Закир бережливый, падла. Философия у него жуткая. Коли суждено человеку умереть, то пусть помирает. Ну а если жить будет, то и без лекарств выживет. Короче, выдавал чуть не под расписку.
Дархан внимательно смотрел на брата. Смутившись, тот сказал:
— Ты не думай, мы в контейнер не сунемся. Есть у меня заначки по городу. Не антибиотики, конечно. Там порошки. Готовится несложно и хранится до черта. Лишь бы в холоде.
— Слушай, Алеке. Останься. Шаре совсем плохо. Какой мне с тебя прок?
— Сказал — нет, значит нет. Это же ты со мной напросился.
Крыть было нечем. Братья отправились в путь.
Отодвинув тяжелую плиту, Алмаз начал методично, неторопливо расшатывать едва заметный, присыпанный грунтом кирпич. Дархану почему-то представился старый, ворчливый дед, которому в госклинике нерадивый, пьяный стоматолог пытается удалить зуб по квоте.
— Странно, что не нашли. Столько собак…
Алмаз молча показал на рыжие крошки, густо усыпавшие железный лист, прикрывавший тайник.
— Махорка. От собак. Да и не используют их давно.
— Алеке. Все же давай в библиотеку заглянем. Очень уж хочется разыскать Бебахтэ. Сам слышал, что по радио творится.
Кряхтя, Алмаз вырвал наконец-таки зуб-кирпич, за ним какую-то деревяшку, а уж после из самой глубины извлек он на свет Божий, а точнее — непроглядную подвальную мглу медицинский бикс, обернутый в грязную ветошь. Отобрав несколько пакетиков — коричневатых, плотных свертков бумаги, он осторожно обернул бикс ветошью и спрятал на место. Поглядев на Дархана, устало сказал:
— Да нет никаких книг. Как отопление отключили, так все книги и растащили на растопку. Уголь, а его тут, кстати полно, уже потом использовать стали. Может дома у кого осталась. Но как узнаешь?
Дархан все же настоял на своем. Библиотека находилась в двухэтажном полуразрушенном доме, неподалеку от кулинарного техникума. Залы были пусты, на полу валялись редкие книги, многие — без обложек. Где-то на полках еще покоились справочники, словари. Запомнился одинокий, порыжевший от старости томик то ли с мулом, то ли с ишаком на обложке. Книжка называлась «В гостях у кулана». Дархан словно нарочно раскрыл ее на месте, где был изображен помет кулана, лошади и зебры. В подписях к посредственным черно-белым рисункам автор упорно и настоятельно убеждал читателей в огромной их разнице, но для Дархана какашка оставалась какашкой. Залаяли собаки. Дархан и Алмаз пригнулись, но, к счастью, никого на пустынной улице не оказалось. И все же визит в библиотеку не прошел даром. Удалось отыскать путеводитель по городу с телефонами и адресами госконтор и частных учреждений. Темнело. Пора было возвращаться домой.
Шара морщилась. Нехотя тянула мутную, похожую на молоко горячую жижу. В тарелку положили тушеный баклажан, немного жареной картошки и свежую, всего час назад сорванную с грядки морковь. Поев, Шара уснула. Алмаз тоже прилег. Дархан слушал радио и листал справочник, выписывая в ученическую тетрадь адреса коллежей, техникумов, книжных магазинчиков и литературных киосков. Он разыщет Бебахтэ. Разыщет непременно. К тому же радио несло неведомую тарабарщину из цифр, писков и кваканий. Повернувшись к радио, Дархан сказал тихо, почти ласково.
— Эй, если ты меня слышишь, не убивай. Найдем Бебахтэ, поймем тебя. Слышишь? Четыреста пятьдесят два?
Радио продолжало вещать, меняя лишь порядок цифр. А потом цифры пропали. И снова писки-визги, кваканье.
Дархан листал фотоальбом. Похороны. Снова похороны. Детские гробики, железные, закрытые. Инфекция. По-другому нельзя. Пять гробов разом. Одна семья? Да нет, на фото плачущие люди совсем непохожи друг на друга. Снова больница. Коробки, пакеты. Грузовики в ряд. А вот и бетономешалка. Старая. Дархан лет двадцать таких не видел.
А это кто? Фотографировали сверху. Возможно с окна больницы. Фото нечеткое. Какие-то люди в ОЗК, что-то несут. Врачи сбились робкой стайкой у ворот, смотрят на чужаков отстраненно. А те хозяйничают. Двое методично грузят какие-то ящики в необычный фургон. Даже по фото видно — фургон массивный, бронированный, колеса утоплены под железный щит. Странные нашивки на рукавах. Отсюда не разглядеть. А этот, видать командир, указывает рукой на дорогу. Рядом с ним полицейский в майорских погонах. Смотрит отрешенно, непонимающе. Он тут не хозяин. Живописное фото.
Дархан листал дальше и дальше. Больше он не видел странных людей в костюмах ОЗК. Проснулась Шара, захотела пить. Дархан, выдернув фотографию из альбома, подал Шаре ковшик. Напившись, она снова закрыла глаза. Дархан приблизил фото к ее лицу и тихо тронул за руку.
— Кто это? Американцы?
Шара помотала головой. Сказала тихо, слабо.
— Наши. Помощь от государства.
— Какая помощь? Они тоже тут?
Шара прикрыла глаза.
— Смутно помню… десятки автобусов въехали в город. А за ними какие-то фургоны. Вон, на фото один из таких. Закир говорил, еще броневики были, я не видела лично. Остановились у здания акимата, а когда узнали, что власти покинули город, добрались и до нас.
Шара, взяв руку Дархана, приблизила ковш с водой к губам и сделала еще пару глотков.
— Работали споро, с нами почти не разговаривали. Вместе с остатками местной полиции всех задержали и прежде всего заставили написать подробные списки покинувших город. Нам ничего не предъявляли, ни в чем не обвиняли. Спорящих и любопытных куда-то отводили. Потом, правда, отпустили. К пропаже вакцин отнеслись подозрительно спокойно. Да мы ничего и не скрывали. Готовы были к любой расплате, только бы закончить этот кошмар.
Закира часто дергали. Заставили дать списки всех умерших от инфекции. Вот тогда-то Закир и сообщил, что не было там ни одного взрослого. Или старика. Или хотя бы младенца. Кто-то может и умирал, да вот только не от инфекции. Уж не знаю, как у них это получилось, только все захоронения они перекопали, трупы изъяли и захоронили на месте городского пруда, на выезде из города.
— А пруд куда делся?
— Осушили. За четыре дня. И не пруд это вовсе. Так — отстойник для воды, скорее. Не знаю, меня там не было.
Шара, оперившись горячей сухой рукой о колено Дархана, с трудом села на кровати. Схватив кофту с брошью со стула, стала медленно застегивать гигантские пуговицы. Руки ее тряслись, за время болезни Шара совсем исхудала. Сказала тихо, почти шепотом.
— Погибло шестьсот восемьдесят четыре ребенка. Шестьсот восемьдесят четыре. Самое страшное — это пустота. Информационный вакуум. Радио и телевиденье давно были отрублены. Но и приехавшие нам ничего не говорили.
— Приехавшие, это спецвойска? В комбинезонах ОЗК?
Шара устало махнула кистью.
— Они самые. Мы их белыми костюмами называли. Не перебивай, лучше дай мне еще попить.
Напившись, Шара продолжила:
— Республиканских газет не ввозилось с того самого дня, как вспыхнула эпидемия. Местные еще печатались с грехом пополам, но и там ни слова. Лишь предостережения от новых властей да просьба сохранять спокойствие. Кто-то пытался покинуть город, но он был плотно оцеплен. Везде стояли кордоны. Однажды Закир, отправляясь в очередной рейд с приезжими, услышал в их гремящей рации новость, что где-то в Африке вспыхнула невиданная до сей поры вспышка Эбола и правительства соседей не знают, что с ней делать.