, что это не может быть тварью с трассы. Та была серой, какой-то землистой. А тут — что-то наше, живое.
— Жив? Дарик⁈ Жив? Эй!
Алмаз осторожно попытался вытащить Дархана, все никак не получалось расцепить ремень. Пошарив в кармане куртки, Алмаз достал нож и в несколько движений перерезал ремень. Дархан медленно опустился ему на руки. Осторожно, но стремительно, Алмаз вытащил Дархана из машины и поволок к трассе. Дархана сильно тошнило. Боль сковала тело, дышать стало совсем невмоготу. Однако Алмаз все тащил и тащил его, постоянно оглядываясь на машину. Заметив, что Дархан не может дышать, Алмаз быстро осмотрел его, потрогал за шею, от чего Дархан провалился в забытье. Очнулся он от методичных, тыльной стороной ладони похлопываний по щеке. Крепко запахло спиртом. Алмаз срезал ножом кончик шприца. Увидев, что Дархан пришел в себя, сказал:
— Сейчас больно будет, братка.
Облив лезвие ножа йодом из аптечки, Алмаз поднес его к горлу брата. Дархан до конца думал, что это шутка какая-то, трюк, может брат хочет срезать пуловер? Поняв, что ему режут шею, Дархан попытался поднять руки, но уже не мог. Мозг, вопящий о недостатке кислорода, отказался соображать. Лишь на задворках билась мысль, что родной брат режет ему горло. Никаких оправданий этому поступку Дархану найти не удалось. Напоследок подумал, что слава Аллаху, отец не узнает об этом никогда.
Очнулся Дархан от дикой боли в горле. Он попытался было дышать носом, но ничего не получилось. И тут же глубоко, со свистом вдохнул воздух через горло. Что-то там мешало ему дышать, что-то торчало и свистело. Дархан не мог поднять руку, но понял, что все это время дышал именно так. ИВЛ? Нет, он катит по трассе. Он в люльке. А Алмаз ведет мотоцикл.
— А-а-грх-грх-г, — Дархан понял, что не может сказать ни слова. Что-то мешало в горле. Изображать Сашу Грей было нелепо и больно. Алмаз, заметив движение, сказал:
— Тихо сиди, не разговаривай. У тебя шприц в горле, вылетит или проглотишь, задохнешься. Кислорода катастрофически не хватало. Дархан все время проваливался в сон, но Алмаз запрещал ему спать. Смутно запомнились темные, безжизненные переулки городишки, куда Алмаз закатил его на своем моцике.
Глава 2
Дархан пришел в себя на операционном столе. Алмаз возился с веной, толстой иглой вкалывая систему. Пожилая женщина копошилась у столика справа. Все было загажено и неимоверно запущено. И в этой антисанитарии ему собираются делать операцию? Дархан понял, что шприца в горле больше нет. Трубка ИВЛ.
— Шара, ему точно от этого ничего не будет?
Женщина, продолжая быстро и методично протирать, и складывать в лоток какие-то инструменты, даже не повернулась.
— Не об этом сейчас думай. Его бы вытащить, вот задача. Вводи скорее, нам давно пора начинать.
— А если Артық явится. Я хлорки прихватил, но…
— Не явится. Закир ей только вчера…
Это были последние слова, которые Дархан услышал. Через пару секунд он парил над нежно-розовым ароматным вишневым садом и кристальным прудиком с оранжевыми карпами где-то в Японии, в которой никогда не был.
Дархан оглядел комнату, в которой лежал. В грязные, давно не мытые окна, пытался пробиться свет тусклого осеннего солнца. Книжный шкаф. В углу — телевизор. Телевизор почему-то стоял на полу, экраном к батарее. Запахло жареным углем. Если бы не укутанные туманом серые высотки за окном, Дархан непременно бы подумал, что он сейчас в деревне. Прислушался к гулу. Да, ошибки быть не могло. Топилась самая настоящая печь.
— Э-э-э, — говорить он мог и больше не было никаких трубок в горле. Но горло саднило и болело, словно во время острой ангины. На звук пришел Алмаз с копченым казанком, который он держал сквозь полотенце. Поставив казанок на стол, осторожно налил бульон в стакан, развел его чем-то белым. Развернувшись, посмотрел на брата.
— Пить хочешь?
Дархан покачал головой.
— Погоди, сорпа остынет, я тебя накормлю.
Дархан отвернулся к стене. Алмаз не уходил. Робко спросил:
— Как Гуля?
Дархан, так и не повернувшись, бросил небрежно:
— Нормально.
Алмаз все не уходил. Он чувствовал, как братец ждет услышать хоть какую-то весточку о бывшей семье. Воздух словно наэлектризовался в комнате. Выдержав паузу, Дархан, для которого каждое слово давалось с пыткой, выпалил целую фразу.
— Хорошо твоя Гуля. В Штатах живет. Муж — американец. Твой совсем по-казахски не говорит. Еще двое — от нового мужа родилось. Я их ни разу не видел. Вот, летом приехать собиралась.
Брат ничего не ответил лишь подошел к серванту и зазвенел там чем-то. Дархан повернулся. Дрожащей рукой брат налил себе полстакана водки и выпил залпом. Закусывать не стал лишь сидел и тупо смотрел перед собой. Очки его — нелепые и несуразные были замотаны синей изолентой. Видать неплохо прилетели в бордюр. Когда он так успел зарасти? Только вчера Дархан съездил ему по морде. А сегодня уже по ежу на щеках. Дархан слегка завидовал брату. У самого не росло даже пушка.
— Честно сказать, я рад, что у Гули так все сложилось. У пацана нормальный отец появился.
Дархан закашлялся. Алмаз пытался подать тому тряпку, но Дархан лишь вяло отмахнулся.
— Давай, выпей еще. Может поплачешь, легче станет, — Дархан ухмыльнулся.
Алмаз решительно закрутил крышку, поставив водку обратно в сервант.
— Больше пить не буду. Мама этого не любит.
— Ее больше нет.
Алмаз осторожно потрогал бульон. Накрыл крышкой казанок и лишь после этого круто развернулся к Дархану.
— Что? Что ты такое говоришь?
— Матери больше нет. Мы звали тебя на похороны.
Воспоминания о матери больно задели и самого Дархана. Как бы не хотелось позлорадствовать над братцем, но Дархан лишь отвернулся к стене и ни на какие вопросы брата больше не отвечал. А тот ушел в другую комнату и выл там, как зверь.
Когда Дархан проснулся, было уже совсем темно. Алмаз сидел со стаканом бульона и большой столовой ложкой.
— На, поешь. Тебе силы нужны.
Дархан хотел зажать челюсти, выплюнуть ложку, отпихнуть Алмаза, но глядя на его нелепый вид, зареванные глаза и неряшливую щетину понял, что сейчас это будет обычным ребячеством. Он съел бульон, оказавшийся на удивление вкусным. Дал Алмазу воткнуть пару уколов и сменить повязки.
— Ловко ты, как санитарка какая.
Алмаз пожал плечами.
— Я тут за врача вроде.
— Ты же на фармацевта учился в Корее.
— В Китае. А у нас я мед закончил.
— Что-то не припоминаю, — Дархан врал. Он прекрасно помнил, как Алмаз учился в меде и как он, Дархан, оплачивал его учебу пару семестров, потому что этому кретину захотелось бросить вуз и рвануть на Тихий Океан, наняться на рыболовецкое судно. Пыл прошел после первого же похода. А вот академ подходил к концу. Вуз пошел на уступки. Но целый год родители платили впустую. Дотянул Алмаз до конца и диплом получил с грехом пополам. В медах свои расчеты: докторантура, ординатура и прочая дребедень. Никто не знает точно, семь там лет учатся, восемь или все девять, а потом еще четыре типа практики. Так что родня ничего не заподозрила. Для всех — любимый Алмазик проходил эту самую практику на судне. Ну а он, Дархан, ни рыба, не мясо. Мотался по каким-то своим делам, хотя лучше бы молчал и не отсвечивал.
Где-то вдалеке шипело радио.
— Это твоя хата?
Алмаз кивнул головой, бережно сматывая использованные бинты.
— Почему я не в больнице?
— Опасно.
Дархан, вспомнив свисающие с потолка клочки паутины и загаженный рыже-желтый потолок, ухмыльнулся.
— Да уж. И в этом дерьме ты себе пристанище нашел? Так себе карьера.
Алмаз ничего не ответив, вышел из комнаты. Дархан осторожно сглотнул слюну. Саднило горло. Он слишком много говорил. И, по большому счету, слова его были лишними. Может и вправду резать людям глотки? Отличный фильтр. От боли будешь говорить лишь по делу. Дархан усмехнулся собственной мысли. По делу. Эмоции никуда не спрячешь. Болтает брату всякую ересь, а про главное так и не сказал.
— Что там со мной? Скоро смогу ходить? — Крикнув первую фразу, Дархан почти шепотом докончил вторую. Алмаз притащил ему кружку воды и буквально влил в горло. Стало легче.
— Шара завтра придет и скажет.
— Та, что вчера мне операцию делала?
— Это не совсем операция. Это… в общем, ты чудом жив остался. Ушиб все, что мог, но ничего критически серьезного. Даже переломов нет. И все же довольно сильно ударил грудь. Жить будешь. Ходить тоже. Но недельку где-то проваляешься.
— А все эти бинты, пластыри…
— Раны… внешне — ты анатомический театр. Весь в разрывах и ссадинах. Кое-что пришлось и сшивать.
Дархан попытался подняться, но тело, заныв, потянуло его назад.
— Хрен с тобой, пару дней отлежусь и назад поедем.
— Невозможно.
— А мне плевать. Отец сильно болеет. Понимаю, что тебе безразлично, но…
— Дархан… пойми… — присев на тахту, Алмаз потянул руку к брату.
— Это ты пойми, — несмотря на тупую, звериную боль, Дархан поднялся на тахте и, шипя от злобы, зашипел:
— Без тебя мать уже ушла. И отец уйдет. Думаешь, твоя сратая больница важнее?
— Да нельзя отсюда уехать. И тебе нельзя.
Дархан попытался дотянуться до брата, но руки не слушались. Обессилев, он свалился на тахту.
— Вот… приду в себя… все равно увезу. Все равно…
Алмаз молча поднялся с тахты и вернулся в комнату со шприцем. Несмотря на сопротивление брата, он ввел ему что-то в плечо, после чего Дархан обмяк и глубоко уснул.
Противно шипело радио. За окном капала вода. Уже светало, но Дархан чувствовал, что еще очень рано. Нестерпимо хотелось в туалет. Осторожно, насколько это возможно, он опустил ноги на пол. Поднялся. Вроде ничего. Только в ушах шумит. Шаг, еще шаг. Еще. Неплохо. Очень даже неплохо. Свет в туалете не работал, пришлось ссать на звук. Больновато. Хотелось верить, что ничего серьезного не повредил. С трудом вернулся на тахту, с удовольствием лег в постель. Тишина. Унылые многоэтажки и ни одного горящего окна. Надо еще поспать. Взгляд Дархана упал на дальний угол.