– У меня таких нет, – сказала Лиетт. – Я их забила, как только получила это место.
Я мигнула.
– Серьезно?
Она поправила очки.
– Серьезно.
Не то чтобы я хвасталась, но я узнаю лжецов с первого взгляда – их эмоции выверены, слова безупречны, у них всегда в глубине глаз прячется ожидание, что им вот-вот зубы в глотку затолкают. У Лиетт подобного не было. Она на такое неспособна.
Но тогда бессмыслица какая-то. Если я этого не говорила, и она не говорила, то единственным вариантом…
Банка неумолимо приковала мой взгляд. И за стеклом я ощутила присутствие, словно… будто…
Знаешь, когда только познакомился с человеком и уже мгновенно жалеешь?
– А. Я вас прервал.
Она разговаривала. Со мной разговаривала летающая какаха.
Что, наверное, логично.
Потому как она еще и смотрела на меня одним огромным налитым кровью глазом.
42. Железный флот
Когда речь заходит о выживании в Шраме, мне нравится считать себя неким знатоком этого дела.
Есть те, кто могут не согласиться, однако все они в данный момент мертвы, так что можешь поверить на слово. Причина, по которой я так долго избегаю своей очереди быть призванной к черному столу – это всего лишь соблюдение трех правил.
Первое: если тебя что-то зовет – не отзывайся в ответ.
Второе: не стой на пути у того, что крупнее тебя.
Третье: не можешь определить на глаз, чем убить, значит беги.
Так вот, я понимаю, что «не разговаривай с летающим волшебным куском говна» не входит в этот маленький свод, но как по мне, касается всех трех правил, да и само по себе неплохой совет. По крайней мере я не была готова увидеть гротескный ком плоти, который в данный момент пялился на меня немигающим глазом, как и совершенно не была готова иметь с ним дело, что становилось чертовски прекрасным поводом развернуться и выйти в дверь.
Я бы так и поступила, если бы не две причины.
Первая – чарографический замок, который Лиетт нацарапала на этой самой двери, а вторая…
– О, пресвятой научный процесс, как охеренно я гениальна.
Ага.
Вот.
Все ярость и страх Лиетт относительно меня рассеялись в мгновение ока вместе с тем вниманием, которое она была вообще готова мне уделить. Бросив пост у двери и ринувшись к банке, Лиетт прижалась носом к стеклу, словно дите, которое восхищенно разглядывало особенно маслянистого, глубоко нездорового и определенно лоснящегося щеночка в окне.
Я могла выбить дверь – черт, да я могла хоть бы вынести ее выстрелом, Лиетт бы ничего не заметила. Но…
Ну, в общем, не то чтобы я собиралась оставлять ее наедине с этой дрянью.
– Невероятно, – охнула Лиетт. – Он обладает не только способностью изменять свой внешний вид в зависимости от смотрящего, но также умеет изменять свой вид по собственному желанию, что свидетельствует о высшей степени приспособляемости, которая не наблюдается ни у одного хищника. У него есть глаз! Или по крайней мере… глаз вижу я. Ты видишь глаз? Я – да.
– Ага, вижу глаз, – буркнула я, приближаясь с куда большей осторожностью, как и следует поступать с любыми летающими какахами в принципе. – И слышала голос. – Я с трудом сглотнула, глянула на Лиетт. – А… ты?
– Она не слышала.
Голос – если можно его так назвать – не был приятен слуху. Возможно, потому что я не то чтобы его «слышала». Не так, как это обычно происходит. Я не могла…
Знаешь такие моменты, когда в груди все сжимается, дышать выходит через раз, и ты не знаешь, почему? Когда тело что-то осознает, а мозг обязательно сообразит, но в последнюю очередь? Когда каждая твоя клеточка знает – сейчас что-то покатится ко всем чертям, но сам ты еще не осознал, насколько все плохо?
Типа того, только исходит от куска говна.
– Мое присутствие созвучно исключительно тебе.
Каждое слово – удар сердца, каждый вдох – ток крови по венам.
– И хотя расширить мое присутствие на другого – пустяк, лишь ты сумела привлечь мое внимание, в то время как все богатства всех миров на этом поприще не преуспели. Дарую сию почесть тебе и только тебе.
Я уставилась на эту штуковину – существо? Сущность? Организм?
Прочистила горло.
Потерла затылок.
– Эмн, ну допустим. Но могла бы она тоже тебя слышать? Так дело пойдет куда проще.
Пауза. Протяжный, полный раздражения вздох.
– Ладно.
Лиетт изумленно распахнула глаза.
– Я услышала. – Она повернулась ко мне, затаив дыхание. – Услышала! Ты понимаешь, что это означает?
Я не понимала. Но Лиетт задает этот вопрос лишь тогда, когда сама не знает ответ.
Ее энтузиазм вполне мог бы быть заразным, но знать мне было неоткуда. Ощущала ли она этот голос так же – непонятно, однако мои уши, мою кровь, все мое тело затопило его весельем.
И ощущение это мне не понравилось.
– Мельчайший жест, а столько эмоций. – Глаз медленно провернулся в глазнице, изучая нас, изучая меня. – В самом ли деле все так просто? Что же еще таится внутри ваших хрупких коконов? Какие ужасы? Какие наслаждения? Какие красоты вы до сих пор вспоминаете?
Уже знакомое мне чувство – сочащаяся по капле тревога, которую мне внушал этот голос. Однако я никак не могла понять, откуда оно мне известно. Я как будто вглядывалась в темное пятно, когда слишком пристально всмотреться – означало в нем и утонуть.
Моя обычная реакция пред ликом неизвестного и непреодолимого – сыпать руганью и угрозами. На этот раз не прокатит.
Но тут херова засада – ничего лучше на ум-то не приходило.
– Если не хочешь увидеть, что таится за бортом этого корабля, – прорычала я, – то лучше давай говори, что ты, блядь, такое.
– Сэл! – одернула меня Лиетт. – Мы очевидно имеем дело с элементом сознания, следовательно, спрашивать надо «кто ты, блядь, такой». – Она сощурилась. – Или… вы «кто»? Вы обладаете возрастом? Полом? Или…
– Не имеет значения, – ответила штуковина. – Однажды – наверное. Однако я уже и не помню. – Глаз с жутковатой ленцой обвел комнату. – Как не припоминаю и эту землю. И вашу породу.
– Вы… древний? – прошептала Лиетт. – Прародитель?
Глаз прищурился в негодовании… или веселье? Гнев? Не знаю, как выяснилось, по опухолям довольно сложно считать, что они там выражают.
– Я был здесь некогда. Я странствовал по этой земле. И я ее покинул. – Комок задумчиво помолчал, воззрившись на нас. – Вы бы назвали меня особой. Или близким к тому, чтобы не заметить разницы.
– У вас есть имя?
– Не имеет значения.
– Пожалуй, и правда, – Лиетт поскребла подбородок. – Но с целью ведения записей лучше бы как-то вас обозначить.
Я открыла было рот с предложением. Лиетт вскинула руку.
– Только не какаха.
– Да правда, что ли, какое тут значение. Оно нам мозги трахает, – буркнула я. – Никто хоть сколько-то ценный таким загадочным дерьмом из-под птицы сыпать не будет.
– Если утешит, некогда я был известен как Старейший.
– Старейший, – Лиетт покатала имя на языке, пробуя – довольно обычное, а вот как он произнес, малость напрягало. – Как давно ты был здесь, Старейший?
– Немереные годы, бессчетные промежутки.
– Видишь? – поинтересовалась я. – О чем я и…
– Шестьсот тысяч лет десять месяцев две недели четыре дня десять часов сорок восемь минут и пятьдесят шесть секунд назад, – вдруг выдал Старейший. – Если вы в действительности желаете знать.
– Шестьсот… – прошептала Лиетт, и ее глаза распахнулись так широко, что рту места не осталось. – Что означает… Погодите.
Она мигом бросилась к горе книг и принялась там рыться, не обращая на меня внимания. Хотела б я сказать то же самое и об этой… штуковине. Та продолжала пялиться на меня сквозь стекло. Пусть я пока не очень-то представляла, как она разговаривает, но давать ей повод трепать, что Сэл Какофония проиграла в гляделки летающей какахе, я не собиралась.
– И ты все это знаешь, м? – поинтересовалась я. – Вот так просто?
– Это, и более, и все. Я ведаю все сухожилия, все кости, все нервы человеческого тела. Я ведаю глубочайших, спящих меж звезд. Я могу проследить за каплей крови от тела до земли, сквозь года и в волокна листвы дерева, которое она питала. Мои познания беспредельны. И утомительны.
Я хмуро свела брови, глянула через плечо.
– Ага, слышишь? Эта штуковина кишмя…
Лиетт не смотрела в мою сторону. Она перебирала книги, перелистывала их, откладывала в сторону. Меня даже не услышала.
– Она причиняет тебе боль.
А он – да.
Когда я повернулась обратно, глаз Старейшего раскрылся шире. Вертикальная щелка зрачка превратилась в черную сферу, разрастающуюся с каждым моим вздохом.
– Один лишь взгляд на нее причиняет тебе боль. Что ты видишь? Что ты помнишь?
Шире. Больше. Пока глаз не стал темным провалом непроницаемого мрака.
– Расскажи. Все расскажи.
Я не знала, каким словом описать чувство, которое испытывала, глядя в ту черноту. Страх и ползучий холод, пришедшие с голосом, вдруг стали незначительными в сравнении с тем, что я увидела в его взгляде. Слишком… затягивающая, слишком внимательная бездна следила за мной, куда бы я ни поворачивалась. Я ничего не знала о нем, когда впервые его увидела, а теперь и вовсе казалось, что я знаю и того меньше.
Так что понимаю, если ты вдруг думаешь, что врезать по нему – плохая идея.
Но епт, других мыслей у меня не было, только об этом бешеном взгляде и о том, как сильно мне нужно убраться от него подальше.
Лиетт продолжала рыться в книгах. Она не заметила, ни как я скользнула ладонью к Какофонии, ни как обхватила рукоять пальцами. Чем бы эта дрянь ни была, я делала ставку, что магический револьвер имеет больше шансов его грохнуть, чем клинок.
Но когда я попыталась его достать, он уперся.
Чего раньше никогда не происходило.
Я потянула его за рукоять, но револьвер упрямо остался в кобуре. Я сощурилась, ожидая ехидную ремарку, обжигающую кару, какой другой знак, что я его оскорбила. Такое бы как раз не удивило. Однако Какофония оставался безмолвным, холодным, бесполезным куском латуни.