– Мистер Локк? – Мой голос сделался совсем высоким и дрожал. – Мистер Локк, пожалуйста, простите… – Я лепетала что-то, потом умоляла, потом плакала. Дверь не открылась.
Хорошей героине положено молча сидеть в темнице, составляя дерзкий план побега, ненавидя своих врагов и пылая праведным гневом. Вместо этого я с заплаканными глазами и дрожащими руками молила о пощаде.
Легко ненавидеть кого-нибудь в книге. Я, будучи заядлым читателем, прекрасно знаю, как любой персонаж по мановению писательского пера может превратиться в Мерзавца (не зря острые углы заглавной «М» напоминают кинжалы или клыки). Но в жизни все не так. Мистер Локк по-прежнему оставался мистером Локком – человеком, который взял меня под крыло, когда моему родному отцу было не до меня. Я сама не хотела его ненавидеть; я просто мечтала отменить последние пару – тройку часов.
Не знаю, сколько я просидела в гардеробной. В такие моменты восприятие времени становится ненадежным и непостоянным.
Наконец раздался настойчивый стук в дверь, а затем голос мистера Локка:
– Проходите, проходите, господа. Слава богу, вы приехали. – Возня, шаги, скрип дверных петель. – Она сейчас немного агрессивна. Уверены, что справитесь с ней?
Другой голос ответил, что это не вызовет затруднений. Он и его персонал имеют большой опыт в таких вопросах. Возможно, мистер Локк пожелает выйти в другую комнату, чтобы избежать лишних потрясений?
– Нет, нет. Я хочу присутствовать.
Снова шаги обутых в ботинки ног. Шурх, щелк, дверца гардеробной открылась, и в проеме, обрамленные вечерним солнцем, возникли три мужских силуэта. Грубые руки в перчатках схватили меня за плечи и выволокли в коридор. Ноги меня совсем не слушались.
– Мистер Локк, прошу вас, я ничего не знаю, я не хотела, не отдавайте меня им…
Влажная тряпочка с медово-сладким запахом зажала мне нос и рот. Я закричала, но приторный запах продолжил расползаться, пока мои глаза и тело не погрузились в глухую сахарную темноту.
В последний момент я испытала смутное облегчение: по крайней мере, в темноте я уже не видела жалости в глазах мистера Локка.
Первое, что замечаешь в таком месте, – это запах. Ты еще не успел проснуться, а запах уже проникает в темноту под веками: крахмал, нашатырь, щелок и еще что-то, похожее на панику, которую десятилетиями перегоняли и настаивали в больничных стенах. И еще ты чувствуешь собственный запах, сальный и душный, как у мяса, которое на долгий срок забыли на столе.
Поэтому когда я открыла глаза – это было непросто, примерно как разделить две карамельки, слипшиеся в кармане, – то не удивилась, обнаружив себя в незнакомой комнате с серо-зелеными стенами. Все привычные атрибуты спальни отсутствовали: здесь были только гладкий, чисто вымытый пол и два узких окна, дававших мало света. Солнечные лучи, проникавшие сквозь них, казались приглушенными.
Ни одна мышца в моем теле не слушалась, как будто все они отделились от костей, а в голове стучало. Отчаянно хотелось пить. Но по-настоящему я испугалась лишь тогда, когда попыталась ощупать талию, чтобы проверить, на месте ли монетка, и не смогла: мои запястья удерживали мягкие шерстяные манжеты.
Страх, разумеется, ничем мне не помог, только заставил еще сильнее вспотеть.
Несколько часов я пролежала наедине с собственным страхом, пульсом, стучащим в голове, и пересохшим горлом, думая о судьбе Бада, Джейн и моего отца и о том, как сильно я скучаю по пыльному, выдержанному аромату особняка Локка. И как ужасно и неправильно все обернулось. К тому времени, когда медсестры наконец явились, ожидание меня измучило.
Медсестры были прямые, как жерди, с огрубевшими от щелока руками и ласковыми голосами.
– Ну-ка давай привстанем и покушаем. Будь хорошей девочкой, – велели они, и я послушалась. Съела какую-то безвкусную массу, которая, видимо, когда-то была овсянкой, выпила три стакана воды, по приказу медсестер помочилась в открытую металлическую емкость и даже не сопротивлялась, когда мне велели лечь обратно и застегнули манжеты на руках.
Единственная моя попытка сопротивления (такая маленькая и жалкая) заключалась в том, что я незаметно вытащила из-за пояса монетку, круглую и горячую, и спрятала в ладони. Мне удалось пережить ночь, сжимая ее и грезя о королеве с серебряным лицом, чей корабль рассекает волны далеких морей, не зная преград.
На следующее утро я ждала, что ко мне вот-вот явится легион мрачных докторов, которые будут делать мне уколы и бить, – о таком всегда рассказывали в сенсационных газетных статьях о заведениях для душевнобольных. Еще много часов я пролежала, разглядывая тусклые солнечные блики, перемещавшиеся по полу, прежде чем вспомнила урок, усвоенный еще в детстве: чтобы сломить человека, не нужно ни боли, ни страданий; достаточно времени.
Времени, которое сидит у тебя на груди, словно дракон, покрытый черной чешуей, пока минуты щелкают, как когти по полу, а часы пролетают мимо, взмахивая демоническими крылами.
Медсестры приходили еще дважды, чтобы повторить свои ритуалы. Я покорно выполняла все, поэтому они сюсюкали со мной. Когда я, заикаясь, попросила встречи с доктором, потому что произошла ужасная ошибка и я на самом деле никакая не сумасшедшая, одна из них даже захихикала.
– Он ужасно занят, милая. По расписанию тебя должны осмотреть завтра или, по крайней мере, на этой неделе. – Потом она погладила меня по голове – со взрослым человеком никто бы себе такого не позволил – и добавила: – Но ты очень хорошо себя вела, поэтому на ночь мы не будем пристегивать тебе руки.
От того, как она это сказала – словно я должна быть благодарна за то, что меня не связывают и я могу пользоваться простым человеческим правом шевелить руками и трогать ими что-то кроме накрахмаленных до хруста простыней, – у меня внутри начал разгораться уголек ярости. Я понимала: если дать ему волю, он превратится в пожар, бушующее пламя, которое заставит меня разорвать простыни и швырнуть овсянку в стену, сверкая побелевшими от гнева глазами. После этого никто не поверит, что я в своем уме. Поэтому я растоптала уголек.
Они ушли, а я стояла у окна, прижавшись лбом к нагретому летним солнцем стеклу, пока от усталости не заболели ноги. Тогда я снова легла.
Часы-драконы преследовали меня. Они становились все больше по мере того, как солнце заходило, а тени сгущались.
Боюсь, в эту вторую ночь я бы разлетелась на осколки и уже не смогла бы вновь обрести себя, если бы вдруг не услышала неровный, полузнакомый стук в окно. У меня перехватило дыхание.
Я выбралась из кровати и с трудом справилась с тугой защелкой, чувствуя, как по мышцам рук растекается слабость. Рама приоткрылась на жалкие пару дюймов, но этого хватило, чтобы в комнату проник сладкий аромат летней ночи. И чтобы я услышала знакомый голос, доносящийся снизу:
– Январри? Это ты?
Сэмюэль. На мгновение я почувствовала себя Рапунцель, наконец дождавшейся принца, который спасет ее из башни. Правда, я не смогла бы выбраться через такое узкое окно, даже если бы мои волосы были длинными и золотыми, а не вьющимися и спутанными. Но все же.
– Что ты здесь делаешь? – прошипела я ему. С расстояния в несколько этажей над землей я могла разглядеть лишь темную фигуру, держащую что-то в руках.
– Меня прислала Джейн, она просила передать, что пыталась увидеться с тобой, но не смогла…
– Но откуда ты узнал, какое окно мое?
Фигура внизу пожала одним плечом.
– Я ждал. Наблюдал. Пока не увидел тебя.
Я не ответила, представляя, как он прятался за живой изгородью, уставившись на мою тюрьму, и часами выжидал, пока не заметил мое лицо в окне. По груди пробежала странная дрожь. Как показывал мой опыт, люди, которых больше всего любишь, надолго не задерживаются. Они всегда отворачиваются, бросают тебя и не возвращаются за тобой. Но Сэмюэль дождался.
Он снова заговорил:
– Послушай, Джейн говорит, очень важно передать тебе…
Сэмюэль умолк. Мы оба увидели, как в окнах первого этажа замелькал желтый свет и раздались приглушенные шаги. Кто-то шел на шум.
– Лови!
Я поймала. Это был камешек с привязанной к нему бечевкой.
– Тяни! Скорее! – С этими словами он исчез, затерялся в окружающем ландшафте как раз в то мгновение, когда дверь лечебницы открылась. Я втянула веревку в палату паническими рывками и закрыла окно. Потом сползла по стене, тяжело дыша, как будто это мне, а не Сэмюэлю пришлось убегать от преследователей в ночную темноту.
К концу веревки было привязано что-то маленькое и прямоугольное: книга. Нет, не просто книга. Даже в темноте я отчетливо видела полустертые буквы, улыбающиеся мне, будто золотые зубы, мерцающие во мраке: «ДЕСЯТЬ ТЫ ВЕРЕЙ». Сколько лет прошло с тех пор, как Сэмюэль в последний раз тайком проносил для меня истории. Может, он опять загнул уголки любимых страниц. Голова шла кругом.
У меня было столько вопросов: почему эта книга знакома Джейн? Почему она захотела передать мне ее? И как долго Сэмюэль готов ждать меня, если я застряну здесь навечно? Но я не стала об этом задумываться. Книги – это Двери, а мне нужно было сбежать.
Я выползла на середину палаты, на желтый квадратик света, который проникал из коридора, и начала читать.
Глава третья,в которой подробнее рассказано о дверях, мирах и словах
Другие миры и гибкость законов природы. Город Нин. Взгляд на знакомую дверь с другой стороны. Призрак в море.
Пусть это и бессердечно, но на этом этапе повествования нам придется покинуть мисс Аделаиду Ларсон. Мы оставляем ее в то мгновение, когда она идет на «Ключе» через незнакомый океан и соленый ветер треплет ее перепачканные смолой волосы, наполняя сердце сияющей уверенностью.
Мы покидаем ее не без причины: пришла пора глубже вникнуть в саму природу дверей. Уверяю тебя, читатель, я откладывал разъяснения не ради того, чтобы произвести впечатление, а просто потому, что для начала мне нужно было завоевать твое доверие. Надеюсь, теперь ты мне поверишь.