«Предъявительнице сего Люсик Артемьевне Лиси-новой выдан сей пропуск на право выхода на улицы города Москвы для нужд Городского Рукавишниковского приюта». При чем тут приют? Конечно, это была новая уловка, способ, который снова помог смелой разведчице пройти в расположение белых.
А на другой день, 1 ноября, в 1 час дня, Люся пошла на Остоженку, к штабу белых, туда, где шли наиболее ожесточенные бои.
Ей говорили: «Не ходи. Там самое опасное место». Но она отвечала: «Еще не было случая, чтобы буржуазия без боя сдала хоть одну свою позицию — не то что власть, так что надо с этим примириться, как с неизбежным спутником всех пролетарских революций…» И смеясь, добавляла: «Жаль одного — в своей жизни я поела мало шоколада».
Она шла в разведку, как на праздник: в новом пальто, в новой шляпке, победно улыбаясь. Она и упала от юнкерской пули с замершей улыбкой. На улицах дул осенний ветер, жестко падал первый снег. Но разве революция не праздник, не весна человечества?
Революция победила. Но…
Дрянь адмиральская, пан и барон
Лезли с пятнадцати разных сторон…
Лезли. Чтоб задушить первое в мире государство рабочих и крестьян. Республика в опасности!
И вот:
Под пули, под грохот орудий.
Под свист нескончаемых вьюг
Семнадцатилетние люди
Выходят из дряхлых лачуг.
Двадцатилетние комбриги и комдивы громили отборные части Деникина и Юденича, Колчака и Врангеля, сбрасывали в море, выкидывали за границу оккупантов.
Именно в это время появилась легендарная надпись на заколоченных дверях: «Райком закрыт, все ушли на фронт».
В годы гражданской войны более 5 тысяч комсомольцев были удостоены высшей награды Родины — ордена Красного Знамени. А в документе, выдававшемся вместе с орденом, было сказано: «Тот, кто носит на груди этот высший пролетарский знак отличия, должен знать, что он из среды равных себе выделен волею трудящихся масс, как достойнейший и наилучший из них».
1919
Альберт Лапин —
комсомолец, участник гражданской войны,
кавалер одного из первых орденов Красного Знамени.
БОЕЦПЕРЕДНЕГО КРАЯГ. Леонов, И. Осипов
Полк, которым командовал Лапин, уже несколько дней не выходил из боев. Схватки становились все злей, ожесточенней. По многу раз одни и те же деревеньки переходили из рук в руки. Царский адмирал Колчак, провозгласивший себя «Верховным правителем Сибири», не щадил сил, чтобы удержать Урал…
Лапин прильнул к биноклю. В двух слившихся у переносицы кружках различил поднимавшихся в новую атаку колчаковцев. Вот маленькие фигурки врагов поползли вверх — на высоту. Издали они напоминали муравьев.
Командир знал: сил у красноармейцев недостаточно, чтобы отбить натиск врага. «Как удержать высоту? — лихорадочно билась мысль Лапина. — Снять бойцов с других участков? Враг только об этом и мечтает. А помощи ждать неоткуда».
Взгляд командира скользнул по группе конных разведчиков, сгрудившихся у штаба. Лапин дорожил этими лихими, отчаянными парнями, не раз пробиравшимися в тыл врага. Он знал — не каждый боец может стать хорошим разведчиком. Но сейчас иного выхода не было…
— По коням! — подал команду Лапин и, наскоро объяснив задачу, вскочил в седло.
Разведчики устремились за ним. Они скакали по лощине, стараясь приблизиться к врагу незаметно. Лапин любил внезапность атак — человек беспредельной храбрости, он презирал показную лихость, приводившую к лишним потерям. Ценя бесстрашие, он больше всего уважал военную хитрость.
Как он и предполагал, атака удалась. Колчаковцы заметили кавалеристов слишком поздно, когда уже заработали красноармейские клинки. Враги заметались. Врубаясь в самую гущу беляков, Лапин успел заметить, как поднимаются цепи бойцов, залегших на высоте. Что было дальше, Альберт уже не видел. Страшная боль пронзила тело…
…Очнулся он в госпитале. Первое, что увидел, была простыня — белая, пахнущая свежестью улицы, прикосновением горячего утюга. Невольно дохнуло давно забытым уютом. Лапин с наслаждением потянулся — и чуть не вскрикнул от боли в пояснице.
— Шевелиться нельзя, — строго сказала санитарка.
— Что со мной? — спросил Лапин.
— Пуля в позвоночнике. Лежи.
Лапин подумал: сколько ему лежать?
Попробовал разузнать у врача.
— Кто же знает, — уклончиво сказал тот. — Всякое бывает.
Ответ не понравился Лапину. Всякое — как это понять? Уж не думает ли врач, что в двадцать лет он бросит армию, пролежит тут всю гражданскую войну? Нет, этому не бывать! Рано ему на печку! Он им докажет, кто прав!
…Лапин был упорным парнем. Жизнь не баловала его — псе приходилось брать своими руками. Сын латышского рабочего революционера, Альберт Лапинь (или Лапин, как тогда принято было писать в паспортах Российской империи на русский манер) с шестнадцати лет сам зарабатывал себе на жизнь. Работал грузчиком на заводе, а вечерами посещал платные курсы при московском Коммерческом училище. И еще находил время читать нелегальную литературу, которую приносил домой отец.
Из тайных брошюр Альберт узнал о классовой борьбе рабочих против капиталистов, о том, что залог успеха этой борьбы — в объединении пролетариата. И когда пришел 1917 год, Альберт уже знал, что ему делать.
Обычно немногословный, не любивший шумных сборищ молодой грузчик с жаром выступает теперь то на одном, то на другом заводе своего Лефортовского района, призывает рабочих объединиться вокруг партии большевиков. Вскоре в Лефортовском районе создается Союз рабочей молодежи — один из первых отрядов комсомола Москвы. Его секретарем избирается Альберт Лапин.
А когда настали дни подготовки к Октябрьской революции. Альберт отобрал самых боевых из своих комсомольцев и сформировал красногвардейский отряд. Во главе его он участвует в упорных боях против юнкеров, засевших в Алексеевском военном училище в Лефортове, потом спешит в Центр Москвы — помогать выбивать белогвардейцев из Кремля.
Спустя месяц красногвардейцы Москвы, собравшись на свой съезд, избирают его членом главного городского 10 штаба Красной гвардии. Вскоре ему доверили возглавить организационно-пропагандистский отдел Московского военного комиссариата.
Таким положением можно было гордиться. Но Лапин рвется на фронт. Его не пускают, он настаивает. И летом 1918 года добивается отправки в действующую армию на Восточном фронте.
Его назначают начальником разведывательного отдела штаба 5-й армии, затем комиссаром штаба армии с одновременным исполнением обязанностей члена Реввоенсовета той же армии. Даже но тем временам, когда у молодой Красной Армии не хватало командных кадров, столь быстрое продвижение по службе нс считалось обычным. Девятнадцатилетнего комиссара армии отличают природный военный талант и редкая требовательность к себе. Он понимает, что одними способностями не возьмешь, что борьба с царскими генералами, прошедшими отличную выучку в академии генштаба, требует специальных знаний.
Альберт набрасывается на военную литературу. Загруженный оперативной и политической работой, он выкраивает время за счет сна, чтобы изучать военное мастерство. Его стол вечно завален книгами по теории в стратегии, которые он раздобывает невесть где.
Долго приглядывался к Лапину командующий 5-й армией Тухачевский — один из лучших, образованнейших командармов Красной Армии. Однажды, покончив с делами, он задержал у себя молодого комиссара:
— Я вижу, у вас большая страсть к военным знаниям. И готов помочь вам в этом. Согласны?
— Согласен, — ответил Альберт.
Занимались они в короткие перерывы между боями. Командарм был доволен своим учеником. «Быстро схватывает, обладает отличной памятью», — отмечал про себя Тухачевский. Последнее занятие окончилось неожиданно.
— Товарищ командарм, — проговорил комиссар, — я очень вам благодарен за науку. А теперь прошу направить меня на передовую. Обещаю не подвести вас. Дайте мне хотя бы роту.
— Если вы так хотите, я не стану возражать, — сказал Тухачевский. — Только почему же вы так низко цените качество наших занятий?
— Как понимать вас, товарищ командарм?
— Хочется верить, что вы способны командовать не только ротой…
Мечта Альберта сбывается. В конце июля 1919 года он направляется на передовую — командовать стрелковым полком.
Многим поступок Лапина показался несерьезным, мальчишеской выходкой. «Подумать только — отказался от должности комиссара и члена Реввоенсовета армии! И ради чего?! Всего-навсего должности командира полка!» Но Лапин не ищет личной выгоды. Главное для него — быть максимально полезным революции. А на передовой — Альберт в этом уверен — он сможет принести больше пользы.
…И вот госпиталь… Все те же белые простыни, от которых Альберту становится теперь не по себе… Он поворачивает голову к окну — тот же, знакомый до мельчайших подробностей переплет рам. За окном — кусочек запущенного сада, который прощупан глазами до последней травинки… Порою кажется, что время остановилось…
«Нет, — говорит себе Альберт, — так думать нельзя. Чего доброго, сойдешь с ума». И он переключает память на другое. Вспоминает свой полк, товарищей по оружию. Одна за другой проносятся картины боев… «Как хорошо все началось! — думает Альберт. — Сколько бы еще провел боев, если бы не проклятая нуля…» Но ничего — он все равно пересилит этот вражеский кусочек свинца! Не отлита еще пуля, которая заставила бы его уйти на покой!
Всю осень 1919 года Лапин провалялся в постели. Но железная воля и крепкое здоровье брали свое. Настал день, когда врачи разрешили ему подняться. «По только на костылях», — предупредили они. А через несколько дней к начальнику госпиталя вошел лечащий врач:
— Вы слышали новость? Лапин просится на фронт!
— Да он в своем уме?
— Вот и я ему то же самое сказал. А он мне заявил, что собирается предстать веред врачебной комиссией.