Я глянула на Лиетт.
– Ты не могла бы, твою мать, пожалуйста, поторопиться?
– Есть быстрый способ и есть правильный, – ответила она, не отводя взгляд от своих сигилов. – Кстати, а почему так много женщин жаждут тебя убить?
– Нет времени объяснять, – проворчала я.
– Ты… с ними знакома?
– Я же сказала, нет времени объяснять!!!
Патронник ружья звучно захлопнулся, ствол снова ожил.
– И-и… – Голос Лиетт застыл на долгой мучительной паузе, пока она заканчивала сигил. – Готово.
От них исходил слабый свет. Из-за двери послышался мягкий щелчок. Сзади раздался взрыв выстрелов. Я толкнула дверь, услышав, как она застонала, и Лиетт ввалилась внутрь. На меня обрушился град осколков, пули загрохотали по палубе. Я нырнула вперед и захлопнула дверь.
Я прижалась к ней, закрыв глаза. Тело содрогалось от ударов железа, когда сотни пуль тщетно лупили в дверь. Я подождала, пока пение ружья не превратилось в слабый недовольный ропот.
Я все еще жива, сказала я себе. Окровавленная, избитая, с трясущимся под мясом скелетом, но все еще живая. Как только я повторила это достаточное количество раз, чтоб самой поверить, то позволила себе рухнуть.
– Сэл, – шепотом позвала Лиетт, ее рука легла на мое плечо.
– Я в порядке, – выдохнула я. – Просто нужна минутка, чтоб кишки не выблевать.
Она оторвала мой подбородок от пола:
– Смотри.
Я послушно посмотрела.
Двадцать пустых глаз ответили мне взглядом. Я кое-как подтянулась на заднице, нащупала револьвер. Я так беспокоилась о тех, кто пытался убить меня по ту сторону двери, что забыла про возможных людей, жаждавших меня убить, по эту.
– Нет, Сэл, – Лиетт схватила меня за запястья. – Смотри.
Штурвальная кабина делилась на два уровня. На нижнем стояли, тесно прижавшись друг к другу, столы для составления карт и механические приборы для навигации. На верхней палубе, где высились обзорные иллюминаторы, через которые виднелась бурлящая серая пелена, стояло капитанское кресло и рулевое колесо…
И Реликвия.
Реликвия. Больше трех тягловых птиц вместе взятых. Творение невозможной геометрии, парящее в воздухе между рядами наспех расставленных, исписанных сигилами аппаратов, которые удерживали ее на одном месте. Она лениво висела, бросая вызов гравитации, как будто это само собой разумеющееся, пульсируя слабым светом, который то разгорался, то тускнел с каждым ударом сердца.
Моего сердца.
Я не могла на нее смотреть, даже пробовать понять ее форму – сразу болела голова. Но не могла и отвести взгляд. Она была странно притягательна, рождала то самое болезненное любопытство, что заставляет приподнять похоронную простыню и глянуть на тело под ней. Чем дольше я смотрела, тем меньше мне хотелось отворачиваться. И чем пристальнее я вглядывалась, тем больше понимала…
Она смотрела на меня в ответ.
Прошла вечность, прежде чем я заметила, что все еще дышу. Ни выстрелов, ни обнаженного клинка – мы в окружении врагов, и никто не пытался нас остановить, даже не сказал ни слова.
И тут я заметила кровь.
Брызги на картографическом столе, на полу, на окнах позади штурвала, а тела распластались по приборам управления. Все они просто лежали, кто-то с кинжалом, вонзенным под нижнюю челюсть, кто-то с грязной дырой в черепе от давно остывшей, выпавшей из ладони ручницы.
– Они покончили с собой, – охнула Лиетт. – Они убили себя.
Мрачненько, подумала я, но не удивительно. Я повидала немало командиров, которые при заведомо проигранной битве предпочитали быстрый исход наблюдению за более ужасным финалом. Но… в этом не было никакого смысла. Это же флагман. Это солдаты Калвена Приверженного. Битва не была для них настолько плоха.
С чего бы им…
– Отпрыски…
Лиетт воззвала к силе, которую не могла видеть. Как всегда делала, когда была слишком расстроена, чтобы думать. Лиетт наклонилась над женщиной, лежащей на картографическом столе, подняла ее и усадила обратно в кресло, обнажив кинжал, вонзенный в горло, который та все еще сжимала.
– Это были мои… я их знала. Что… почему?!
– Извиняюсь.
Ответ пришел как плохая мысль, от которой пытаешься отмахнуться. Я его почувствовала – головой, кровью, костями. И когда взгляд Лиетт устремился вверх, вслед за моим, я поняла, что она тоже.
Мы уставились на Реликвию.
А Старейший – на нас.
– Старейший? – прошептала Лиетт. – Это ты сделал?
– Мне очень жаль. У меня не было выбора, – его голос доносился издалека, призрачный, как угасающий сон. – Времени меньше, чем ты думаешь.
Я поежилась – это вторая худшая новость, которую можно услышать на борту готового взорваться воздушного судна.
– Они идут.
А вот это первая.
– Кто? – спросила Лиетт, поднимаясь по лестнице к Реликвии. – Кто идет?
– Силы, которые ты не в состоянии понять, и тем более остановить.
– Ага, – рыкнула я. – Я уже это слышала.
Лиетт мрачно на меня зыркнула. Я вскинула руки вверх. Она была права, я знала: мы зашли так далеко ради Реликвии, и нечего тратить немногое оставшееся время на то, чтобы досадить волшебному куску дерьма.
Но, в свое оправдание скажу: эта тварь не подохла бы, если бы выказала хоть каплю благодарности.
– Надо идти, – сказала Лиетт, поворачиваясь к Реликвии. – Мы заберем тебя отсюда, Старейший.
Лицо Лиетт исказилось от понимания, тут же придавленного отчаянием, когда она осознала тяжесть задачи.
– Только я не знаю как…
– Позволь мне.
В Реликвии образовалась трещина. Нет, не трещина, никакой зазубренности естественного разрыва. Линия – идеально ровная, охватывающая дикую геометрию Реликвии. Я заслонила Лиетт, когда единственная полоса раскрылась паутиной. Рубку наполнил древний звук скрежещущих друг о друга камней. Куски медленно отделились. Наружу хлынул туман, пахнущий давно оплаканными вещами и покинутыми местами. Сначала с шипением. Потом с воем.
Я притянула Лиетт ближе, накинув на нас палантин. Туман заскользил по полу, клубясь и извиваясь, как живое существо, он бежал к трещинам и щелям, прорываясь наружу. Если он и был ядовитым, то нас не убил. Пока. Но это быстро стало наименьшей из проблем.
Когда я опустила палантин, Реликвия уже открылась. Ее жуткие углы сложились сами в себя, обнажая внутренность, которая блестела, словно открытая рана, туман рассеялся, явив… явив…
– Охереть не встать, – прошептала я.
Что почти помогло.
Я не знала, как это описать. Он? Они? Я даже не знала, на что, мать его, смотрю. Плоть, перекрученная и узловатая, цвета давно усохшего дерева, крепко цеплялась за дрожащую внутренность Реликвии. Она пульсировала, дрожала, дышала жизнью, казавшейся древней и неестественной. Она извивалась бесчисленное количество раз, и в складках плоти я видела… разное.
Крылья, насекомообразные, дрожащие. Лица, закрытые глаза, распахнутые в древнем оцепенении рты. Женскую руку, длинную и нежную. Ногу ребенка, пухлую и формирующуюся. Глазное яблоко, бешено вращающееся в глазнице. Органы, что не принадлежали ни одному монстру, которого я видела, не говоря уже о человеке.
Огромная опухолеподобная масса… из всего. Как будто все, что зародилось в этой оболочке, только что начало расти. И когда огромная масса кожи, сухожилий и костей потянулась вверх, я увидела, что ее венчает. Вернее, из чего она растет.
Старейший. Кем бы этот херов Старейший ни был. Левая половина тела его исчезла под растущей массой, но из нее появилась андрогинная форма, кожа сияла, гладкая, как бронза в лучах заката, вырезанная чем-то, что мне казалось очень близким к совершенству. А лицо…
Неземной? Древний? Ангельский? Пугающий? Все слова были правдой.
И все же… слова казались слишком ограниченными и мелкими. Они не могли охватить то, что смотрело на нас из Реликвии. Живое. И осознающее.
– Ты мог… – Лиетт подошла к Старейшему с почтением, которого раньше никогда ни к чему не проявляла. – Ты мог так сделать в любой момент?
– Нет, – вне оболочки Реликвии голос Старейшего проникал в меня глубже; каждое слово походило на пощипывание жилы, словно струны арфы. – До этого момента не мог.
– Почему?
– Потому что в этот момент… мне бы понадобилась ты.
– Ага, э-э, – я шагнула вперед, с отвращением разглядывая опухолевую массу, сколько могла выдержать. – Я не уверена, как это… – я махнула рукой, обводя все это то-чего-не-должно-быть, – поможет нам вытащить тебя отсюда. Ты не стал меньше, просто теперь ты более мягкий.
– Тело – всего лишь оболочка. Мне оно необходимо не больше, чем тебе одежда.
Я постаралась на этом не зацикливаться.
– Все, что требуется – вот оно.
Смотреть не хотелось, но я не могла отвернуться. Одной рукой, которая не была частью кожи, Старейший потянулся к груди. Кожа пошла рябью, жидкая, бессмысленная, и пальцы проникли внутрь. Огромная масса вздрогнула, напряглась, словно затаив дыхание. Медленно он вытащил руку и протянул ее Лиетт, разжимая пальцы. Она изучала всего мгновение, потом сложила вместе ладони, и в них что-то упало.
Это было прекрасно.
Свет. Сияющий всеми красками, что я видела в своих самых глубоких кошмарах. Они кружили друг над другом, многоголосием яркого света, который боролся, жил, умирал, сменяя сотню жизней за считаные секунды.
– Это… – голос Лиетт дрогнул, все слова казались слишком грязными. – Это твое сердце?
– Если тебе так угодно, – раздался из сгустка света голос Старейшего. – Это все, чем я когда-либо был. Все, чем я буду. Все, что я когда-либо хотел… и то, чего мне никогда не удавалось достичь.
Пальцы Лиетт дрогнули, когда она обхватила свет. Постепенно, его сияние смягчалось, просаживаясь сквозь них, пока не обрело идеальную форму сферы: преломляющую свет, отполированную и крошечную.
– Ты… – вытек оттуда голос Старейшего, – простишь меня… однажды…
И он замолчал.