Агне низко склонилась, прежде чем, едва не сбив меня на хрен с ног, уволочь в стремлении убрать меня от него подальше. Она притянула меня к себе и прорычала на ухо:
– Ты что, блядь, творишь?
– Выебываюсь. – Мы прошли мимо пафосной дамы, которая соображала слишком туго, чтобы заметить, как я выхватила у нее из руки бокал вина. – Знатно.
– Мы должны искать способ доставить сюда остальных, – зашептала Агне. – Чему совершенно не способствует твоя заметность.
– Моя? А сама-то?
– А что я? – фыркнула она.
Я обвела залу ладонью. Агне глянула на примерно дюжину мужчин, сбившихся в кучу и следящих за ней с обожанием. Она улыбнулась, изящно сделала ручкой и тут же учинила между ними спор о том, кому предназначался жест.
– Это не то.
– Как это не то?
– Потому что я манипулирую вниманием множества людей, которые иначе заметили бы, как ты ищешь место для портала, чем вообще-то и должна заниматься. – Агне фыркнула и поправила перчатки. – А еще я выгляжу великолепно. Ничего не могу поделать.
Я хотела вызвериться, но она и правда выглядела сногсшибательно.
– А какая, мать его, разница? – прошипела я, тыкая в оякаев над головой. – Эти дряни на виду у всех. Как мы, на хер, собираемся их отсюда вытаскивать?
Агне отмахнулась от моих переживаний.
– Не беспокойся. Джеро разберется.
– Как?
– Есть план.
– Какой план?
– Я… вообще-то не знаю. – Агне вздохнула, наблюдая за толпой. – Два-Одиноких-Старика – вольнотворец. Механик. Тот, кто собирает подвижные детали. Сами детали не знают свое назначение, но если механизм работает, они его выполняют.
– Отличная метафора, если б мы действительно были подвижными деталями, а не парой женщин, которых ждет ужасающее смертоубийство, если все полетит к чертям, – прорычала я. – Шанс чего куда выше, если учесть, что мы, сука, не знаем план.
Агне нахмурилась, пытаясь родить ответ. Когда не вышло, она просто опустила мне на плечо ладонь и вздохнула.
– Я тебя отсюда вытащу, – сказала она. – Что бы куда ни полетело. Обещаю.
Агне глянула поверх моей головы в другой конец зала. Между строем колонн свисали портьеры, но в просветах виднелись смутные очертания мебели. Толпа там редела от шумного сборища до считаных пар, устремившихся в полумрак. А большинство их так заняты своими бокалами или губами друг друга, что не заметили бы и пушечный залп, не говоря уже обо мне.
– Цель будет там, – прошептала Агне. – Туда еще никто не проходил, даже слуги, а я слежу весь вечер.
– Тем скорее кто-то заметит, что туда прошли мы.
– Об этом я позабочусь, – заверила Агне.
– Как?
– Я бы рассказала. – Она подмигнула. – Но ты выбесишься.
И Агне, развернувшись на пятках, грациозно прошествовала к центру залы. Огляделась, демонстративно уронила бокал, со звоном брызнувший стеклом, и мигом изящно прилегла рядом.
– Ох батюшки!.. – едва повысила голос она.
А с тем же успехом могла дунуть в военный рог.
К ней мигом ринулось поистине поразительное количество мужчин – и немало женщин. Юные маги-выскочки, бывалые воины, почетные гости – представители всех слоев общества смешались, сражаясь и браня друг друга в стремлении стать первым, кто поможет Агне подняться.
Пока вокруг нее собиралась, привлекая любопытные взгляды, толпа, Агне успела сверкнуть мне усмешкой и подмигнуть. Я мрачно воззрилась в ответ. Что это была за херь? Все силы осадника в ее распоряжении, а она просто, мать ее, упала и к ней сбежались все слюнявые рожи? Что это еще за дерьмо из-под птицы…
Ого, а она была права. Я действительно обозлилась.
А еще на меня действительно никто не смотрел, когда я проскользнула мимо различных тел в различных любовных позах, и скрылась за портьерами.
И оказалась в комнате, полной призраков.
Стоило мне их увидеть, как рука сама собой метнулась к бедру. Они вырисовывались из тьмы, дюжины силуэтов, что подкрадывались все ближе. Мое сердце подскочило, застряло где-то в горле, не давая дышать, а пальцы все искали револьвер.
Я осознала, что его при мне нет, где-то в тот же миг, когда поняла, что силуэты не движутся.
Фигуры. Мебель. Может, зеркала. Десятки их, скрытых тканью. Это была игра теней, думаю, потому я и решила, что они все шевелятся. Или нервишки шалили. Никто не двигался. Они не настоящие.
«Они не настоящие, – повторила я себе, выравнивая дыхание. – Они не настоящие. Призраки не…»
– Я по тебе скучаю, – шепнул мне на ухо голос.
Я развернулась. Увидела, что кто-то стоит в сумраке. Не предмет под тканью – а человек, женщина во мраке. И она смотрела на меня.
Я уставилась на нее, ожидая, что она пошевелится, заговорит. Но нет. Наверное, очередной призрак. Или меня кто-то засек. В любом случае, я не могла закрыть на это глаза. Я медленно двинулась к ней и различила черты – женственные изгибы, нежные губы, глаза.
Полные печали.
Сердце пропустило удар – а потом до меня дошло, что они вырезаны из камня. И изгибы. И губы, замершие в движении. Статуя, говорящая, шепчущая далеким, пустым голосом.
– Я всегда буду с тобой.
Я нахмурилась. Как-то не так я представляла себе, что наконец поеду, мать его, крышей. Мне казалось, будет куда больше стрельбы и криков.
– Тонна металла.
Я рывком развернулась. Еще один силуэт, еще одна женщина. Эта, впрочем, уже оказалась не статуей. А человеком из плоти и крови, с мерцающими фиолетовым глазами.
Пусть я заметно ощерилась от неожиданности, женщина не обратила на меня никакого внимания. Она подошла, держа руки за спиной, встала рядом. Прямая осанка, безукоризненно выверенный шаг. И, даже стоя неподвижно, под длинным церемониальным мундиром она была заметно напряжена, словно и тут, когда рядом только я и статуя, ждала, что одна из нас на нее бросится.
Ничего не могу сказать про стремный, мать его, кусок камня, но судя по мечу на бедре пришелицы, я уж точно ни черта такого делать не собиралась.
– Две сотни за саму статую, дабы придать ей сходство, восемь сотен за оперную актрису, дабы воссоздать голос, – прошептала женщина, изучая изваяние. – Но самым дорогим был труд чарографа. На него ушла тысяча.
Она подняла узкую ладонь в белой перчатке и провела двумя пальцами по подергивающимся губам статуи. Сузила аметисты глаз, столь острые и ясные, что мне казалось, камень вот-вот закровоточит под ее презрительным взглядом.
– Два полных полка солдат, каждый вооружен новейшим зачарованным оружием, более чем достаточно, чтобы удержать крепость на самой спорной территории. – Женщина уронила руки. – Вот сколько добрейший судья потратил на сожаления.
– Сожаления?
Она обратила свой острый, как лезвие, взгляд на меня, и в скудном свете комнаты я смогла урывками рассмотреть ее черты.
Волосы, по-имперски белые, коротко остриженные, срезанные на висках. Отменные ботинки и бриджи подчеркивали стройную, мускулистую фигуру, которую военный мундир пытался скрыть. Невысокая, поджарая, словно клинок, отполированный до зеркального блеска и заточенный убивать.
– Покойная леди юн-Атторо. Убитая во время революционной контратаки, когда они напали на гарнизон на краю Долины. Он заказал это, дабы ее «почтить».
Я глянула на статую.
– Романтично.
– Бессмысленно. – Женщина изучала изваяние, словно могла найти в нем слабость. – Он мог почтить ее, оставшись на службе, помогая Империуму, сражаясь. Келтифан, как и остальные надутые птицы, хлещущие пойло снаружи, измеряют свою ценность тем, что можно увидеть, трофеями, балладами, как дурные скитальцы.
– И как должен измерять свою ценность воин?
– Для воина есть лишь одна мера. – Ее взгляд вдруг опустился. Ладонь легла на эфес меча. – Сколько жизней спас их клинок.
Я негромко, протяжно хмыкнула. Женщина стремительно, словно хищник, перевела взгляд на меня.
– Вы не согласны?
– Нет. – Я прочистила горло. – По крайней мере, в теории.
– Продолжайте, – произнесла женщина тоном, намекающим, что это плохая идея.
Что меня еще никогда не останавливало.
– Это, конечно, все хорошо и благородно, – таки продолжила я. – Не найду ни изъяна, ни разумом, ни чувствами. И все-таки…
Я ощущала, как этот острый взгляд с каждым словом впивается в меня все глубже. Но мой собственный взгляд оставался на статуе, на каменных глазах, устремленных в скорбную даль. Какую бы истину она ни видела в темноте, я очень хотела ее узнать.
– Думаю, – я вздохнула, – я понимаю неспособность отпустить.
Я развернулась к низкорослой женщине и слабо, печально улыбнулась.
– Все равно или поздно понимают.
Та нахмурилась. Взгляд из колкого стал обескураженным, и женщина испытующе сощурилась. Приоткрыла рот на краткий миг, потом заговорила.
– Вы, э-э… – Она поскребла в затылке. – Со мной флиртуете?
Я ответила тем же прищуром.
– Чо, нажралась?
Ее глаза вдруг распахнулись. Кинжальная острота мигом исчезла, и на смену ей пришли дрожащие губы, трясущаяся голова и машущие в неуклюжем предложении мировой руки.
– О! О нет. Мои извинения, мадам. Я лишь подумала… просто… – Женщина вздохнула, опустила глаза и робко на меня взглянула. – Я впервые нахожусь в городе так долго. Я как бы… не общаюсь с людьми… – Она кашлянула. – Особо.
Я вскинула бровь.
– Полагаю, заняты на фронте?
На губах женщины расцвела усмешка.
– Что меня выдало? Мундир? Клинок?
– Они, – ответила я, – и пафосная речь о воинах и оружии.
– О. Точно. В любом случае, вы правы, мадам. – Она взяла мою ладонь и, согнувшись в поклоне, прижалась лбом к моим пальцам. – Веллайн ки-Янаторил, почетный клинок Императрицы, к вашим услугам, миледи.
Я не сдержала усмешки. Такую благопристойность можно увидеть только в опере. Черт, да этот жест в Катаме не использовали сотню лет. Буду откровенной, он заставил меня почувствовать себя не таким уж лазутчиком и даже…
Не знаю. Особенной?
– Вы оказываете мне честь, мадам, – ответила я, когда она отпустила мою руку. И глянула в сторону портьер, за которыми был в самом разгаре прием. – Хотя полагаю, что армия предпочла бы видеть вас там, оказывающей честь более важным людям.