Затем в ход пошла вторая рука, схватившая его за лодыжку. Далторос в замешательстве выпучил глаза, разинул рот, силясь закричать, когда его вздернуло вверх. Затем на лице Далтороса отразился ужас – когда он оказался нацелен в стену, словно копье.
И тут же брошен.
Его тело врубилось в камень. Раздался влажный хруст. Далторос рухнул на пол и остался лежать.
Агне, покрытая сажей и грязью, перевела взгляд с того, кого только что швырнула в стену, на меня.
– Прости, – произнесла она. – У вас тут интим намечался?
Я мигнула, уставившись на изломанную груду, которой стал Далторос, и покачала головой.
– Не, все в порядке.
– Вот и ладушки, – Агне прошла вперед, и я увидела, что на ней ни царапины. Она приблизилась к крупному оякаю с перьями глубокого лазурного цвета. – Я возьму эту птицу, если никто не против.
После этой сцены она могла бы взять хоть мою невинность, и я ни слова бы не сказала.
Мы поспешно оседлали птиц, Тутенг на своей встал впереди нашего отряда и махнул рукой. Оякаи, отвечая на странную силу, которой он обладал, взяли разбег. Одна за другой птицы взмыли в воздух. Одна за другой расправили крылья.
И мы полетели.
Дым и жар остались позади. Ночной воздух, сладкий, холодный, до боли чистый, ударил в лицо, заполнил грудь. Падающий снег таял на моей коже, и вместе с ним таяла боль. Я дышала так глубоко, что вот-вот и потеряла бы сознание и вывалилась бы из седла.
Но этого не произошло. Я летела сквозь ночь с птицами, которых мы украли, впереди пожара, который я учинила. С каждым вдохом я шептала ветру:
– Я справилась.
После всего – после всей лжи, всех ран, всех моих дерьмовых поступков, мы справились. Птицы наши. План еще в действии. Я осталась жива.
Почему-то.
Я оглянулась через плечо. Пламя поглотило особняк целиком, подсвечивая ночное небо, словно погребальный костер. И посреди него, не обращая внимания ни на пламя, ни на чернеющие вокруг его ног трупы, стояло чучело.
Его пустой взгляд был устремлен вверх. Единственный глаз, холодный, голубой, был прикован ко мне. Алое сердце билось.
Точно в такт с моим.
27. Малогорка
Страдания заставляют мир казаться совсем крошечным.
Вот первое, что Мерет усвоил, когда прибыл в Долину Борруса после великой войны, которая потрясла эту землю. Когда он столкнулся с этим всем – сломанными конечностями, которые не срастались правильно, ночными кошмарами, что не давали людям спать, временами, когда люди вдруг просто заливались слезами без причины, – все это, казалось, так… душило.
Ему иногда становилось стыдно за такие мысли. Но другого слова Мерет подобрать не мог. Страдания затягивались вокруг его шеи, словно петля. От деревни к деревне, от дома к дому, они неизменно были везде. В том или ином виде, но всегда. И всегда сжимались чуть крепче, всякий раз, как Мерет делал вдох.
Может, поэтому он и продолжал перебираться с места на место.
Ему даже не приходило в голову, до того, как он встретил женщину со шрамами и здоровенным револьвером, насколько же огромен Шрам и каких ужасов ему, Мерету, посчастливилось избежать. Он слышал истории о фанатиках Обители и их чудовищах, но считал их всего лишь… байками, далекими от его работы и тех, кто в ней нуждался. Черт, даже Империум, нынешний хозяин Долины, иногда казался чем-то мифическим – магов Мерет если и видел, то издали.
Но рассказ этой женщины… это чересчур.
Чересчур много огня, криков, смерти. Чересчур много чудовищ и слишком мало героев, способных их остановить. В нем были все войны, которых Мерет силился избежать, вся кровь, от которой он стремился уйти. А теперь все это – и женщина, которая все это разожгла – рухнули в его поселении.
Может, поэтому он встал и охнул:
– Мне нужно подышать.
Сэл глянула на него с другой стороны стола.
– Ты как, в порядке?
«Нет», – подумал Мерет.
– Да, – сказал он, слабо мотнув головой. – Да, я… я просто…
Мерет запнулся, но затем похлопал себя по ногам ладонями.
– Если долго сидеть без движения, то кровь собирается в сгустки, знаешь? От них можно умереть.
– Серьезно? – Сэл откинулась на спинку стула, почесалась. – Какая унылая смерть.
«Лучше, чем сгореть заживо».
– Точно. Унылая, – подтвердил Мерет. – Так что я пока… ну, ты поняла…
Сэл уставилась на него, с пустотой в голубых глазах, со сжатыми губами. На мгновение Мерет задумался, не уличит ли она его во лжи, не догадалась ли, что он собрался сделать. Но даже если и догадалась, Сэл ничем себя не выдала и склонила голову.
– Лады, – отозвалась она. – Я тут посижу.
Мерет снова кивнул, молча. Побрел к двери.
Он шел, пока не убедился, что его не видно из окон.
И тогда побежал.
Он рванул к подножью холма, спотыкаясь о камни и кустарники, впуская в легкие холодный воздух, и не остановился, пока усталость не перекрыла страх. Мерет согнулся пополам, упираясь ладонями в колени, глядя широко распахнутыми глазами, не мигая.
«Чудовища, – сказал он себе. – Она сражается с чудовищами. Она сжигает города. Она убивает людей. Она – скиталец, сраный магический убийца на войне, кишащей магическими убийцами. И как скоро они последуют за ней сюда? Как скоро начнется новая война?»
Мерет окинул взглядом Малогорку, ее скромные домики, которые он так хорошо изучил. Поймал себя на попытке представить, как их окутывает пламя, как поля изрыты траншеями, чтобы вместить все тела. Как скоро чары или пушка превратят дом старика Риттиша в груду дров? Как скоро Даниску и трех ее детишек раздавит нога какого-нибудь чудовища?
Как скоро, гадал Мерет, они поймут, что в этом виноват он?
«Синдра права, – сказал он себе. – Ты привел Сэл сюда. Ты позволил ей остаться. Ты виноват. Ты виноват. Ты виноват. Ты…»
– Мерет?
До его ушей донесся хриплый голос, который обычно сопровождали жалобы на больные суставы и плохую погоду. Поблизости стоял Родик, весь угловатый и седоволосый, рядом с отжившей свой век птицей, запряженной в еще раньше отжившую свой век повозку, полную пожитков.
– Ты в порядке, юноша? – Родик покинул имперскую территорию много лет назад, но акцент не поблек ни с годами, ни с расстоянием. – Вид такой, будто сейчас стошнит.
А ведь Мерет даже не думал, что его тошнит, пока Родик это не упомянул. Так что ограничился коротким ответом, булькнув:
– Порядок. – Он глянул на телегу, взгроможденные на нее пожитки. – Вы… уезжаете?
Родик ужасно помрачнел.
– Не по своей воле. Я держал этот дом сорок лет и вырастил в нем шесть детей. Я бы предпочел его не оставлять. – Он указал куда-то вниз по дороге. – Но не хочу видеть, как с ним случится такое.
Дом госпожи Калавин. Шикарный, строгий, даже в руинах. Револьвер Сэл снес крышу полностью, а обломки досок второго этажа превратились в зубцы его короны. Этот дом выдержал шесть бандитских налетов, как свидетельствовали местные предания. Больше сотни человек с сотней оружий.
И Сэл разрушила его единственным выстрелом.
– Многие уходят, – продолжил Родик. – Кроме Синдры. Я думал, что пережду здесь с ней, но она… – Он вздохнул, с усталых губ сорвалось облачко пара. – Синдра сказала, что этот скиталец не знает милосердия.
«Она права, – сказал Мерет себе. – Она всегда права».
– Родик, – произнес он, – я не хотел…
– Ты не виноват, – Родик поднял руку, прерывая его извинения. – И ты слишком много помогал Малогорке, чтобы я упрекал тебя в желании сделать чуть больше. Но, Мерет… – Родик взглянул на вершину холма и содрогнулся, будто ожидал, что Сэл в любую минуту вылетит наружу и снова примется стрелять. – Она того не стоит.
Мерет сглотнул.
– Не стоит чего?
– Этого поселения, усилий, того, через что ты проходишь, чтобы ей помочь. – Родик сощурился. – Ты когда-нибудь видел дело рук скитальца, Мерет?
– Я видел следы войны в округе и…
– Тогда ты видел дело рук цивилизованных людей, доведенных до предела. Но скитальцы… – Губы Родика сжались, дыхание стало прерывистым. – Я возвращался из Гнутоели, доставлял туда древесину, шесть лет назад. Спустя полдня вспомнил, что не получил подпись на доверенной бумаге. Я вернулся и…
Голос умолк, затерялся среди холодных снежинок, опускающихся на землю с неба.
– И что? – подтолкнул Родика Мерет.
– И… ничего, – прошептал тот. – Города не стало. Он был разрушен до основания. Людей разметало, они висели, насаженные на обломки своих домов, лежали, размозженные о камни улиц. Больше шести сотен человек. Исчезли за половину дня. Позже я узнал, что это дело рук небесника, ее звали Ванта Зефир, или что-то вроде. Она ни черта у них не взяла. Ничего не требовала. У нее не было никаких причин. Она просто заявилась и…
Родик содрогнулся, глубоко вздохнул.
– Война делает из людей зверей, Мерет, но рано или поздно они опять становятся людьми. Скитальцы же… Скитальцы даже не звери. У тех есть причина убивать. – Родик оглянулся на дом Мерета. – Слушай… в повозке еще есть место. А старушка, – он указал на свою птицу, – еще крепкая. Доставит нас в ближайший город к восходу солнца. Давай со мной, Мерет. Ты не захочешь оставаться, когда здесь случится то же самое, что и с Гнутоелью.
– Родик, я не…
– Что тебя беспокоит? Гордость? Храбрость? Даже самый смелый мертвец – все еще мертвец, юноша, а признательность этого скитальца кончится ровно в тот момент, как ей понадобится через тебя переступить. – Родик вздохнул, опустил на плечо Мерета ладонь, ободрительно сжал. – Послушай. Нам не обязательно продолжать разговор. Можем на этом навсегда разойтись. Сейчас я иду в дом, забрать еще кое-какие вещи, а потом отправляюсь. Если к тому моменту ты будешь сидеть в повозке, я не скажу ни слова. Но я буду рядом. И у тебя будет новое поселение. Лады?
Мерет попытался найти, что сказать, но сумел только слабо кивнуть. Родик с кряхтением ответил тем же, затем побрел в свой дом и захлопнул дверь, оставив Мерета в худшем положении, в каком только может очутиться разумный человек.