С моим приближением Ирия напряглась, но не стала возражать, когда я тоже опустилась на колени и всмотрелась в лицо Урды. На нем отпечатался ужас – не просто тревога, но отупляющий, ледяной ужас, который стоит лишь раз испытать, и он больше никогда не забудется.
Прямо как в тот раз.
– Я их слышу, – прошептал Урда. – Я их слышу, слышу, слышу.
– Слышишь что? – спросила я.
Урда поднял на меня взгляд. В его глазах дрожали слезы. Он с трудом сглотнул и хрипло, слабо выдохнул:
– Саранчу.
Палантин вдруг захлестал у меня перед лицом. Порыв холодного ветра вгрызся в меня, пронизывая сквозь куртку. Тучи закружили над головой. Джеро вскочил на ноги, бросился к краю плато; Агне, оставив чтение, ринулась следом. Тутенг напрягся, поглаживая клюв оякая. Ирия медленно помогла брату встать, нашептывая успокаивающие слова.
Все взгляды устремились на небеса.
Как и его.
– А, – негромко подал голос Два-Одиноких-Старика. – Я ведь говорил.
Развернувшись ко мне, он скупо, горько улыбнулся.
– Они здесь.
Первым был звук. Далекий гул лопастей, шепот ветра, ворчание двигателей.
А затем – сами аэробли.
Сквозь серые тучи пробилась огромная ладонь. За ней тянулась длинная, могучая рука, раздвигая небеса для корабельного носа. И прикрепленный к нему исполинский, непреклонный, суровый Великий Генерал Славной Революции Кулака и Пламени летел сквозь облака.
Всего лишь носовая фигура – человек с жесткими угловатыми чертами и еще более жесткими глазами, выкованный из металла, с вытянутой в ожесточенном жесте рукой. Но даже при этом изображение Великого Генерала стало второй самой впечатляющей вещью, которую мне довелось увидеть в тот день.
Первой был корабль, к которому он крепился.
Он взрезал тучу мгновением позже: великий левиафан из дерева и металла, кит с раздутым пузом, плывущий по облакам, словно по волнам. По обе стороны, помогая ему следовать курсу, раскинулись массивные крылья. Множество пропеллеров, приделанных к бортам, крутились под властью Реликвий-двигателей, дюжины металлических лопастей гудели железным созвучием, удерживая огромный аэробль в воздухе, заполняя небо густым стрекотанием.
Как саранча.
– Мои дорогие друзья, – прошептал Два-Одиноких-Старика. – Пора.
Я не питала к Революции особой любви – я не видела ни одной их машины, которую бы не смогла превзойти магия. Но эта… эта летучая штуковина… не постыжусь признаться, что я лишилась дара речи.
Тебя бы он тоже покинул.
Вот мрази.
Нашли способ летать.
Со скрипом дерева, гулом металла, пением двигателей флагман Железного Флота плыл по небесам с равнодушным, непринужденным апломбом. За ним виднелись остальные аэробли под знаменами Революции. Каждый был меньше, изящнее флагмана-левиафана, но все плыли с тем же неторопливым безразличием, безучастные к тому, что лежит внизу.
Или кто.
Не знаю, сколько я на них пырилась. Так долго, кажется, что успела забыть, что такое эти корабли, что мы собрались с ними сделать. Разумеется, я забыла, насколько, блядь, тупым был этот план. Но когда мое плечо сжала ладонь Джеро, я вспомнила, почему мы сюда явились.
Почему именно мы должны были это сделать.
– Отправляйтесь же, – произнес Два-Одиноких-Старика. – Я встречу вас позже, в условленном месте.
Я развернулась, увидела их. Агне, Тутенга, близнецов, сидящих верхом на оякаях. И рядом с ними – еще двух птиц.
С пустыми седлами.
Джеро, мягко улыбнувшись, вручил мне мой ремень. Я ощутила тепло Какофонии сквозь кожу его кобуры, и револьвер взглянул на меня латунными глазами, ухмыльнулся – лишь мне – самой жестокой, самой мерзкой ухмылкой, на какую только способен. И жарким, исходящим паром выдохом поинтересовался:
– Приступим?
36. Железный флот
Мои худшие сны – те, где я снова летаю.
Те, где я не Сэл Какофония. Я не Алое Облако, я не кто-то.
Я просто… летаю.
Иногда рядом проносятся птицы, иногда бушует гроза. Иногда мир далеко внизу, иногда внизу вообще ничего нет. Иногда вокруг просто облака и ветер, и небо столь широкое и голубое, что я не могу поверить, что никогда не поднимала взгляд и не видела его раньше. И неважно, потому что я снова летаю.
Когда-то я летала.
Потом я просыпаюсь – и все. Я все же застряла на земле, и небо не такое голубое. Иногда я плачу, иногда – нет. Иногда я просто натягиваю палантин повыше и отправляюсь дальше, и долго не смотрю на небо вообще.
Все сражения, и ебля, и выпивка, и курево в мире не способны дать мне ощущения лучше.
Но в тот день, когда мы все изменили…
– ОХЕРЕТЬ!
Тот день оказался в шаге от.
Урда верещал, цепляясь за сестру. Агне хохотала. Джеро выкрикивал приказы. А я ни черта никого не слушала.
Оякай скользил по небу, его крылья взрезали раны в облачном пейзаже, пока мы плыли в бесконечном сером сумраке. Оякай двигался так беззвучно и легко, едва взмахивая громадными крыльями. Закрой я глаза, почти могла бы притвориться, что его подо мной нет. Я слышала лишь истошный свист ветра, чувствовала лишь то, как волосы хлещут по лицу, и каким легким сделалось мое тело, что я позабыла про тяжесть шрамов.
К концу дня прольется кровь – я чуяла нутром. Мне никогда не улететь так далеко или быстро, чтобы это забыть. И в будущем ждут тяготы, борьба и печальные песни, которые я услышу, а может, уже нет.
Но то будет иное время для иных людей, иного мира.
А этот миг, это время…
Они для меня.
Шальной ветер, поймав край палантина, прилепил его мне к лицу. Я вдохнула, и цветочный аромат наполнил мое тело тяжестью. Пусть я отчаянно не хотела, но невольно задумалась о руках, что соткали этот палантин и подарили мне этот запах.
Я задумалась, что бы она сказала, если б увидела, как я улыбаюсь чему-то, кроме убийства или хреновой шутки. Порадовалась бы она за меня? Или знала бы, что полет кончится, и тогда я снова стану тем же изломанным человеком, что и всегда?
Оякай смерил меня через плечо желтоглазым взглядом, словно почуял мои мысли и в ответ говорил, мол, «Охереть не встать, а ты не могла бы поменьше изображать унылый кусок говна, пока я тут лечу?».
Хорошая птица.
Я назвала его Стивен.
И Стивен был прав. Нельзя поддаваться печалям в такой момент.
В конце концов, мне предстояло разбить Революцию.
Я расслышала резкий свист. Все взгляды обратились к Джеро, и он дал нам знак: ладонь зажала рот, кулак вскинулся вверх. Никаких разговоров, иначе мы все погибнем.
Что меня более чем устраивало.
В следующее мгновение я перестала слышать даже собственное дыхание.
За стрекотом саранчи.
Они плыли, словно кошмары. Аэробли скользили сквозь облака черными чернильными пятнами. Слишком большие, слишком громадные, слишком невозможные, чтобы замечать таких жалких существ, вроде нас, они продолжали путь по небу, безразличные и надменные.
Стивен подо мной начал менять направление. Птица Тутенга впереди взяла выше, остальные двинулись следом, стремительно скрываясь под покровом облаков. Мы сновали между меньшими аэроблями, держась за пределами их досягаемости – да, бесконечная серая пелена прятала нас, но рисковать было неразумно.
Не с той целью, которую мы преследовали.
Флагман, не просто громадный, но исполинский, плыл в середине флота. Мы будто целую вечность пролетали под его килем, а он таращился рядами пушек, словно чудовище с сотней черных глаз.
Нас никто не заметил – ну, разумеется, иначе мы бы уже вовсю неслись к земле, пылая и обделываясь по пути, – однако пугало не это. Если на остальных кораблях даже вполовину меньше огневой мощи, хватит одного, чтобы озарить все небо.
Я невольно задумалась, что же увидят с земли. Огонь пушек? Сам корабль? Или только услышат стрекот саранчи, поднимут голову, и мир вокруг взорвется?
«Хватит, – я помотала головой. – Хочешь, чтобы народ трепался, мол, Сэл Какофония растекалась мыслью по древу, когда должна была что-нибудь взрывать? Глаза разуй, идиотина, цель впереди. – Я задумалась. – Точнее, внизу».
Мы поднялись выше, пока холодный воздух не стал жечь огнем, а внизу не растянулась палуба флагмана. Хорошо, что я в тот день ничего не ела.
Потому что мне определенно не нужно, чтобы народ трепался, что Сэл Какофония обосралась.
Пушки. Броня. Штык-ружья. Клинки. И солдаты.
Тьма, мать их, солдат.
Вдоль бортов выстроились пушки и длинностволки, стальные, новенькие, блестящие, жаждущие битвы. Расчеты сновали по палубе с зарядами севериума и вечными алхимическими факелами. Паладины, передвижные доспехи, сжимали алебарды размером с очень высокого человека в огромных латных рукавицах, обходили корабль дозором и чернили небо севериумным дымом ревущих двигателей.
Одно прямое попадание любого такого – и меня не станет в мгновение ока, вместе с моим зачарованным палантином.
Я насчитала не меньше сорока.
Так что ага, можно сказать, дела обстояли не очень.
Я сохраняла самообладание достаточно, чтобы по крайней мере не орать. Мы с Джеро выверяли план до потери пульса: Какофония подожжет палубу и устроит сумятицу, чтобы Агне успела высадиться и зачистить палубу. Джеро и близнецы зайдут с другой стороны и повредят двигатели.
Все, что нам нужно – малость удачи, куча огневой мощи и…
Охереть не встать, это что, Драконоборцы?
Чтобы разглядеть их среди всех прочих штук, готовых меня прикончить, пришлось сощуриться. Мужчины и женщины, каждый в мудреных портупеях для снабженных двигателями переносных баллист, которые они сжимали в руках. Идеально подходящим к колчанам, полным болтами размером с гарпун.
Драконоборцы, ответ Революции на воздушное господство Империума, назывались куда внушительнее, чем были на деле. Но нельзя же назвать что-нибудь «Драконораздражальцем» и ждать, что тебя воспримут всерьез.
Но это, конечно, не означало, что мне хотелось проверить их мощь на своей шкуре.