– Ни от чего.
Дарриш выглянула из-за моего плеча.
– Похоже на роскошный пожар. Не твой лучший, но похоже на то.
– Я не бегу.
– Нет? Тогда что ты делаешь?
Я не должна с ней говорить. Я должна двигаться. Она не настоящая. Не настоящая.
– Птицы, – прорычала я и потащилась дальше. – Мы забираем птиц, забираем Реликвию, мы оканчиваем войну.
– Ох, Отпрыски, какие мы бескорыстные! – хихикнула Дарриш и медленно зашагала спиной вперед, чинно сложив руки сзади. – И все это ты собираешься сделать из доброты душевной? – Она склонила голову набок. – Или только чтобы меня убить?
Не говори с ней.
– Вот, ради чего все это, так? Все пожары… они просто для того, чтобы добраться до имен из твоего списка, чтобы их убить.
Двигайся дальше.
– Ведь ничего не будет нормальным, пока ты знаешь, что мы где-то есть, правда? Виски невкусный, поцелуи несладки, все неправильно. Все, кроме нашего убийства. Всех до последнего из списка.
Она не настоящая.
– Все пожары того стоят, верно? Как стоили и тогда, пока ты могла ко мне возвращаться. Ты будешь все жечь и жечь, и ничего страшного, пока ты можешь держаться на шаг впереди дыма.
Она НЕ настоящая.
– И когда закончишь, Салазанка, и последнее имя в списке окажется вычеркнуто, ты просто продолжишь бежать впереди огня? Или наконец остановишься, обернешься…
ОНА. НЕ. НАСТОЯЩАЯ.
– И увидишь пепел, который ты оставила?
Дарриш остановилась. Поняла руку, указала поверх моего плеча.
Не стоило оборачиваться.
Но я обернулась.
Пламя лизало коридор, выныривая алыми языками из черных пастей-проходов, изрыгающих дым. И я увидела там еще одну женщину – хрупкую, нежную, легкую, словно пепел на ветру.
Она уставилась на меня большими глазами за стеклами больших очков, с ужасом на лице. Протянула руку и прошептала:
– Сэл…
Я протянула руку в ответ.
И крикнула:
– Лиетт!
Пламя поглотило ее. Она исчезла. Остался только пепел.
– Огонь все горячее, Салазанка, – хмыкнула у меня за спиной Дарриш.
Я заорала, взметнула щит, готовая размозжить им ей лицо. Но когда развернулась, Дарриш пропала. На ее месте стояла обугленная шелуха, которая когда-то была человеком, вся черная, кроме широкой улыбки на впалом лице.
– Уноси-ка ты ноги.
Я моргнула.
Она исчезла. Лиетт исчезла. Обе ненастоящие.
А вот огонь – вполне. И он никуда не делся.
Я двинулась дальше. Остановка дала моему телу осознать, насколько оно устало. Каждый шаг перемежался гримасой, резью, болью, которая будет возвращаться каждое утро до конца моих дней. Если, конечно, я выберусь отсюда.
Но я продолжала идти. Со следующими по пятам огнем и дымом я шагала, пока огромный коридор не сменился таким же дверным проемом, а тот – необъятной комнатой.
Стоило шагнуть на порог, как меня хлестнуло холодным ветром, так, что кровь и пот застыли на коже. По деревянному полу разметались гнезда, насесты, игрушки, жутковатые останки крупных животных, служивших птицам обедом. Северная стена отсутствовала напрочь, ее заменяли гигантские двери, снесенные с петель. По краям мерцали сигилы.
Сигилы чарографа. Но где он сам?
– Оно на меня смотрит? Ох, Отпрыски, кажется, оно на меня смотрит.
А-а. Вот где.
Оякаи расположились на полу, ничуть не тронутые ни явным разгромом их дома, ни смертью предыдущего хозяина. Они сгрудились вокруг Тутенга, и руккокри неторопливо обходил их, прижимаясь к голове каждой рогатым лбом и нашептывая слова, которые я не могла расслышать за кое-чьими воплями.
– Я не могу! Не могу!
Урда стоял в тисках рук Джеро, а тот силился подтащить его к одной из птиц.
– Это… это опасно!
– Ты только что вошел через магическую дверь, которая из ниоткуда открылась посреди громадного особняка, который, сука, горит! – рявкнул Джеро, пытаясь совладать с чарографом. – Как, черт возьми, это опаснее?!
– Негигиенично! Что если оно меня клюнет? А поцарапает? Я могу подхватить болезнь! Например… – Урда сглотнут ком. – Перьечумка.
– Такой болезни не существует!
– Ты не знаешь наверняка! Никто не знает! Это совершенно неизведанная территория! Я отказываюсь становиться первым пациентом, умершим от…
– Блядь, шевели уже булками, майор Говнодав. – Ирия толкнула Урду к птице единственной рабочей рукой. Магия портала взяла слишком много – правая рука висела плетью, левая нога проволоклась по полу, когда Ирия шагнула за братом. – У меня рука, на хер, медным тазом накрылась, так что рулить будешь ты.
– К-как? Я никогда даже пальцем птицы не касался!
– Тутенг об этом позаботился, – отозвался Джеро. – Просто держи поводья. И давай, блядь, лезь!
– Д-должен быть другой способ! – возразил Урда. – Должен же…
Ирия молниеносно вскинула ладонь и схватила брата за воротник, заставляя посмотреть ей в лицо.
– Что я тебе сказала после смерти мамы?
Урда уставился на сестру, захлопав ресницами. Снова сглотнул ком, кивнул. Ирия кивнула в ответ, разжала пальцы. Под аккомпанемент легких похныкиваний Ирия и Джеро таки запихнули Урду в седло. Закряхтев от усилий, он помог сестре забраться следом.
– Встречаемся в условленном месте. Мы за вами. – Джеро оглянулся на руккокри. – Тутенг!
Руккокри нахмурился, встретившись взглядом с птицей. Коротко похлопал ее по клюву и что-то шепнул. Птица закрыла глаза, поднялась на длинные ноги и рванула к выбитым дверям.
– Нет-нет-нет-нет-нет-НЕТ-НЕТ-НЕТ-НЕТ-НЕТ-НЕТ-НЕТ…
Возмущения Урды утонули в крике птицы. Оякай расправил крылья, оттолкнулся от пола и взмыл в ночь. Клубящийся дым и падающий снег расступались, словно боясь замарать такое создание. Они так и не сомкнулись, пока темные крылья оякая не растворились во мраке.
– Ладушки. – Джеро вытер пот со лба. – Теперь забираем остальных птиц… – Он развернулся. И увидел меня. – Ох черт.
Его глаза не распахнулись шире. Губы не задрожали, силясь выговорить извинения. Джеро уставился на меня, настороженно, недоверчиво. Я видела это выражение на сотнях лиц сотни людей, которые считали меня мертвой – ровно до того момента, как я протыкала их клинком.
– Сэл, – прошептал Джеро, когда я приблизилась. – Ты выбралась.
– Ага. – Я вытерла кровь с лица тыльной стороной ладони. – У меня это неплохо получается, как выяснилось.
Я не узнавала этого человека, который смотрел на меня, это месиво из ран и похожих на шрамы морщинок. Я не видела в нем человека с мягким взглядом, который повстречал меня холодной ночью посреди глуши. Не могла найти того, кто с приятной улыбкой наливал мне вино, и сидел со мной, и притворялся, что мы оба нормальны. Я не представляла, где тот человек, что делился со мной – тихими словами, какими говорят лишь такие, как мы – тайнами, которые мы скрываем, как наши раны.
Этого человека – у которого натянут каждый мускул, ощетинившегося от боли и страха – я не узнавала.
Но взгляд… дикий, готовый убивать…
Этот взгляд был мне знаком.
– Слушай, – прошептал Джеро, выдыхая. – Мне нужно тебе сказать…
– Тебе нужно заткнуться, – отрезала я. – И убираться отсюда. – Я ткнула назад, откуда валил дым. – Всем нужно убираться.
Джеро открыл рот, явно желая что-то сказать. Я сощурилась, явно намекая, что делать этого не стоит. Что бы он там ни хотел выдать, я хотела это услышать, когда буду в состоянии его удушить.
В итоге Джеро слабо кивнул и указал на оякая. Потом протянул руку, чтобы помочь мне забраться в седло. Я сверлила его взглядом, пока не убрал. И не отошел на десяток шагов.
Я ухватилась за седло. Нутро обожгло болью – от наркотика, ожогов, ран. Я скрипнула зубами, сдержалась.
– Уже покидаете нас?
И ты не поверишь, тут же нашла себе еще одну боль в пятой точке.
Его голос был томным, как и походка – худощавый мужчина шагнул в гнездовье, словно покидал отменный ресторан, а не особняк, до краев заполненный пламенем. Одежда висела лоскутами, прорезанная дюжиной ран, опаленная дюжиной ожогов. Однако взгляд его, под костяной пластиной, торчащей изо лба, оставался спокойным, невозмутимым.
Далторос.
А я ведь с минуту даже верила, что выберусь оттуда без вот такого сраного нежданчика в последний момент.
– Лично я могу простить бардак, который ты учинила. – Он стряхнул с обнажившегося плеча пепел. – Нет, правда, я скорблю о потере предметов искусства куда больше, чем о знати, которую ты погубила. Однако…
Далторос сощурил глаза. Они блеснули фиолетовым светом. Поверх треска огня зазвучала песнь Госпожи Негоциант, чистая, как колокольный звон.
Он маг.
Ну конечно, он маг.
С хера ли ему им не быть?!
– Капитан придерживается мнения, что все подданные Империума, какими бы пижонистыми ни были, заслуживают ее покровительства. Это обязанность Клинка Императрицы и цель нашего пребывания здесь.
Кожа Далтороса подернулась рябью, словно вода. Раны по всему телу начали затягиваться. Покрасневшая обожженная кожа вернула здоровый розоватый цвет. За то мгновение, пока я осознавала, в какой глубокой заднице оказалась, он расправил плечи, целенький, бодренький, готовый снова сражаться.
Мастер заживления.
Сраный мастер заживления.
Он был свеж, я – в умате. Он был силен, я – истощена. Даже если бы мне удалось чудом наскрести сил и разбить ему нос, Далторос восстановился бы в мгновение ока.
Кожа, кровь, голова – все пылало. И все же почему-то внутри поселилось нечто ледяное.
– Оскорбление Империума я переживу.
Далторос зашагал ко мне.
– Оскорбление Императрицы меня не волнует.
Он поднял меч. Я взметнула щит.
– Но оскорбление капитана? – Далторос покачал головой. – Этого я не стерплю. В какого бы скитальского бога ты ни верила, советую просить у него прощения, потому как я не оставлю ничего…
Фразу он не закончил.
Ну, вернее, закончил, но не уверена, что булькающие звуки, которые он издал, когда вокруг его шеи сомкнулись пять изящных пальцев, считаются за слова.