– Неужели? – протянул Приверженный. – Я предполагал обратное, учитывая, что сейчас твои убивают моих.
– Черт, – пробормотала я Лиетт, отступая. – Черт. Обитель, Революция – оба подчиняются этим… этим…
– Я пришел за Старейшим, – отозвалось чучело. – Когда мне вернут брата, можешь забирать свои игрушки и заставлять их маршировать, сколько тебе заблагорассудится.
– Мне казалось очевидным, что я не собираюсь этого делать, – отрезал Приверженный. – Хотя ты никогда не оправдывал ожиданий. Возможно, это моя ошибка. Зачем мне отдавать тебе нашего брата, когда я только что освободил его из клетки, а, Мудрейший?
– Не путай свою надменность с интеллектом, Сильнейший, – рыкнуло в ответ чучело. – Ты здесь только потому, что был изгнан в числе первых. Знания Старейшего будут потрачены впустую на твою разлагающуюся оболочку.
– Изгнан? – выдавила я. – Мудрейший? Сильнейший? Да что за хе…
– Вопреки тому, во что ты можешь верить, – Приверженный обратил на меня пустой и темный взгляд, лицо исказила гримаса презрения. – Твои бестолковые междометья не очаровательны, не полезны и не желанны. Тебе больше нечего нам предложить?
– На самом деле, – ответила я, поднимая револьвер, – есть.
И выстрелила. Руина вылетела прямо в его сморщенную рожу.
Замедлилась.
Остановилась.
В считаных дюймах от его носа. Повисла в воздухе, неразорвавшаяся и бесполезная. Левая бровь Приверженного дернулась. И все развалилось. Патрон раскололся ровно пополам, содержимое просыпалось. Пустая металлическая оболочка упала на кучку бесполезной пыли.
– Дерьмово, – прошептала я.
– Весьма, – ответил Приверженный.
Он поднял руку, направил на меня палец и согнул его. Меня пронзил огненный разряд. Он затопил мое тело, каждую клеточку мышц и каждую капельку крови. Ноги подкосились, руки обвисли, мозг перестал работать. Все, что во мне осталось – достаточно воздуха в легких, чтобы закричать.
И я заорала.
– Двести шесть костей, семьсот с лишним слоев мышц, – с презрением проговорил Приверженный. – Клубок хрупких нервов, скопление газов и жидкостей, связанных воедино комком мягкого серого вещества.
Он согнул палец еще немного. У меня не стало и голоса.
– Это все, что нужно для твоего создания. Не более чем собрание блестящих деталей и удачи.
Еще чуть-чуть. И у меня не стало дыхания.
– А чтобы разобрать тебя?
Он снова согнул палец.
– И того меньше.
Мое сердце перестало биться.
Бездыханная. Умирающая. Разваливающаяся. Я не знала. Я не могла думать. Только не когда темнота окутывала меня, и я изо всех сил пыталась найти остатки голоса, чтобы позвать ее, не когда я пыталась дотянуться до револьвера, до нее, до чего-нибудь руками, которые больше не работали.
Когда я оцепенела от боли, чучело замерло. Его титаническое тело исторгло стон, наполненный болью, которую не могли передать черепа. Огонь в его груди начал угасать, наружу вырывались клубы дыма и пепла. Ветер подхватывал их, рассеивая.
Останься в моей голове хоть капля крови, я бы удивилась. Хорошо бы еще я могла чувствовать что-то кроме животной паники, бьющейся внутри тела. Но я не могла. Ничего не помогало.
Мое тело мне не повиновалось. Легкие не наполнялись. Сердце не перегоняло кровь. Я была на пороге сме…
– СТОЙ!
Мгновение. Слово. Взмах ресниц.
И все остановилось. Огонь. Боль. Я снова могла дышать, могла чувствовать. Видеть Лиетт, стоящую передо мной, широко раскинув руки.
Сжимающую Старейшего.
– Серьезно? – Приверженный вздернул бровь. – И это все, что нужно? Предсказуемо. Но приемлемо.
Он протянул руку.
– Верни Старейшего, забирай свою коллекцию плоти и уходи. Считай это нашей единственной милостью…
– Второй закон.
– Я не…
– Второй закон гласит, – повторила Лиетт сквозь зубы, – «Вольнотворец, приняв помощь, обязан справедливо отплатить за нее любым необходимым способом». – Она прищурилась, крепче сжимая в кулаке Старейшего. – Любого, кто мне помогает, каждого, кто мне помогает, я никогда не покину.
Она наклонилась и притянула меня к себе. Ее тепло просочилось в меня. Ее запах ударил в нос.
– Всегда, – по ее щекам заструились слезы. – Любой ценой.
Усмешка Приверженного сменилась разочарованным хмурым взглядом.
– Цель, стоящая за человеческой приверженностью к бессмысленному драматизму, продолжает от меня ускользать. Должен ли я предположить, что ты не отдашь Старейшего?
Лицо Лиетт вспыхнуло той жгучей яростью, что раньше доставалась только мне. Она открыла рот для упрека, вызывающей речи, а может, просто для пары крепких ругательств. Но что бы она ни собиралась сказать, оно так и не сорвалось с ее губ. Гнев улетучился, вместе с ним ушла ярость с лица. Она крепко прижала Старейшего к груди и прошептала два слова, которые я никогда не хотела бы от нее услышать.
– Прости меня.
Приверженный улыбнулся.
– Уверен, Старейший оценил бы все эти сантименты, если бы мог.
– Я сказала это не Старейшему. И не тебе.
Она повернулась ко мне. Улыбнулась. Мягко и нежно. Виновато.
– Нет!
Это был мой крик.
Моя вскинувшаяся рука, когда она подняла Старейшего над головой.
Я пыталась ее остановить.
Но не успела.
Глаза Приверженного расширились. Он тоже протянул жуткую руку, уставился жуткими глазами, тщетно.
В следующее мгновение я уже не могла его видеть. Ни Лиетт. Ни еще что-нибудь вокруг.
Звуки умерли – гул ветра, крики бойни, шум аэробля. Цвета потухли – серое небо, кровь на моих руках. Мир исчез, поглощенный мощным светом, спектром цветов, слишком прекрасных, чтобы смотреть на них, слишком ужасных, чтобы отвести взгляд. На Старейшем появилась трещина.
Свет взорвался.
Огромный столб переплетающихся оттенков устремился к небу, расплескался, образуя над нами нимб. Я смотрела на него пылающими глазами, не в силах отвернуться, разинув рот в беззвучном вопле. Это было прекрасно. Невероятно. Неописуемо.
Старейший. Скрат. В чистейшей, первозданной форме.
Он завис в воздухе – на секунду или на двадцать лет и два дня, я не знала. Такой сияющий, не терпящий никакого другого света, что мог бы оттенить его красоту. И хотя мой слух был слишком примитивным и бесполезным, чтобы принять это, я, думаю, если бы напряглась, смогла бы услышать песнь, заключенную в единственную совершенную ноту.
Она была… печальна.
Затем огромный столб света дернулся, затрепетал, и колонна его обрушилась. С неба, из другого мира.
На Лиетт.
Свет хлынул в нее через рот, глаза, через все поры. Сияние разрывало ее на части, грозило разметать на кусочки. Ее рот приоткрылся, песнь взлетела в небо. Но все, что я слышала – ее крик.
Я заставила себя встать, невзирая на боль. Заставила себя бежать. Прыгнуть.
Когда свет и песнь исчезли, когда вернулся мир вокруг, она упала в мои объятия.
– Дура! – ощерилась я, притягивая ее ближе, слезы жгли щеки, руки ныли от невозможности все исправить. – Дура, дура, сраная дура! Какого хера ты это сделала? С хера ли ты думала, сработает?
– Резонный вопрос.
Приверженный стоял. Руки за спиной. Равнодушный к тому, что видел.
– Старейший всегда с неохотой занимал сосуд, – заметил он. – Наш дорогой брат всегда был излишне деликатен. Должно быть, они пришли к этому выводу вместе, Старейший и женщина. – Калвен пожал плечами и вытянул руку. – И все же разделить их не составит труда. Разве что будет грязно.
Я не могла заставить себя встать и сразиться с ним. Не находила причины встать без нее. Не смогла придумать лучшего, кроме как притянуть ее еще ближе, прижаться щекой к щеке и ждать. Пока темнота поглотит нас обеих.
– Брат.
Я посмотрела вверх. Приверженный тоже. Мы оба увидели занесенный в небо кулак чучела.
– Слово.
Весомый удар. Всплеск пламени и дерева. Металлический вопль, пронзивший воздух, кожу и сталь.
Кулак чучела пробил палубу, образовав в корпусе чудовищную дыру. Двигатели аэробля взвизгнули, когда чучело выпустило его из хватки. Фигура Великого Генерала вонзилась монстру в грудь. Извержение пламени стало концом его тела.
Когда чучело развалилось на куски, я успела удивиться, не увидела ли я исторгшийся из него столб света.
Палуба под нами яростно заходила ходуном, когда аэробль, словно железный зверь, обезумевший от боли, бездумно рванулся в небо. Нас швырнуло на перила. Я ощутила судорогу взрывов, когда корабль стал разваливаться на части. Его тонкие механизмы вскрикивали голосами пламени и оплавляющегося металла один за другим. Из корпуса полетели доски, трубы. Пропеллеры и крылья отломились, исчезли в серой пустоте. Тела, безвольные и истошно молотившие конечностями, падали, как снежинки, небрежно скинутые с плеча дорогого наряда. Голос корабля был полон агонии и скрежета металла, и земля понеслась нам навстречу.
Я всегда думала, что мою смерть восславят в песне. Но, может быть, мне просто не хотелось закончить еще одним телом в общей куче. Бессмысленным и неразличимым. Мне показалось неправильным, умереть по-другому, позволить всему, что сделала Лиетт, сделала ради меня, исчезнуть без песни.
Опера. Баллада. Или простецкий наигрыш.
Я не могла думать ни о чем другом.
Потому я крепко обняла Лиетт, закрыла глаза и зашептала единственную песню, которая пришла на ум.
– Айас ва Индария, – шептала я Лиетт, староимперский казался на языке совсем чуждым. Но песня все равно выходила та самая, которую я помнила с тех самых счастливых времен, когда я еще не была Сэл Какофонией, Алым Облаком, когда я не была никаким убийцей.
Когда я была кем-то другим…
…кем-то, кого я бы хотела встретить.
– Сэл.
Ее голос? Но… губы Лиетт не шевелились. И все же я его ощутила.
Как биение сердца.
Ее руки поднялись, механически жесткие. Корпус корабля вокруг нас начал дрожать и комкаться. Ее глаза широко раскрылись.