В жаровне тлели-гудели остатки деревянного стула. Пахло кровью и гарью. Дархан лежал на диване, а на разложенном столе-пенале под пламенем десятков свечей Шара и Алмаз возились с раздетой донага женщиной. Женщина протяжно стонала, лицо ее было закрыто шарфом, на который время от времени Алмаз подливал какую-то жидкость из флакона. Работали Шара и Алмаз споро. Дархан повернулся было к ним, но острая боль пронзила сердце. Он ойкнул от боли. Алмаз, обернувшись лишь на минуту, сказал:
— Лежи. У тебя приступ был. Лекарство соси.
Только сейчас Дархан почувствовал под языком странный мятно-металлический привкус, шедший от похожей на стекляшку неправильной формы, острокраей не то пилюли, не то конфеты. Сглотнув горькую слюну, он снова погрузился в сон. Когда проснулся, в зале было совсем темно. Лишь одинокая свеча горела в дальнем углу. Там Шара колдовала над раненной, живот которой был плотно забинтован простыней. В двух местах проступали кровавые пятна. Подошел Алмаз, взял Дархана за запястье.
— Лежи, не двигайся. Думал, тебе хана.
Дархан глубоко вздохнул, почувствовав боль в груди. Подошла Шара. Стетоскопом выслушала сердце, посмотрела на Алмаза. Этот взгляд напугал Дархана.
— Что? Что⁈
Алмаз осторожно накрыл брата простыней.
— Тебе лучше поспать. Нельзя волноваться. Завтра все расскажем.
До завтра с новостями не дотянули. Под утро скончалась раненая женщина. Дархану ничего не говорили, но по суете Шары и Алмаза, по их безнадежным хлопотам и суетливым движениям все было понятно и без слов.
Дархан понимал, что до конца своих дней будет вспоминать ее круглое лицо, свалявшиеся от пота, мокрые короткие волосы. Ее безумные глаза, которые совсем не понимали, за что им придется закрыться навек. Ночами он будет метаться в бреду и думать, были ли у нее муж и дети, что она любила готовить на Новый год, какой подарок мечтала подарить матери. В этом чертовом безумии он мог найти тысячу оправданий своему поступку. Мог, но не хотел. Кому они нужны? Людям? Аллаху? Давно ли их мнение играло для него какую-то весомую роль. Нет. Каждую ночь будет подбираться к нему и грызть, словно Артық, беспощадная свирепая совесть. И не спрятаться от нее под кроватью, не выкинуть в окно.
Лишь глубоко под утро он узнал, что застрелил полоумную Гоху, одноклассницу Закира, добрую и безобидную городскую сумасшедшую, выросшую, как и Закир, в том самом интернате и оставшуюся в нем жить. Гоха безропотно и бесконечно мыла, чистила, скоблила свой любимый интернат, так и пристроилась. А когда подросла, осталась в нем, кормилась в столовой, жила в подсобке и была вполне счастлива таким существованием. Закир и другие ребята, посмеивавшиеся над ней в школьные годы, теперь, по прошествии стольких лет, любили ее по-своему, подкармливали после случившегося кошмара. Все удивлялись, что даже Артық обходит несчастную стороной. Гоха была неотъемлемой частью этого города. Закир, несмотря на лютые времена, запретил разграблять интернат и уж не дай Аллах кому-то было обидеть Гоху. А вот теперь Дархан ее застрелил. И если об этом узнает Закир, пощады не будет никому.
Глава 9
Гоху похоронили в подвале. Морозная осень превратила землю в камень, приходилось долбить ломом. Инструментов было в избытке, но работа требовала слишком много шума. Алмаз считал, что не стоит слишком возиться с могилой, но Дархан думал иначе. Несмотря на вчерашний сердечный приступ, он работал как проклятый, словно готовил могилу близкому другу. Ни Шара, ни Алмаз, ни новые боли в сердце не смогли переубедить Дархана. Он не знал эту несчастную женщину и прекрасно понимал, что теперь для нее совершенно неважно, похоронят ли ее в мавзолее или выбросят на свалку. Трудился Дархан для себя. Чтобы не сойти с ума. Чтобы оттянуть хотя бы немного ледяную пустоту, которая беспощадно лезла в голову. Дархан что есть силы пытался переключится на думки о том ужасном кошмаре, в котором живет уже несколько месяцев. Почему, ну почему даже в этом сюре он не может избавиться от своей треклятой мнительности. Он хорошо знал себя. И понимал, что мог убить человека и мог выжить с этим. Но здесь… Дархан не хотел думать, что будет дальше. Вырой он могилу хоть до центра земли, легче от этого не станет.
Давно уже наступила зима, а снег все не выпадал. Дархан лежал на узкой тахте, глядел в потолок, ни с кем не разговаривал. Иногда пил слабый бульон из вяхиря. Когда просили — притаскивал воду. Алмаз недолго пытался расшевелить брата. Любые попытки завести беседу утыкались в глухую стену молчания. Шара, зябко кутавшаяся в шинель, натянутую поверх свитера и штормовки, почти каждый день говорила о том, что надо идти к Закиру.
Алмаз с тревогой слушал радио, а оно, словно читая его мысли, шипело, свистело, сыпало цифрами, но никогда не умолкало. Алмаз знал — заткнись оно, Дархан не выбежит из квартиры. У него был план. Глупый, нелепый, но вдруг сработает. Там, в баулах еще с давних времен припасены были самые настоящие наручники. Их принес сам Закир, приковывать несчастных вместо наркоза. Алмаз знал, что это не выход, но кто же спорит с Закиром. И вот теперь наручники всегда лежали наготове. Ключ так и не нашелся. Да и черт с ним. Но заткнется радио, Алмаз прикует руку брата к своей. Вот тогда и посмотрим, что будет. Побежит — прекрасно. А нет — так хоть вместе. Алмаз давно не видел брата, да и не ждал от него прежней детской ласки. Слишком много воды утекло. Но знал он и то, что брат пойдет до конца. Всегда и везде. В этом он мог не сомневаться.
Вот и сегодня, он пришел с толкучки, притащив целый куль дрянной муки. С каким увлечением они жарили лепешки, замешанные на тесте, в которое добавили вяхиревых яиц. С каким наслаждением ели, запивая жидким чаем. Даже Дархан съел пару кусочков. Алмаз, грея руки у жаровни, сказал:
— Эх и народу было. Даже закировцев не боятся.
Дархан бесцельно смотрел в потолок.
— Суетятся, меняют, галдят. Теперь доска объявлений — что-то вроде клуба. Закировцы торговать запрещают, лотки громят, едва расставишь. А вот меняться дают. Правда народ говорит, что отбирают все лучшее.
Шаркающей походкой в комнату вошла Шара. Поставила свою жаровню рядом с Алмазовской. Села на убогое кресло.
— Ты что, прямо с ними разговаривал?
Алмаз покачал головой.
— Не-е-е. В здании статистики сидел, — Алмаз пошарил в кармане теплой куртки, достав наружу задрипанный армейский бинокль, —уже потом, когда пришел мой человек с кульком муки, я дождался, когда все разошлись и подошел. Он узнал меня. Но сказал, что не выдаст. Потому что знает, что мы обязательно свергнем Закира и все пойдет по-другому.
Дархан, безразлично смотревший на ковер, гаркнул:
— Вот идиот. Что может пойти по-другому? Даже если вы придете к власти, разве прекратите все эти жертвы Артықу? Разве будете щадить мародеров? Может и будете. Тогда вас прибьют. Потому что по-другому тут нельзя. Никак нельзя.
Дархан долго ждал, чтобы Алмаз или может быть Шара что-то ответили, возразили. Но те молчали, переглядываясь между собой, словно заговорщики. Улыбнувшись, Алмаз сказал.
— А объявление твое я снова обновил. И даже дописал, что принесу рубанок завтра. Кстати, где он?
Дархан ничего не ответил. Отвернувшись к стене, сделал вид, что крепко спит.
Дархан шел по грязной каше из снега и листьев. Весь этот бедлам исчезнет через день. Максимум через два. Снегопад не настоящий. Снег злой и колючий, но не пышный. Нет в нем еще той лютой и дерзкой морозной силы, которая засыплет улицы, скует ледяным дыханием город на долгие месяцы. Снег — это плохо. Это следы. Хотя какие следы на этой хляби. Алмаз был прав. У доски объявлений крутились люди. Пара закировцев внимательно наблюдала за толпой. Видать и сам Закир понимал, что рынок будет существовать в любом кошмаре и запретить его нельзя, но можно организовать, извлекая для себя приятные плюшки.
Нужда заставила людей сунуться сюда. Место намоленное, пару месяцев назад их тут бы непременно сцапали. Человека в красной изодранной куртке Дархан заметил давно. Огромный, в несуразной меховой шапке мужик осторожно озирался по сторонам. Его борода торчала рыжей лопатой, пряча в своих дебрях подранный воротник. Закировцы остановили его, заставили показать, с чем пришел. Сердце Дархана забилось от радости, едва он увидел, как один из бойцов вяло листает страницы. Отсюда, издалека книга не казалась черной. Может она без обложки? Люди все приходили и уходили, бородач, переминаясь с ноги на ногу, начинал подмерзать. Может все же подойти? Закировцы на другой стороне улицы. Людей немного. Но кто их знает, вдруг прицепятся с осмотром. А у Дархана под пальто калаш, да три рожка по карманам. Он знал, что не уйдет без Бебахтэ. Если понадобится — передернет затвор и положит обоих. Не зацепить бы случайных прохожих. От этой мысли Дархана скрутило так, что он едва не вырвал на узкую ступеньку затхлого подъезда. Приложив бинокль к глазам, Дархан понял, что бородача у доски объявлений уже нет. Черт побери, где он? Дархан начал шарить биноклем по сторонам, но бородача и след простыл. В сердцах он чуть не грохнул бинокль об обшарпанную стену. Но чудо, красная куртка мелькнула где-то далеко, у самых светофоров. Стараясь не шуметь, Дархан бросился за бородачом. Тот шел бойко, Дархану же приходилось осторожничать, закировцы, словно деды морозы на новогодних каникулах, попадались то тут, то там. Вот бородач завернул в узкий двор, Дархан побежал что есть мочи. Автомат мешал бегу, пришлось накинуть его на плечо. Это и хорошо. Попадет в лапы к закировцам, все равно обыщут и найдут, а так — живым не дастся.
Заскочив в поворот, Дархан на полном ходу налетел на бородача. Бедняга свалился, выронив из руки сигарету. Чиркнув снопом искр, какая-то железяка ударилась о металлическую решетку. Вскочив на ноги, бородач тут же поднял руки.
— Я… я… сейчас же не комендантский…