– СТОЙ!
Само собой, кое-кому просто вот надо было взять и все испортить.
Клинок замер в паре дюймов от груди Лиетт. Она стояла, вклинившись между Дарриш и моей сталью, с раскинутыми руками и блеском в глазах. Во взгляде, я видела это за стеклами ее очков, плескался страх.
Как у зверька.
Как будто думала, что я бы ее убила.
– Она мне нужна, – Лиетт взяла себя в руки, отдышалась, вернула во взгляд сталь. – Она мне нужна, Сэл. Она слышит песнь.
Я сощурилась. Стиснула зубы. Не опустила меч.
Но и не ударила.
Так что… прогресс.
– Революционеры не слышат, я тоже, – продолжила Лиетт. – Но маги могут. Она может. Как только она начала слушать, мы сумели вытащить из Реликвии вот эту штуку, – Лиетт указала на банку. – Она мне нужна, Сэл. Она нужна нам.
– Найдешь себе нового скитальца, – прорычала я. – На одного я по пути уже наткнулась.
– Тенка не подойдет.
– И тогда на кой ляд вы его тут держите? Что, лижет отменно или…
– Нет.
Голос Дарриш. Изнуренный, дрожащий. Она поднялась на ноги, взглянула на меня – медленно, будто обнажила клинок.
– Тенка не слышит песнь. Не так, как я, – Дарриш смутным жестом указала на свое ухо. – Он различает что-то, но… неправильное.
Все это вряд ли интересовало меня больше, чем затыкать ее мечом до смерти. Однако Лиетт по-прежнему не двигалась с места.
– Мы слышим каждый свое точно так же, как и видим, – продолжила Дарриш. – Тенка различил нечто злое, нечистое, словно ругань. А я… – Она коснулась груди ладонью, втянула воздух. – Я слышала нечто холодное, словно оно тянулось внутри меня и…
Дарриш умолкла, ее губы дрогнули, будто слова на языке причиняли ей боль. Она покачала головой.
– Это не магия, Салазанка, – тихо произнесла Дарриш. – Не взрывы, не полеты, не сотканные кошмары. А нечто… большее. Она не просто уничтожает… она изменяет. Звуки. Образы. Саму себя. Ни в Шраме, ни в Революции, ни в Империуме нет механизма или магии на то способных.
Дарриш нежно улыбнулась. Не мне. Больше не мне.
Мне она больше не улыбнется.
– Что бы ты ни слышала о Реликвии, что бы ни знала, – прошептала Дарриш, – этого недостаточно. Никаких наших знаний не хватит. С ней, с тем, что внутри нее, мы сможем все изменить.
Она взглянула на меня. Нет. Она смотрела мимо меня. Сквозь. На то, что не было так страшно изломано, чему она не пела по ночам, иному.
– Мы сможем изменить мир.
Как я сказала, продержишься в нашем ремесле с мое, успеешь перевстречать злодеев на любой вкус. Но достаточно повстречать всего одного, чтобы понять следующее – они все жаждут великих вещей. И я сейчас не про золото и оружие, хотя этого они все тоже, несомненно, хотят.
Всякий злодей – главарь, барон, убийца, браконьер и скиталец – хочет изменить мир. Они желают жить в памяти дольше, чем страх, который сами же сеяли, оставить в мире след глубже, чем способны взрезать их клинки. Они пробуют все – магию, алхимию, милостыню, завоевания.
Но в итоге…
– А кому ли не срать?
Мы все сводимся к телам, которые оставляем после себя.
– Сэл.
Лиетт произнесла мое имя. Еще час назад я убила бы, лишь бы услышать его из ее уст. Но сейчас мой меч был опущен, взгляд устремлен на Дарриш, а в груди поселился холод.
– Что, блядь, вы думаете, сможете изменить?
– С Реликвией, – начала Дарриш, – мы сможем…
– Нахер эту Реликвию. На хер то, что в ней. Что ты, Дарриш Кремень, сможешь изменить?
Она нахмурилась.
– Я не…
– Что, собираешься положить конец войнам? Накормить голодных? – У меня задрожали губы. К глазам подступила влага. – Исправить это?
Я подняла руку.
Я оттянула ворот.
Я дала ей увидеть свое последнее воспоминание о ней.
Дарриш съежилась, словно один вид извивающегося от ключицы до живота шрама причинял ей боль. Хорошо. Я хотела, что он причинял ей боль. Я хотела отточить этот шрам – ту ночь, то мгновение, когда она отвернулась от меня – до бритвенной остроты, вонзить Дарриш в грудь и оставить, чтобы она видела его каждый день, когда просыпалась.
– Посмотри на меня, Дарришана, – прорычала я. – ПОСМОТРИ.
Она послушно перевела взгляд. Трепещущая. Дрожащая. Слабая.
– Может, ты ее и одурачила, заставила поверить, что тебе не плевать на мир…
– Я никого не дурачила, – попыталась возразить Дарриш.
– ЩАС, БЛЯДЬ, ГОВОРЮ Я! – взревела я. – Ты можешь обманывать ее, Революцию, себя, да хоть весь сраный мир, если тебе так угодно. Все твои замыслы, речи, надежды ни хера не значат. Можешь спасти всех детишек, остановить все войны, поселить в каждый дом по щеночку, и ты все равно ничего, мать твою, не изменишь.
Лицо горело. Я не заметила, когда оно вспыхнуло. И не знала, когда по щекам успели потечь слезы.
– Ты отняла у меня небо, – прошептала я. – Ты отняла у меня все. Этого не изменит ничто.
Дарриш с трудом сглотнула, открыла было рот для ответа, но не нашла его – только противный кислый вкус на языке да пустой вздох. Мена, отданная ради магии, я знала, заставляла ее чувствовать каждую рану как свежую, даже любую давнюю. Но мне было плевать.
Все равно ей не так больно, как мне.
И не будет так больно, как от этого.
– А вот он – может.
Я ощерилась, подняла меч. Дарриш отступила на шаг, в ужасе распахнув глаза. Я хотела было замахнуться и вдруг поняла, что не могу – на моем бицепсе вдруг повисла крошечная, разъяренная девушка.
– Беги, – скомандовала Лиетт, бросая на Дарриш встревоженный взгляд поверх моего плеча. – УБИРАЙСЯ ОТСЮДА!
Дарриш дернулась, словно хотела вмешаться, возразить, но, видимо, поняла, что любой вариант кончится моей сталью у нее в груди, поэтому предпочла выбежать и захлопнуть дверь.
Как будто меня такое остановит.
Прежде чем я успела дотянуться до дверной ручки, Лиетт метнулась вперед. Прежде чем я успела ее остановить, она выдернула из волос перо, сорвала с пояса чернильницу. Лиетт, двигая рукой стремительнее, чем я переставляла ноги, поспешно нацарапала на косяке цепочку сигилов и щелкнула пальцами.
Сигилы засияли тускло-фиолетовым цветом, который резал мне глаз. Даже отвернувшись, я поняла, что это были за сигилы. Я знала их еще с того раза в Бормотне, на некоем постоялом дворе, когда мы не хотели, чтобы нас беспокоили. И когда я однажды крепко – и я имею в виду прям крепко – обдолбалась гиблеперцем.
Запирающие сигилы. Никто не зайдет и не выйдет через эту дверь, если не снесет ее полностью.
Что я бы и сделала.
Как только бы Лиетт убралась с, мать ее, дороги.
– Сэл.
Тихие слова. Маленькие, изящные ладони, вскинутые, требующие от меня остановиться. Невысокое, стройное тело, прижатое к двери. Вот и все, что стояло между мной и тем именем из списка, все, что стояло между мной и еще одним шагом к избавлению от тупой боли в груди. На пути к добыче я вырезала убийц, генералов, чудовищ и даже кого похуже. Против Лиетт мне даже меч-то был не нужен. Кровь, раскаленная, злая, отхлынула от головы в руки, требуя убрать ее, отшвырнуть, сломать.
Что я бы и сделала.
Вот только…
Убийцы, генералы, чудовища… никто из них не смотрел на меня так, как Лиетт сейчас. Горестным, встревоженным взглядом, от которого мне казалось, будто я могу вдохнуть глубже, расправить спину, сделать что угодно…
Когда Лиетт вот так на меня смотрела.
– На кону куда больше, чем…
– Чем что? – Мои слова. Жесткие. Холодные, отрывистые. Я еще никогда не использовала их с ней. – Чем я?
Лиетт выглядела так, будто я только что врезала ей по лицу. Епт, наверное, лучше б и врезала. Ее губы шевелились, пытаясь подобрать слова, руки отчаянно искали занятие, способ меня переубедить.
– Чем все мы, – наконец прошептала Лиетт. – Чем все. Разве ты не понимаешь?
– Что не понимаю? Волшебный мир, который ты собираешься создать? Великие дела, которые ты намереваешься вершить? Позволь-ка, Лиетт, кое-что у тебя спросить. – Я придвинулась к ней, по комнате разнеслось эхо шагов. – Ты видишь в том мире меня?
Лиетт подняла лицо. Ее глаза блестели. А мне хотелось выпрыгнуть в окно.
– Нет, – произнесла она. – Я понимаю, ты расстроена, но…
– Я не расстроена, – перебила я. – Я Сэл, мать вашу, Какофония. И никто… никто не стоит у Сэл Какофонии на пути.
Вздох, глубокий и полный раздражения.
– Утомительно.
– Чертовски верно, – ощерилась я, пытаясь оттолкнуть Лиетт в сторону. – Убирайся, блядь, с дороги.
– НЕТ! – Лиетт повисла у меня на руке, крошечная и цепкая, уперлась пятками в пол. – Я не дам тебе ничего испортить, Сэл! Как остальное!
– Испортить что? Твой идеальный мир? Твои идеальные замыслы?
– Испортить все! Твоим револьвером! Твоим списком! Твоей сраной местью!
Протяжное, раздраженное рокотание.
– Мелочно.
– Черта с два, – выплюнула я, пытаясь отодрать ее от себя. – Отпусти, Лиетт.
– Не могу.
– Ой на хер иди. Отпускай давай.
– Или что, Сэл? – осведомилась Лиетт. – Или, блядь, что?
– Или я сожгу этот корабль, а потом и остальные, и все до последнего клочки твоей блядской драгоценной Реликвии, а пепел до последней капли буду заталкивать по задницам отсюда и до Катамы!
Усталый, удивленный смешок.
– Интересно.
– А если ты, мать твою, не заткнешь ту шумо-трубку, которая тут бубнит, я начну и закончу жопой Дарриш, а на полпути еще перерыв на чаек устрою.
Хорошая угроза.
Черт, может, даже моя лучшая.
Даже захотелось услышать подтверждение этому. Ну, или вообще хоть что-нибудь. Потому как Лиетт просто изумленно на меня пялилась.
– Какая шумо-трубка? – наконец произнесла она.
– Сраные трубки на корабле, через которые вы переговариваетесь, – прорычала я и ехидно передразнила: – Утомительно, мелочно, интересно. Если все, мать вашу, не заткнутся и не дадут мне перейти к смертоубийству, я… я…
Я умолкла. Лиетт вскинула бровь, разрываясь между любопытством и подозрениями, что я наконец выжила из скудных остатков своего ума.