— Она знает, она знает, она знает, она знает. Она прячется, прячется, прячется, прячется. Спеши. Спеши. Спеши. Спеши. Время. Время. Время. Время.
Острая боль пронзила его плечо. Стремительно обернувшись, Дархан заметил, удалявшуюся Артық. Поморщившись, он осмотрел рану. Резаная, неглубокая. Почему она его не убила? Боится? Боится, что Рой вылетит из мертвого тела? Значит будет терзать по кусочкам, заставит истекать кровью и мучиться от ран. Рой говорил про время. Артықу достаточно дождаться, пока оно выйдет. Рой вернется к себе и тогда Артық покончит с ним навсегда. А потому надо искать, искать, пока не поздно. Дархан ринулся в густой желто-серый туман.
Это была долгая, изнуряющая гонка, больше похожая на пытку. Дархан искал ее, искал в этом призрачном макете — городе. Искал в подвале, где хранилась «реанимация», искал на базаре, искал в интернате, где убил несчастную Гоху, искал в больнице у кресла, где приносили в жертву несчастных. Напрасно. Артық не пряталась в одном месте. Она все время перемещалась, старалась ранить, чтобы ослабить.
Иногда Дархану удавалось обернуться. Тогда Рой, начинавший шевеление, причинял ему тяжелую боль, но Артық отступала. Иногда она все же успевала нанести раны. Они были подлыми. Всегда со спины. Чем-то острым. Похожим не то на узкую длинную косу, не то на саблю. Раны не убивали его, но изматывали.
Здесь почему-то не было стекол. Лишь в здании госбанка, где-то на чердаке нашлось-показалось крохотное слуховое окошко. Постоянно озираясь по сторонам, Дархан с трудом залез туда и вышиб ногой стекло. Вынув один из осколков, он тут же приставил его к горлу. Снова раздалась трель звонка. Телефон оказался в одном из кабинетов на четвертом этаже. Дархан поднял трубку.
— Так нельзя. Так нельзя. Так нельзя. Ты не сам. Ты не сам. Ты не сам. Ты не сам. Она. Она. Она. Она. Торопись. Торопись. Торопись. Торопись.
Чертыхаясь, Дархан отбросил стекло в сторону. Новая напасть. Даже если он принесет себя в жертву, это не поможет. Ну что ж. Он доберется до этой мрази, покончит с ней раз и навсегда.
Часы на его руке сошли с ума. Стрелки жили своей беспорядочной, легкомысленной жизнью. То вращались с дикой скоростью вперед. То крутились назад. Иногда и вовсе останавливались. Здесь, в мире Артықа, мерзкой сепийной копии города-призрака, они не имели никакого значения. От ран, а возможно и Роя внутри Дархану становилось все хуже. Он уже не мог как прежде бежать, едва заприметив что-то странное в тумане. Он с трудом брел вперед, все чаще придерживаясь за горячие стены домов.
Трудно было выдумать более неласковое, отвратительное и чуждое всему живому место. Хотелось верить, что это не загробный мир. Не дай Аллах здесь остаться. Дархан и сам не знал, верит ли в Аллаха. В городе-призраке сложно было представить, что Аллах существует и допускает такое. Здесь же, в этом мраке, среди безлюдных улиц тот город призрак казался чем-то живым, обитаемым. Прежняя же, давно забытая жизнь и вовсе виделась раем.
Дархан шел и беседовал с Творцом. Называл имена своих детей, вспоминал о прошлом. Никто ему не отвечал, но Дархану непременно хотелось выговориться. Он даже ничего не просил. Лишь размышлял.
Дзынь! Ужасное лезвие пронзило его со спины. Падая, Дархан с трудом успел разглядеть скрывающуюся в тумане Артық. Рана была тяжелой. Трудно стало дышать. Чего это она? Не рассчитала сил? Промахнулась? Ведь Рой сейчас вылетит и… Время! Жуткая догадка обожгла его изнутри. Кончилось время! В животе горело, заполняя нутро звериной тупой болью. Но нет… там, внутри все еще обжигал тысячами угольками союзник-Рой. Значит надо спешить. Надо во что бы то ни было добраться до врага.
— Папа! — Олжик бежит к Дархану по нагретому полуденным зноем асфальту летнего парка. Дархан разводит руки, чтобы его поймать…
— Папочка! — Милая мордашка дочурки сплошь измазана липким мороженным. Камилка держит ламу за пестрые вожжи…
— Милый! — Дамира, такая молодая и красивая, в сливочном платье, в каком увидел ее впервые на рок-концерте. В тот вечер оба были немного пьяными, немного сумасшедшими и целовались, пока Дархан не проводил ее до входа во двор. Дальше она не пустила. А он бы и не позволил себе ничего лишнего…
— Сынок, —ласковое лицо матери, столько раз приходившей к нему во снах…
— Эй, старший! — суровый голос отца…
— Дареке, собака, собака… — маленький Алмаз прячется за брата, а к ним со всех ног бежит соседская псина…
Калейдоскоп из милых сердцу лиц, добрых воспоминаний, нежности, разрывавшей сердце пополам, прервался не терпящим возражений голосом военврача Реквавы:
— Держаться! Зубами за воздух держаться, младший сержант! Ты меня слышишь⁈ Это приказ!
Прекрасные картины прошлого испарились. Снова эта тысячу раз проклятая сепия, ненавистный макет и мост. Дархан осмотрелся. Он лежал неподалеку от моста. Что за мост⁈ Тот самый, где жители растерзали медсестру. Ну что ж. Он сдохнет там, где сдохла она. И если есть жизнь после смерти, то он, обратившись в призрак, станет преследовать ее бесконечно. Он доберется. Он непременно доберется до моста! Больше она никому не причинит вреда.
Дархан со всей силы потянулся рукой, хватаясь за раскаленный асфальт. Невероятным усилием воли двинул вперед свое тело. Еще. И еще. И снова вперед. Как там командовал Реквава? Держаться! Зубами! За воздух! Вперед!
А вот и мост. Кишащий силуэт явился сразу. Лишь смутно он напоминал человека. Дархан вспомнил тварь из степи, вспомнил ту, что тянула, его привязанного к стоматологическому креслу, в стену. Из шуршащей массы показалось из зависло над ним узкое окровавленное лезвие. Дархан упрямо полз вперед. Лезвие, дзынькнув, пронзило его плечо. Артық наслаждалась его муками. Знала о страшной опасности и наслаждалась.
И это было противнее всего. Сейчас она изрежет его, скроется в чертовом тумане, даст истечь кровью. Нет, Дархан не умрет, но больше не сможет сделать и шагу. А она будет наслаждаться. Наслаждаться, как и те, что растерзали ее тут же, на этом проклятом мосту. Рой покинет мертвое тело. Но к тому времени она будет далеко. Рой не разыщет ее здесь, как не смог сделать это там за долгие годы. Время выйдет. Рой вынужден будет исчезнуть. Тогда она вернется в город и прикончит оставшихся. Пора. Пора уходить. Но как же, черт возьми, хочется мстить.
Дархан нашел в себе силы перевернуться на спину. Артық почти скрылась в тумане, но заметив улыбку, ненавистный и давно уже недоступный ей признак человеческого счастья, обезумила от лютой ярости и бросилась к нему. Всего удар. Всего один удар и она отлетит в туман, спрячется, схоронится, переждет.
Коса, разрезав плотный душный воздух, вонзилась в живот. Пора улетать. Но Дархан из последних сил крепко схватился за лезвие. Артық, рассекая мышцы на его ладонях, царапая кости, пыталась вынуть косу, и, кажется, дело пошло на лад. Но…
… Рой уже рвался наружу. Он окутывал Артықа плотным белым облаком. В молочной дымке Дархан заметил искаженные злобой и ненавистью лица несчастных детей. Они отчаянно кричали, плакали, стенали, утягивая Артықа в сторону городского кладбища. Там, облако, поднявшись высоко в небо, с силой рухнуло, навсегда унося ненавистную Артық с собой. И последнее, что услышал Дархан — крик беды и отчаяния бывшей медсестры, навсегда погубившей свою душу.
Дархан в последний раз глянул на квадратное желто-сепийное небо, опустил свои изрезанные руки и погрузился в темноту.
Глава 24
Цык-цык-цык-цык-цык-цык-цык. Сквозь непроглядную тьму слышался знакомый с детства звук. Да-да. Железный цыпленок. Алмазу его вручили за лучший рисунок. Первая такая важная награда. Цыпленка он подарил Дархану. Почему? Потому что Дархан схлопотал воспаление легких, потому что температура была за сорок, потому что кто-то из родни бездумно ляпнул, что не выживет. И как не жалко было расставаться с ярким заводным цыпленком, но старшему брату он был явно нужнее. Протащив контрабандой цыпленка в комнату брата, Алмаз завел его нехитрым ключом и поставил на стул, рядом с лекарствами. Цыпленок скакал по кругу, клевал невидимый корм и это, несомненно, должно было вылечить брата.
Нечто теплое, невероятно нежное, от чего хотелось бесконечно улыбаться и плакать разливалось позади Дархана. Вот бы плюхнуться туда, словно в мягкую перину и ни о чем не думать. Дархан заметил исходящий свет — изумрудный, ласковый, такой родной. Голос, самый добрый в мире, так похожий на мамин, тихо произнес:
— Не время.
И наступила тишина.
Пахло горелым. Дархан хотел открыть глаза, но стало так больно, что он тут же сомкнул их покрепче.
— Пей! Пей-пей-пей-пей!
Что-то теплое, сладкое и противное полилось ему в глотку. Жидкость стекала по подбородку, замочила майку. Кто-то заботливо промокнул намокшие шею и грудь салфеткой.
— Меда ему дай.
В рот Дархану всунули полную ложку ненавистного с детства меда.
— Давай-давай. Это и за папу, и за маму. И за дядь Еркена. Он со своими ребятами полгорода перерыл.
Дархан шел на поправку. Раны, причиненные Артықом в мире сепии, больше походили на стигматы. Кровоточили, приносили страдания, но постепенно затянулись, словно их и не было. И все же на целых две недели он выбыл из строя.
Тех, кого Артықранила в городе, повезло меньше. Если кто и выжил, то нуждался в помощи, лекарствах и уходе. Потому-то Алмаз и спал по четыре часа в сутки.
Дядь Еркен восстановил порядок, но людей осталось катастрофически мало. О работе и производстве не могло быть и речи. Все, кто мог ходить, помогали раненым. Запасов почти не осталось.
Впервые за эти дни Дархан встал без посторонней помощи. Пошатываясь от боли, вышел в коридор. С трудом добрался до лестницы. Там его подхватил дядь Еркен и один из бойцов-закировцев. Не