Статьи в Quillette регулярно нападают на работы в области социальных наук. Одна из любимых мишеней – политика идентичности. Недавно я закончил читать одну статью, написанную ушедшим на пенсию профессором социологии, который заявил, что общественные науки превращаются в «сумятицу и бессмыслицу». Он возражал против книги Тукуфу Зубери и Эдуардо Бонилья-Сильвы «Белая логика, белые методы: расизм и идеология»[61]. В ней исследовалось, насколько методы в социальных науках определяются «белой» культурой. Основываясь на своих сомнениях в утверждениях о «белых методах», профессор выступил со встречным заявлением, что он не смог нигде в обществе найти систематических признаков расизма. Он предположил, что наблюдаемые нами различия лучше объясняются «способностями и интересами афроамериканцев»[62].
Авторы многих других статей в Quillette вместо рассмотрения данных стараются разжечь дискуссию с учеными-социологами и левыми активистами. Меньше внимания обращено на цифры, больше – на войну идей. Как я покажу в главе 7, внутренняя разница между биологическими расами мала (фактически такого понятия, как биологическая раса, вообще не существует), но есть множество доказательств структурного расизма в США – например, в вышеупомянутой статье в The Lancet.
Я отправил по электронной почте автору публикации в Quillette копию статьи из The Lancet с предложением ознакомиться с ее содержанием. Мы обменялись несколькими дружескими электронными письмами. Оказалось, что в сфере изучения поведения животных у нас довольно много общих интересов.
Спустя несколько недель он прислал мне свой новый труд – нападение на саму идею структурного расизма. Среди прочего он заявлял, что доказать расизм невозможно, поскольку необходимо исключить слишком много других факторов. Профессор на пенсии, похоже, упустил из виду весь смысл сбора статистических данных – выявления дискриминации по большому числу повторяющихся наблюдений. Он повторил свои утверждения о значительной разнице в биологии рас.
В ответ на американский вариант исследования резюме, проведенного Моа Бёрселл, в котором продемонстрировали предубеждение против афроамериканских имен, профессор написал: «Это расизм? Мы не знаем предыдущего опыта нанимателя. Возможно, у него есть опыт неудачного найма темнокожих».
Это расизм? Да. Здесь не нужны доверительные интервалы. К моему крайнему удивлению, через несколько месяцев Quillette опубликовал эти его размышления. К счастью, фраза «прошлый опыт неудачного найма темнокожих» была убрана. Однако статья выдерживала тот же тон, бездоказательно отрицая факты из статьи в журнале The Lancet.
Не только Quillette использует такой подход к социальным наукам. Британское интернет-издание Spiked, сетевая реинкарнация бумажного журнала Living Marxism («Живой марксизм»), регулярно нападает на гендерную политику и идею существования структурного расизма. Раздел «Культурная волна» на сайте Reddit позволяет всем желающим присоединиться к дебатам. Те же понятия пронизывают The intellectual dark web («Темная сеть интеллектуалов») – самопровозглашенное движение за свободные идеи, высказывающееся на YouTube и в подкастах за право всех быть услышанными. Участники этой группы не просто пишут о гендере и расе, а оспаривают политкорректность; и обычно дискуссия быстро переходит к этим двум «табу», как они это называют.
Король «Темной сети интеллектуалов» – Джордан Питерсон. Как и Quillette, он ведет войну против того, что считает политкорректностью, захватившей общественные науки. Питерсон утверждает, что левая идеология заставила ученых сосредоточиться на вопросах пола и расовой идентичности. Он описывает университеты как места, где боятся сказать что-то не то. В итоге это оказывает негативное воздействие на общество в целом. Белые подвергаются несправедливым нападкам за их привилегированность, а женщинам предоставляются несправедливые преимущества при приеме на работу.
Когда я летел последний раз в бизнес-классе (иногда мне это приходится делать), два парня, сидевших за мной, весь полет обсуждали, насколько хорошо одет Питерсон и как он себя ведет в споре. Я хотел обернуться и возразить, но не смог точно сказать, что неверно в их разговоре. Он хорошо одет, может аргументированно спорить и даже плакать в нужные моменты во время интервью.
Я прочитал книгу Питерсона «12 правил жизни»[63]. Она мне понравилась. Книга полна интересных историй из его жизни. Несколько хороших советов о том, как быть человеком. Приятное название. Но это не современная социальная наука. Даже близко такого нет. Это привилегированный белый мужчина, крутящий свое колесо рулетки и рассказывающий, как ему повезло.
Современное научное сообщество сильно отличается от того, как его рисует Питерсон. Я работаю со многими социологами и не думаю, что встречал хотя бы одного, кто боялся сказать то, что он думает[64]. Наоборот. Наличие противоречивых идей, размышления о различных моделях – важная часть нашей работы.
Уравнение уверенности сдерживает современных ученых. Если мы хотим проверить нашу модель, нам надо собрать данные. Социальные науки – это уже не анекдоты или абстрактные теории. Они занимаются обнаружением структурного расизма – путем создания и рассылки тысяч резюме или тщательного изучения литературы. Это тяжелая работа, а не вопрос о том, как хорошо смотреться в костюме и изображать тщательные раздумья перед ответом на вопрос.
Левые взгляды у Моа Бёрселл проявились еще в подростковом возрасте. «Многие мои лучшие друзья того времени [начала 1990-х] имели иностранное происхождение, – говорила она мне. – Когда мы выходили по вечерам, они боялись, а некоторых преследовали неонацисты. Приходилось бегать с ними от неприятностей. Этот опыт привел меня в политику».
Когда Моа говорит о годах своего становления, она открыта и эмоциональна – при этом бесстрастна, когда рассказывает о своих научных результатах. Она также говорила мне о том, как спустя много лет один молодой борец за равенство привел к ней в университет группу иммигрантов-тинейджеров. Он хотел, чтобы Моа рассказала подросткам о своих исследованиях в области поиска работы; однако Моа боялась, что это будет неправильно воспринято. И оказалась права: когда она объяснила свои результаты, дети разозлились. «Если у нас нет будущего, зачем вообще ходить в школу?» – спросили они.
Моа была глубоко потрясена и разочаровалась в себе. «Я знаю, что многие иммигранты чувствуют себя чужаками начиная со школы, – говорила она, – и все выглядело так, будто мы привели их в университет, чтобы сказать, что и на работе их будут дискриминировать». Сообщить людям о проблеме не всегда часть ее решения.
Как и у всех социологов, у Моа есть идеалы, мечты и политические взгляды. Это ее модели мира. Когда мы находим мотивацию в наших убеждениях и опыте, в этом нет ничего ненаучного, если мы затем проверяем эти модели на соответствие данным. Когда я спросил Моа, как она начинала свою исследовательскую карьеру, она ответила: «[Социолог] Макс Вебер (если не ошибаюсь) как-то сказал – и я с ним согласна, – что вы должны выбирать тему для исследований сердцем, но затем подходить к ней максимально объективно».
Она продолжала: «Эксперименты с резюме заинтересовали меня, поскольку с результатами не поспоришь. Я изучала реальных людей, а не работала в лаборатории. В ходе этого эксперимента все контролируется, а результаты просты и понятны». Модель проверяется на данных. Моа сказала мне, что она была удивлена, когда не обнаружила гендерной дискриминации при оценке резюме работодателями, даже наоборот: женщинам звонили чаще в профессиях, связанных с компьютерами, где они представлены реже. Это шло вразрез с ее взглядами. «Но таковы факты, – заметила она. – С ними я тоже не могу спорить».
Один из вопросов, где Джордан Питерсон заметнее всего, – обсуждение гендерной разницы при оплате труда. Он правильно указывал: сам по себе тот факт, что в США на каждый доллар, выплачиваемый мужчинам, женщинам платят 77 центов, еще не свидетельствует о дискриминации. Он проводит полезное различие между равенством результатов и возможностей[65]. Женщинам платят меньше, чем мужчинам, потому что они трудятся на более низкооплачиваемых работах – например, медсестрами. Вполне вероятно, что они могли бы найти более высокооплачиваемую работу, но они предпочли карьерный путь, отличный от мужского. Питерсон также утверждает, что женщины могут быть биологически менее приспособлены к определенным типам лучше оплачиваемой работы. В общем, по его мнению, мы не можем использовать разрыв в зарплате для заявления о наличии дискриминации; нам нужно проверять, были ли у женщин те же возможности, что и у мужчин.
Равенство возможностей – ровно то, что Моа проверяет своими экспериментами с резюме. Когда мусульмане подают заявления на работу, им звонят реже, чем шведам, и поэтому они подвергаются дискриминации по возможностям. Точно так же результаты Моа показывают равенство в возможностях для шведок при рассылке резюме. В этом случае утверждение Питерсона об отсутствии дискриминации по возможностям справедливо.
Но равенство по результатам можно измерить одним числом (например, гендерный разрыв в оплате труда)[66], а вот с равенством по возможностям так не получится. Есть много способов помешать женщинам полностью реализовать свой потенциал, и нужно исследовать много возможных препятствий.
К счастью, социологи стремятся определить их. В 2017 году Катрин Ауспург и ее коллеги опросили 1600 жителей Германии, предоставив им краткое описание возраста, пола, стажа и роли на работе гипотетической личности, а затем спросив, насколько указанная зарплата справедлива