— Теперь за водой можно ходить, не бояться.
Шара внимательно посмотрела на Дархана.
— Когда вы ушли, я все время просидела у радио. Просила лишь об одном. Чтобы Рой спас Алмазика.
Дархан, не глядя на Шару, злобно ухмыльнулся. Сменив тон, она деловито спросила:
— Ты видел его труп?
Дархан промолчал. Алмаз повторил тот же вопрос. Посмотрев на брата, Дархан ответил:
— Там месиво, понимаешь. Груды трупов. Лица — как будто машиной переехали.
— Так ты видел или нет?
Дархан суетливо поставил ведро на чугунок.
— Месиво видел. Живых не было, — Дархан не хотел признаваться ни себе, ни другим, как с досадой вспомнил уже у реки, что в поисках брата среди мертвецов совершенно не распознал Закира.
В полдень тишину квартиры разорвали радостные крики из радио:
— Свобода! Свобода! Закира больше нет!
Глава 13
Дархан осторожно отодвинул штору. Навел бинокль на детскую беседку. Трое парней резались в карты. Алмаз, выглядывая через плечо, пытался рассмотреть, что происходит на улице.
— Когда они сменятся? Вечером? Под утро?
Дархан злобно посмотрел на брата.
— Какая еще смена? Картишки. Бухло. Тоже мне… защитники правопорядка!
Шара нацепила теплую шаль.
— Я пойду. Я врач. Меня весь город знает.
Дархан грубо рванул штору. Ткнул пальцем на бельевую площадку.
— Так хочешь? Иди!
Шара случайно бросила взгляд, туда, где на перекладине болтались двое мужчин, старик и женщина.
Шара посмотрела на Алмаза. Тот неловко протер очки и, заикаясь, промямлил:
— После того, как их повесили, патруль на четыре дня пропал куда-то. Может мести опасались? Я, когда за водой ходил, мимо прошел специально. У каждого — табличка. Старик — отец закировца. Видать где-то тут сына прятал. Тот, что левый — оказывал сопротивление. Подробностей на табличке не написано. Правый — не сдал ружье. Нашли при обыске…
— А когда обыск-то был?
— Да мне то откуда знать.
— Девчонка. С ней что?
— Укрывала продукты.
Дархан грубо выругался. Укрывательство продуктов при новой власти было едва ли не главным грехом. Страшнее, чем мародерство. Страшнее, чем невыход на работу (новая власть давно плюнула на это дело). Наверное, лишь закировцы вызывали бо́льшую ненависть.
Про новую власть знали мало. По радио она называлась Советом Спасения города. И свое правление начала с откровенной лжи, приписав себе расправу над Закиром и его приспешниками. Народ веселился весь день и всю ночь. Дархан и подумать не мог, что в городе осталось столько граждан. Все обнимали друг друга, дарили безделушки, угощали последними крохами. Не обошлось без инцидентов — разбили ларек (кому он нужен), мужики, подпивши, приставали к девушкам, но беды, слава Аллаху, не случилось. А потом пошли самосуды. Родственники жертв закировцев брали приступом дома и квартиры и выносили всех причастных, а заодно и домочадцев, если тем приходило в голову оказать сопротивление.
Совет Спасения такие рейды не поощрял, но относился с пониманием. Закировцам (для их же безопасности) предложили сдаться. Всем обещали справедливый суд. Сдаваться пришло человек восемь (во всяком случае такую цифру сообщили по радио). Но до суда никто не дожил. Совет Спасения на следующий же день сообщил, что здание, служившее тюрьмой, взяли штурмом, а несчастных Закировцев линчевали. Совет Спасения уверял всех, что нападавшие понесут суровое наказание. Понесли они или нет, так и осталось неизвестным, но в городе появилось множество виселиц, на которых болтались бывшие закировцы, нынешние мародеры, грабители, насильники и прочие социально-опасные элементы, которые бушевали при прежней власти, не успокоились и сейчас.
Алмаз, менявший вяхирей на все еще выпекаемый хлеб на толкучке, узнал от бывшего приятеля, что восьмерых закировцев расстреляли молодчики от Совета Спасения потому что боялись, что оставшиеся рано или поздно их отобьют, а город скоро ждут нешуточные бои.
Прав был приятель. Не прошло и недели, как по радио потребовали сдать оружие Совету Спасения. Всех, кто не подчинится, ждало суровое наказание. И обыски в квартирах проводились ежедневно.
А потом были бои. Закировцы ли отстреливались, владельцы ли оружия — узнать не удалось. Слишком опасно стало на улицах. Шара все умоляла спрятать оружие. Но сейчас, когда на улицах города творится беспредел, сдавать оружие было сродни самоубийству.
Совет Спасения оказался бестолковым организатором. То загорелись и сгорели дотла три дома на Мусрепова, то подчистую разграбили хлебопекарню. Работать никто не желал, а тех, кого ловили, заставляли из-под палки. Народ роптал, что при Закире было лучше. Странным было то, что в разграбленном и обнищавшем городе нашлось что воровать. Во всяком случае в ежедневных сводках сообщалось о том, что некий высокопоставленный член Совета Спасения был уличен в коррупции и расстрелян по решению Суда Старейшин. Что за старейшины были в суде, кто входил в Совет Спасения — никто не знал. По радио сообщалось о некоем режиме секретности, дабы никто не мог навредить ни власть имущим, ни их близким.
Город постепенно сходил с ума. Кончалось продовольствие. Мародерство учащалось. Случались (но жестоко наказывались) невиданные до этих времен факты людоедства. Останки несчастных, сожранные соседями, выставили на школьной парте прямо у дома. Там же рядом висели изувеченные перед смертью тела стариков-людоедов и их умственно-отсталого великовозрастного сына.
Совет Спасения не стал изобретать велосипеда, преступников тащили к Артықу, благо их более, чем хватало. Хлоркой никто не занимался. Люди впервые за многие годы могли спать спокойно.
В боевых отрядах Совета Спасения порядка тоже не было. Все стучали на всех. С диким остервенением искали бывших закировцев (которых в новых отрядах было хоть отбавляй). Все непременно хотели попасть в отряд, потому и не гнушались банальной клеветой, грязными доносами и вечным, как вселенная, компроматом.
Хуже всего было то, что безликая масса лидеров откровенно лгала и давала противоречивые, непоследовательные, губительные приказы. То собирала металлические предметы, то для какой-то цели заставляла явиться всех женщин от шестнадцати до пятидесяти пяти лет, то искала велосипеды, то раздавала (в порыве внезапной щедрости) особо бедным конфискованную у преступников одежду. Особо бедными оказались полгорода, возникла драка, затем давка. Мо́лодцы с голубыми широкими повязками едва навели порядок. Оружия не хватало. Все ходили с длинными деревянными жердями. Жерди эти повыдергивали из забора на токарном заводе, что в первую же ночь привело к массивному налету и новым грабежам.
Последней каплей стало распоряжение передать часть съестных припасов Совету Спасения, чтобы тот мог распределить между больными и немощными. Это вызвало ожидаемый бунт. Горели здания, хрустели под булыжниками и штакетником черепа голубоповязочников. На подмогу вышла главная ударная сила — переметнувшиеся на другую сторону экс-закировцы, бывшие рабочие, молодежь. Вооружены они были как попало. Раздались выстрелы, кровь смешалась с весенней грязью и талыми лужами. Убитых сжигали в огромных кучах, для чего тратили несметное количество угля, который теперь некому было добывать.
Народ забился по домам и сплетни — новости, бывшие единственной отрадой, прекратились. Тогда голубоповязочники пошли по квартирам. Совет Спасения еще пытался как-то навести порядок, но плюнул на это гиблое дело и предался общей вакханалии.
Вакханалия творилась круглосуточно в здании госбанка. В умирающем от голода городе находились и мясо, и консервы, и хлеб, и спиртное для шести этажей Совета Спасения, Суда Старейшин, Союза Жертв Политических Репрессий (куда ломились все, кто хоть как-то пострадал от Закира) и прочих комитетов, комиссий, конвентов и ассоциаций, выросших, как чирей на заднице в месиве ужасной анархии, которую называли свободой.
Патрулей в городе становилось все меньше, но на несчастье Дархана, Алмаза и Шары, патруль, обосновавшийся тут месяц назад и не думал разбегаться. По радио передавали, что всем, проживающим в округе, следует зарегистрироваться у местных патрулей. За регистрацией шел непременный обход квартиры. Обхода следовало избежать любой ценой. Алмаз уже слышал в городе, что во время обхода голубоповязочники нередко утаскивали ценные вещи, съестные припасы, книги. Могли и просто забрать необходимую вещь, которую потом приходилось «выкупать» у самого же патруля. Жаловаться было бесполезно. В лучшем случае пришлют новый патруль, который совершит новый обход с очередной конфискацией. И, зная, что прежний патруль «слили», новый патруль мог организовать «неподчинение и сопротивление» за которым следовало применение оружия.
Светить квартиру, служившую им убежищем столько месяцев, подвергаться риску конфискации не хотелось ни Дархану, ни Алмазу. Шара подумывала вернуться на свою квартиру в город, но с новой властью все было так непонятно и туманно, что предпочла остаться до поры до времени. Патруль свирепствовал лишь в первые дни. Затем пьянствовал, играл в карты, развлекался стрельбой по птицам и уцелевшим окнам, а зачастую пропадал на целые недели. Лишь несколько раз был шум и грохот — когда казнили нарушителей, вешая на бельевой площадке. Голубоповязочники сменяли друг друга, свои обязанности по обходам исполняли из рук вон плохо и досаждали лишь тем, что кран с водой, торчащий из подвала, был у них под самым носом.
Да и черт бы с ним, всегда можно уйти куда угодно через окно незапертой квартиры на первом этаже. Увы, весна внесла свои корректировки. Снег на крыше стаял, а вместе со снегом ушли последние запасы пресной воды. До поры до времени таскали бутылками и флягами, с колонки на Букейханова. Но пару дней назад колонку огородили колючей проволокой. Новые власти и воду теперь выдавали лишь по особому разрешению Совета Спасения. Впрочем, охранник позволял налить хоть десять ведер за символический подгон в виде съестных припасов или безделушек.