Все шло прекрасно, пока она не попросила Яна рассказать о своей семье. Обычный вопрос, но Ян так тщательно вытирал губы салфеткой, что Катя подумала: за этот вопрос ей тоже придется заплатить. К счастью, напомнила она себе, из игры можно выйти в любой момент.
— Они не стоят того, чтобы о них рассказывать, — сдержанно ответил Ян.
В любую минуту…
— Тогда я не буду довольна. А я, согласно правилам, должна быть довольна.
Ян сидел напротив нее, сложив на столе руки в замок. Он казался опытным преподавателем, которому дерзит студент. Занес ручку над пустой графой напротив названия его предмета и думал, не поставить ли «единицу». Но — нет. Этому преподавателю нравились дерзкие студенты.
— Ты быстро учишься, малышка Кэт.
Ей показалось, что Ян специально придумал это обращение, чтобы в следующий раз она загадала не называть ее так больше.
Он медленно поднялся из-за стола, поставил турку на огонь и высыпал в нее кофе из пакета. Теперь Ян стоял к Кате вполоборота. Оставалось только догадываться, что выражает его лицо.
По кухне стал расползаться терпкий аромат кофе.
— Мой отец — тоже водитель. Дальнобойщик. Мать… помощница по хозяйству. Убирает в чужих квартирах. Милые люди.
Ян снял турку с огня в последний момент, когда, казалось, кофейная шапка, вздохнув, прольется на плиту. Разлил напиток по чашкам.
И как у таких обычных родителей мог появиться такой необычный сын? Который живет с уверенностью, что он никому ничего не должен. Что он может брать все, что захочет. И готов принять любые последствия.
Конечно, дальнобойщик и уборщица…
— Наверное, моя настойчивость стала для тебя неожиданностью. Иначе ты бы подготовился и соврал получше. Так что предлагаю внести еще один пункт в наш договор. Не врать, пока идет исполнение желания. В общем-то, я думала, что это часть пункта «не жульничать».
Ян поставил чашки на стол и машинально потер ладонью область груди. Что-то происходило с ним этим утром, он даже двигался медленнее, осторожнее, словно боялся спровоцировать боль.
Спросить бы…
Но сейчас было не подходящее время для вопросов: Ян посмотрел на Катю, и от его взгляда ей захотелось сползти под стул.
— Кэт, ты делаешь нашу игру все более интересной… Согласен. Никакого вранья, — он сел за стол и медленно, с царапающим звуком, придвинул чашку к себе. — Мой отец — банкир. Он тот еще… — Ян запнулся. Он соединил ладони в замок и сжал пальцы с такой силой, что под ними побелела кожа. Но его голос по-прежнему звучал бесстрастно. От такого контраста Кате стало не по себе. — А мать умерла. Через год после ее смерти отец женился на моей ровеснице, редкостной стерве. Мы не разговариваем с ним больше восьми лет. Теперь ты довольна? Желание выполнено?
— Да, — вполголоса ответила Катя, поднося к губам чашку с горячим кофе. Она предпочла бы обжечься, чем смотреть Яну в глаза.
— Хорошо.
Медленно отодвинув стул, Ян вышел из-за стола.
* * *
Мариша была хороша тем, что всегда ждала его прихода.
Наверное, она где-то работала. И уж точно выходила на улицу. Но каждый раз, когда Ян без предупреждения являлся к ней домой, Мариша открывала дверь в боевой готовности. В зависимости от времени суток — босиком в пеньюаре или в коротком платье и туфлях на шпильках. Напрашивалось два варианта: либо она была суккубом во плоти, либо мужчины ходили к ней постоянно, а Ян просто счастливым образом избегал с ними встреч.
Она никогда не просила денег. Но, уходя, Ян всегда оставлял пару зеленых купюр в ванной на зеркале — на пеньюары и шпильки.
Мариша недурно рисовала маслом. Портреты у нее получались особые, не точные копии людей, а словно размытые. Тягучие цветные линии. Но Ян всегда узнавал себя. И всегда мог различить, мужчина изображен или женщина, подросток или старуха. Мужских портретов, кстати, было немного, что делало более вероятным вариант с суккубом. Впрочем, версии не исключали друг друга.
Яну нравилось позировать ей. Вернее, ему нравилось, лежа обнаженным на шелковой простыне, прохладной и гладкой, смотреть, как Мариша водит рукой вдоль холста. В этом движении угадывалось направление линий, чувствовался нажим, при котором густая краска растекалась под напором кисточки. Нравилось видеть ее взгляд, который находил в его теле столько цветов и оттенков. Ее взгляд, кстати, был еще одним очком в пользу первой версии — рисуя, она преображалась. Сбрасывала туфли. Короткое обтягивающее платьице задиралось еще выше. Длинные завитые волосы лезли в лицо, и, вместо того, чтобы собрать их резинкой, она откидывала пряди запястьем — и все равно вымазывала лоб и щеки то насыщенно-оранжевым, но канареечно-зеленым.
— Мне нравится рисовать тебя, ты дикий… — говорила Мариша, нажимая на кисточку, наверное, в том месте, где у портрета было сердце или почка.
Это движение кисточки вызывало у Яна щекотку в солнечном сплетении — или того ниже. Пару раз он действительно подкрадывался к ней: то нежно, по-кошачьи, то стремительно, по-тигриному. Но фокус заключался в том, что наваждение вскоре исчезало, и в его руках оказывалась не демоница, а обычная женщина, раскрашенная, как попугай.
Поэтому Ян предпочитал позировать.
Но сегодня он был плохим натурщиком.
Ян надел джинсы и подошел к окну. Мариша жила в доме послевоенной постройки в мансарде на четвертом этаже. Оттуда открывался приятный вид на изгиб реки и дома с черепичными крышами. По утрам, когда мансарду заливало солнце, а голуби, воркуя, толкались на карнизе, Яну казалось, что, живя здесь, он бы и сам начал рисовать. Но сегодня было пасмурно. Весь город — сплошная серость.
Он открыл окно, спугнув голубей, и закурил.
Мариша неслышно подошла сзади, протянула его распущенные волосы через кольцо пальцев — и резко отпустила, наблюдая, как медовая волна разлилась по плечам.
— Ты как статуя Ахиллеса. Только худой.
Ян молчал.
— Сегодня твой цвет — синий.
— Что? — Ян не донес сигарету до губ.
— Сегодня я рисовала тебя синим, — Мариша положила руки на его голые плечи и развернула к себе.
— Я больше не гогенисто-охристый? — Ян улыбнулся уголком рта.
— Ты совсем другой.
Ян глубоко вдохнул табачный дым. Что она видела? Кроме того, что ей полагалось видеть?
— Я хочу сделать человеку больно. Женщине. Хотя она, в общем, ничем этого не заслужила.
А еще он очень хотел, чтобы Мариша убрала руки с его плеч. Словно прочитав его мысли, она отошла в сумеречную глубь студии.
— Этим ты мало отличаешься от других мужчин. Но в тебе тоже есть слабое место. Есть Ахиллесова пята.
— К счастью, даже я не знаю, где она.
Ян проследил, как окурок, отскочив от замшелого ребра водосточной трубы, упал на влажную землю. Задернул штору и шагнул к Марише.
Глава 5. Казино
Ян ушел на рассвете. Выскользнул из жарких рук черноволосой бестии, пока она спала, и, застегивая на ходу рубашку, сбежал по винтовой лестнице.
Утро было чистым, прозрачным. Последние облака таяли за далекими высотками. Здесь, в старом квартале, время поворачивало вспять и, если прислушаться, можно было уловить цоканье копыт, которое помнил булыжник.
Ни людей, ни машин. Только нежное рассеянное солнце на лице и легкий запах близкой реки, который ветер разгонял по закоулкам крохотных дворов.
Кафе на первом этаже еще было закрыто, парень в фирменном фартуке протирал окно с внутренней стороны. Мальчишка узнал Яна — частого гостя — и, улыбаясь, кивнул ему.
Кофемашина, чихая и кашляя, выцедила напиток в чашку. Ян выбрал столик у окна и пил кофе маленькими глотками, наблюдая, как полоска тени от оконной рамы все дальше отползает от его руки.
Улица оживала. Дребезжа, пронесся трамвай. Из соседнего подъезда, позевывая, вышел седовласый старик в костюме и с тростью, держа под мышкой карманную собачонку. Терьер, изворачиваясь и скуля, просился на землю. Старичок, завороженный утром, не сразу это почувствовал.
Ян оставил купюры на медном блюдце, сожалея, что копейки не в ходу. Россыпь монет — отливающих охрой, оливковым, медовым — органично вписалась бы в интерьер кафе.
Возле трамвайной остановки, расставив полукругом ведра и трехлитровые банки с розами, уже сидела старушка, закутанная в деревенский платок. Ян переводил взгляд с одного букета на другой и все не мог остановиться, пока не увидел миниатюрные чайные розы. Капли росы на них вспыхивали и переливались всеми цветами радуги.
Идея, которая только что пришла ему в голову, была идеальной, как это утро. Как эти цветы.
— Красивые розочки, сынок, только маленькие. Возьми белые, большой бутон. И стоять будут дольше.
— Мне нужны эти, — и когда старуха склонилась над ведром, Ян остановил ее. — Доставай самые лучшие. Те, что в сумке, — задумался, прищурив глаза. — Мне нужно одиннадцать штук.
— Очень красивые, самые лучшие… — бормотала старуха, заворачивая цветы в газету.
Ян, любуясь, коснулся лепестка. На пальце осталась капелька росы.
Да, они были самыми лучшими.
Он вернулся к Марише и, оставив цветы в коридоре, склонился над ее ухом.
— Можно на время взять у тебя пару платьев?
Мариша ответила что-то, похожее на «мяу». Ян принял это за согласие.
Он отдернул шторку, заменяющую шкафу дверь, и стал перелистывать вешалки в поисках подходящего наряда. Пары платьев не набралось, но, по крайней мере, одно было в самый раз.
Затем пересмотрел обувные коробки — не то. Заглянул под подолы платьев — и извлек оттуда пару черных замшевых туфель. Проверил подошву. Здесь, конечно, он мог ошибиться. Вытряхнул туфли из первой попавшейся коробки, положил туда те, что отобрал. Перевесил через локоть платье и, прихватив букет, выскользнул за дверь.
* * *
Это было самое тихое утро с тех пор, как Катя поселилась у Яна. Ни оглушительной музыки, ни разговоров по телефону, ни хлопанья дверей. Катя бесшумно оделась и проскользнула в ванную. Она поморщилась, когда скрипнул кран — так можно испортить сюрприз.