Лебланы переглянулись.
– Нет, мисс, я никогда о нем не слышала.
– Черт, – сказала белокожая девушка и сплюнула на брусчатку с плохо осознаваемым драматизмом, присущим многим девятнадцатилетним.
Потом Мэри Леблан спросила:
– Может, вы про… На Эльмира-авеню стоит Сент-Урс. – Винсент вставил, что в этот момент сжал ее руку, стараясь таким образом подать предупреждающий сигнал. – Это усадебный дом. Сколько себя помню, он стоял пустым.
– Возможно. – Девушка смотрела на нее по-кошачьи острым взглядом.
Мэри невольно перешла на полушепот.
– Просто, ну, вы упомянули эту историю, а я часто слышала… Это просто сказки, вы не подумайте, образованный человек в них верить не станет… Но я слышала, что в Сент-Урсе жил Джон Престер. И именно там он повстречал бесовку[6], мисс.
Улыбка Чеширского Кота, жадная и зубастая, расползлась на лице девушки.
– Неужели? Меня зовут Ади Ларсон. Можно я отниму у вас еще несколько минут, мисс?
Она попросила рассказать всю историю целиком в том виде, в котором они ее знали: про молодого красавца Джона, который каждое утро просыпался седым и усталым, помня путаные сны о звездном небе и диких скачках. Ади спросила, бывает ли кто-нибудь в Сент-Урсе (да, иногда мальчишки залезают туда на спор). Поинтересовалась, возвращаются ли они после этого (разумеется! Ну, разве что… Ходят слухи. О мальчишках, которые оставались там на ночь и возвращались лишь через год и один день. О мальчишках, которые прятались в кладовых и начинали грезить о дальних странах).
– И последний вопрос, друзья мои: как эта самая бесовка вообще попала в дом? Как она нашла беднягу Джона?
Лебланы переглянулись. Даже добросердечие Мэри пошатнулось перед странностью этой молодой женщины. И дело было не только в необычности ситуации: девушка в рабочей одежде бродит по улицам ночью; просто ее лицо будто светилось собственным светом, как газовая лампа, и сама она казалась одновременно охотницей и дичью, убегающей от чего-то и стремящейся к чему-то.
Но немногие способны оставить историю незаконченной. Это все равно что не закрепить последнюю нить на готовом изделии.
– Так же, как все бесовки попадают в дома, мисс. Находят щель, дыру или незапертую дверь.
Девушка ответила паре блаженной улыбкой, отвесила поклон и пошагала на запад.
В следующий раз ее увидели только через шестнадцать дней: мальчишки катили по улице обручи и вдруг заметили, как из Сент-Урса выходит белокожая женщина. Они описали ее внешний вид как «ведьминский»: ее простая одежда висела лохмотьями, дополненная странным плащом из блестящих черных перьев. Глаза покраснели, как от ветра, а улыбка, обращенная к ночному небу, была озорной, как будто она успела сдружиться со звездами.
Когда мальчишки начали расспрашивать ее о случившемся, девушка не смогла дать никакого объяснения, кроме бессвязных описаний высоких горных пиков, темных сосен и огней в небе, которые выглядели как розовый шелк, развешенный на звездах.
Когда я сам попытался спросить у нее, что она увидела за дверью – ведь была же там дверь, – она лишь рассмеялась.
– Бесовок, разумеется, что же еще? – Когда я нахмурился, Ади добавила, чтобы успокоить меня: – Послушай, не всякую историю следует рассказывать. Иногда пересказ похож на воровство. Ты отнимаешь у истории тайну. Оставь ты этих ведьм в покое.
Тогда я не понял, о чем она. Будучи ученым, я жаждал раскрывать тайны и истолковывать их, превращая незнание в знание. Но в случае с Сент-Урсом моим планам не суждено было осуществиться. Я прошел по ее следу до Эльмира-авеню и обнаружил белый особняк, утопающий в сладком гниении цветов магнолии, величественный и полузабытый. Я рассчитывал вернуться туда вечером для дальнейшего изучения, но в ту ночь случился Великий Алжирский пожар 1895 года. К полуночи небо стало золотисто-оранжевым, а к рассвету от всего квартала, включая особняк Сент-Урс, остался лишь покрытой сажей скелет.
Запомним этот пожар. Запомним, что он начался по неясной причине, и ни шланги, ни ведра с водой не могли его унять, пока последний дюйм величественной развалины Сент-Урса не обратился в пепел.
И все же я делаю запись об этих событиях, поскольку Сент-Урс был первой дверью, которую я нашел в этом мире, и второй дверью, которую нашла мисс Ларсон. Всякое обнаружение двери ведет к переменам.
Позднее Ади назовет период с 1885 по 1892 «голодными годами». На вопрос о том, что это был за голод, она рассмеялась и ответила: «Такой же, как у тебя, я полагаю. Мне хотелось дверей, ведущих в никуда. Или куда-нибудь». Изголодавшись, Ади бродила по земле, прочесывала ее, искала двери.
И находила[7]. Она обнаруживала их в заброшенных церквях и покрытых солью пещерах, на кладбищах и за трепещущими на ветру шторками на заморских рынках. Она нашла так много дверей, что ее представление о мире стало полупрозрачным и полным дыр, как карта, изъеденная мышами. В свое время я прошел по ее стопам и нашел все двери, какие смог. Но двери по сути своей являются отверстиями, проходами, пустотами. Как оказалось, довольно сложно зафиксировать точную геометрию пустоты. Мои записи полны тупиков, сомнений и смутных слухов, и даже самые подробные мои отчеты пестрят нерешенными вопросами, которые парят на полях, как серые ангелы.
Взять, например, дверь на реке Платт. След Ади, переливающийся всеми цветами радуги, повел меня обратно, вверх по Миссисипи и на запад, и в конечном итоге привел к мужчине по имени Фрэнк К. Тру. Когда я разговаривал с мистером Тру в 1900 году, он работал конным акробатом в Большом американском цирке, Всемирном музее, «Караване», «Ипподроме», «Зверинце» и «Собрании живых диких животных У. Дж. Тейлора».
Фрэнк был темноволосым мужчиной с пронзительным взглядом. Его обаяние и талант мгновенно делали его заметным, несмотря на небольшой рост. Когда я упомянул Ади, улыбка артиста стала мечтательно-печальной.
– Да. Разумеется, я ее помню. А что? Вы ей муж или кто?
Убедившись, что я не ревнивый любовник, который пришел мстить за давнюю обиду, он со вздохом откинулся на спинку своего походного стула и рассказал мне об их встрече жарким летом 1888 года.
Впервые он увидел ее среди зрителей на «Выставке Скалистых гор и Прерий доктора Карвера», где выступал в представлении, посвященном Дикому Западу, изображая настоящего индейца Великих равнин за доллар в день. Она сразу выделялась – сидела в гордом одиночестве на деревянной скамье, лохматая и грязная, одетая, словно мусорщица, в огромные ботинки и мужскую рубашку. Ади с интересом посмотрела кровавую постановку «Последней битвы Кастера», подбадривала артистов криками во время показательной ловли мустанга с помощью лассо (хотя «мустанг» на самом деле был толстеньким пони, таким же диким, как домашний кот) и свистнула, когда Фрэнк победил в индейских скачках. Он подмигнул ей. Она подмигнула в ответ.
Следующим вечером, когда «Выставка Скалистых гор и Прерий доктора Карвера» выехала из Чикаго, Ади и Фрэнк вместе сидели в его тесном купе в вагоне артистов. Так и вышло, что Ади совершила грехопадение, которого так боялись ее тетушки и бабка, и заодно сделала замечательное открытие: падшие женщины пользуются особой свободой[8]. Несомненно, за такую свободу пришлось заплатить – некоторые женщины из труппы отказывались разговаривать с ней за обедом, а мужчины делали неправильные выводы о ее доступности, – но в целом Ади увидела: ее горизонты не сузились, а расширились. Она была окружена множеством мужчин и женщин, которые по той или иной причине оказались на дне: из-за пьянства, пороков, страсти или просто цвета кожи. Это было все равно что найти дверь в собственном мире.
Фрэнк рассказывает о нескольких неделях счастья, на протяжении которых они катались по восточным штатам в сине-белых вагонах «Выставки Скалистых гор и Прерий доктора Карвера», но потом Ади начало охватывать какое-то беспокойство. Фрэнк рассказывал ей разные истории, чтобы отвлечь.
– Вот, к примеру, говорю ей, Красное облако – я тебе о нем не рассказывал? Клянусь, я в жизни не встречал женщины, которая бы так же, как она, обожала хорошие истории.
И Фрэнк поведал Ади о благородном вожде племени лакота, который задал жару американской армии и гарнизонам на реке Паудер. Фрэнк рассказал, что у вождя была сверхъестественная способность – он умел предсказывать исход битв, используя горсть резных костей.
– Он никому не говорил, откуда взялись эти кости, но ходили слухи, будто в детстве он исчез на год и вернулся с мешочком костей из какого-то другого места.
– Где же он пропадал? – спросила Ади, и, по словам Фрэнка, глаза ее округлились и потемнели, став похожими на молодые луны.
– Где-то в верховьях реки Норт-Платт, наверное. Где бы он ни побывал, может, туда он и вернулся, когда на хребте Блэк-Хиллс обнаружили золото и договор был нарушен. Полагаю, это разбило ему сердце.
Ади исчезла еще до рассвета. Она оставила записку, которую мистер Тру до сих пор хранит, но показать не пожелал, и огромные ботинки, которые все равно лучше подходили Фрэнку. С тех пор мистер Тру никогда ее не видел и не получал от нее вестей.
Если и была какая-то дверь на реке Норт-Платт в штате Небраска, мне ее найти не удалось. Городок, когда я прибыл в него, оказался ужасно бедным, истерзанным ветрами и злым. Старик в грязном баре сразу же заявил: мне лучше уйти и не возвращаться, потому что если и есть такое место, о котором я говорю, то мне оно не принадлежит, а племя оглала лакота и так уже поплатилось за то, что открывало свои секреты чужакам. Я покинул город на следующее же утро.
Это была всего лишь одна из нескольких десятков дверей, которые Ади нашла за свои «голодные годы». Ниже привожу частичный список дверей, существование которых автору удалось подтвердить.
В 1889 году Ади находилась на острове Принца Эдуарда и работала на картофельной ферме какого-то старика, одновременно разыскивая следы «шелковых историй» – вероятно, она имела в виду мифы о шелки. Фермер рассказал ей о давно умершем соседе, который обнаружил девушку возле морских пещер. У нее были странные, широко расставленные глаза, черные и блестящие, и она ни слова не говорила по-человечески. Следующие несколько дней Ади потратила на исследование пещер и однажды просто не вернулась под вечер. Несчастный фермер был уверен, что она утонула, пока через восемь дней она не появилась, пропахшая холодными, неизведанными океанами.