Вместо этого я осмотрела недра корабля. Лабиринты труб пересекались с гудящей симфонией зубчатых колес и шестеренок, сталкивались с жужжащими лопастями и качающимися поршнями в огромном клубке кишок, в котором могли разобраться только революционные инженеры, его построившие. Даже при свете сигилов Урды я не видела края этому безумству. Казалось, механические внутренности корабля бесконечно тянутся в безграничной тьме.
Чрево было огромно. Больше, чем весь аэробль, на котором мы только что были… а, прости, который мы только что уничтожили. А это могло означать только одно…
– Флагман, – я обернулась к ним. – Мы на флагмане.
– Поздравляю, вы получаете звание «Капитан блядская очевидность». Всегда в тебя верила.
На хмурой гримасе Ирии смешались зеленый свет и уродливые тени; она двинулась вперед, прихрамывая – нога онемела, по всей видимости, из-за потраченной силы.
– Да, мы на флагмане. Пока ты рожей торговала, мы настроили порталов, за что тебе ни разу не спасибо.
Я сощурилась.
– Мне не спасибо? Вы, ублюдки, меня бросили.
– Эмн, ну, я понимаю, что так может показаться, – возразил Урда, быстро шагая вперед сестры. – Однако, если припоминаешь, как только мы должны были заполучить наш трофей, возникала маленькая проблемка с побегом от флота аэроблей, который непременно бросился бы нас догонять. Потому мы и потратили еще чуточку времени, перепрыгивая с аэробля на аэробль с помощью силы моей дорогой сестры, чтобы нанести…
– Сигилы.
Шепот, не более, но прозвучало так внушительно, что Урда потерял мысль. А может, я просто перестала слушать. В любом случае, мы повернулись к тени Лиетт, легкой, как струйка дыма, на фоне переплетения движущихся внутренних частей корабля.
Лиетт поправила очки и приподнялась на цыпочки, чтобы получше рассмотреть написанное на странной жужжащей хреновине. Зеленый свет давал мне лишь едва различить, что она там изучает.
Сигилы чарографа. Безукоризненно нанесенные на металл. И повторенные тысячу раз на других частях.
– Искусная работа, – пробормотала Лиетт под нос больше себе, чем нам. – Вдвойне, учитывая сложность материала.
Она глянула в нашу сторону.
– Твоя, так понимаю?
– Э-э, да! Собственно говоря, моя, – Урда неуклюже поковылял ближе и встал рядом. – И спасибо большое, приятно, что ты заметила!
– Изысканно, – снова пробормотала Лиетт, не отрывая взгляда от знаков. – Почти безупречный почерк. Чистые, дееспособные сигилы. Начертание, которое ты используешь… это Киллусианская линия?
– Ах, видишь ли, я тоже сначала так подумал, – Урда застенчиво улыбнулся. – Э-э, то есть каллиграфия – моя работа, да, а это начертание – особое пожелание клиента.
– Конечно же, – пробормотала Лиетт. – Твердый лоб – второе страшное препятствие для прогресса, твердая монета – первое. Извините, я на минутку.
Она вытащила клочок бумаги из сумки, перо из волос и что-то спешно нацарапала. Письмо засветилось, а две секунды спустя загорелось.
Урда ахнул. Даже Ирия изумленно моргнула. Но не я. Я-то знала, что Лиетт оскорбится, если я посмею отреагировать на нечто столь тривиальное, как создание идеально замкнутого пламени из ничего. Да и вообще она ни на кого из нас не смотрела.
– Сигилы не универсальны, – произнесла Лиетт, изучая их в свете импровизированного факела. – Они подготовлены с учетом индивидуальных особенностей. Конкретно для этого корабля, который, полагаю, ты никогда раньше не видел. Как, во имя всего, тебе это удалось?
– Бо́льшая часть сигилов моя – линии, изгиб и так далее, – но, должен признаться, я опирался на образец. Начертание было специально создано после тщательного изучения схем аэробля… то есть, в основном тщательного, мы не смогли украсть все, но наш наниматель настоял и предоставил оставшееся…
– Епт, да заткни ты себе чем-нибудь грязный рот, – прорычала Ирия, пропихиваясь к брату. – Ты каждому встречному будешь рассказывать, чем мы тут занимаемся?
– Я просто объясняю сложность моего ремесла тому, кто вообще-то способен оценить, – с усмешкой ответил Урда.
– Индивидуализированные сигилы. Подсказка, написанная конкретно для одной-единственной машины. Обременительно. Нелогично. Но впечатляет. Отлично сработано, – Лиетт, не обращая внимания на перепалку, одарила Урду беглым взглядом. – Как тебя зовут?
– Ой! Я, эмн… Урда. Урда…
– Нет, твое имя. Как другие вольнотворцы тебя называют?
Он покраснел и потер затылок.
– О, я не вольнотворец. Я работаю с сестрой. Меня на самом деле зовут просто Урда. Могу я, э-э, узнать твое имя?
– Двадцать-Две-Мертвые-Розы-в-Надтреснутой-Фарфоровой-Вазе, – тут же ответила Лиетт уже без единого взгляда. – Польщена.
Не знаю, доводилось ли тебе когда-нибудь видеть, как мужчина полностью теряет себя, и от него не остается ничего, кроме шока на лице и смутного порыва обоссаться. Зрелище не из приятных. Обычно такое бывает, когда он опускает взгляд и видит вот-вот готовый вонзиться меч.
Если это, конечно, не Урда Дикое Перо. Тогда, судя по всему, это может случиться в любое неподходящее время. Например, сейчас.
– Двадцать… Двадцать…
Он заметался между попытками подобрать слова, чтобы выразить изумление, и глубоко подышать, чтобы не свалиться в обморок, но в итоге выбрал третье.
– Двадцать-Две-Мертвые-Розы-в-Надтреснутой-Фарфоровой-Вазе… – охнул Урда. – Ты – Двадцать-Две-Мертвые-Розы-в-Надтреснутой-Фарфоровой-Вазе!
Он повернулся, схватил сестру за руку и затряс ее:
– Она – Двадцать-Две-Мертвые-Розы-в-Надтреснутой-Фарфоровой-Вазе!
– Я, блядь, слышала, – отрезала Ирия, отпихивая брата. – Епт, если б мама знала, что ты писаешься в восторге от красивых имен, она бы придумала тебе получше.
– Надеюсь, ты меня простишь, но я так безмерно люблю твои работы! – Урда, похоже, даже не заметив не то что оскорбительное замечание сестры, а самое ее присутствие, бросился к Лиетт. – То есть тебе, наверное, такое постоянно говорят, но я просто… то есть я видел фрагмент твоей каллиграфии, когда были разрушены Бессмертные Хранилища Линчвина, и был просто… вау! То есть кто мог бы придумать сигил, убеждающий камень, что он на самом деле трава, и поджечь его! Кто еще, кроме тебя!
В тусклом свете не особо различишь, но губы Лиетт тронул едва ощутимый намек на улыбку. Если ты, конечно, не скиталец, который давно рядом с ней, и теперь закатывает глаза.
Ей чертовски льстило, когда люди так делали.
– Уверяю тебя, задача была непростой. Но, как ты точно подметил, каждый сигил уникален, и как только я освободилась от диктата начертания, работа оказалась менее трудной, – ответила Лиетт. – Но не перестала такой быть, разумеется. Бессмертные Убежища свое название заслужили не за легкую возможность в них проникнуть.
– Конечно, нет, это же очевидно, – с жаром закивал Урда. – Но… я имею в виду, ты сделала это с виду так легко. Мы… я и моя сестра, находились на другом краю Шрама, и то, до нас слухи дошли. Мы шесть дней ехали до развалин. Зато я получил оставленный сигил.
Он вытянул руки.
– Просто то, что ты, Двадцать-Две-Мертвые-Розы-в-Надтреснутой-Фарфоровой-Вазе, здесь, что ты хотя бы взглянула на мою работу – это честь за пределами… за пределами…
– Да блядь же, Урда, – вздохнула Ирия, – сейчас вот вообще не время выпрыгивать из штанов.
– Ты помрешь, если придержишь язык хоть раз?
– Да сдохну с удовольствием, лишь бы это не слушать!
Урда обернулся к ней с резким взглядом и словом. Ирия вернула усмешку и несколько слов. И произошла самая крошечная драка в мире: Ирия стукнула его онемевшей конечностью, а Урда в ответ вяло ее шлепнул. Типичные близнецы, заключила я. Или просто родственники. Или парочка дурных ушлепков, не знаю.
Мой взгляд устремился на Лиетт.
Вернее, туда, где она только что была.
В ее отсутствие, я проследила за сигилами – как сделала и Лиетт, я уверена. От извивающихся узоров болели глаза, каждый знак слабо светился, толкуя на языке, на котором могла говорить лишь горстка людей. Они рисовали путь сквозь извилистые трубы и механизмы, которые держали аэробль в воздухе, уводили все глубже в его нутро. Темнота трюма озарилась мягким, нежным сиянием, пульсирующим, словно биение сердца.
Тут я ее и нашла.
И Реликвию.
Установленная на пьедестале, прикрепленная к аппаратам, назначения которых я не знала, не говоря уже о названии, как сердце зверя, которого я никогда не хотела бы встретить. Предмет из камня, света и загадочной геометрии висел, питая сиянием аппараты. Двигатель-Реликвия, крохотная версия того, что мы искали, накачивал аэробль своей мощью. Этот камень, размером едва ли с перекормленную кошку, нес на себе всю эту чудовищную махину.
Ты ж подумай, прикинула я, какой мощью тогда обладает Реликвия, за которой мы охотились.
Лиетт осматривала пьедестал. Урда тоже тут побывал – его письмена так плотно окутывали механизм Реликвии, что под ними не разглядеть металл. Но Лиетт видела больше. Как всегда.
Выражение лица Лиетт – глаза устремлены вперед, почти не моргают за огромными очками, лоб расслаблен, хотя должен хмуриться, не приведи небеса упустит какую-то деталь, если глаз дрогнет – я совсем не хотела видеть. На моей памяти оно застывало у нее всего трижды, не считая этого: первый раз, когда я ее оставила, первый раз, когда я вернулась и когда она впервые поняла, что это все не случайности.
Когда этот взгляд был устремлен на меня – смерти подобно. А сейчас, когда она рассматривала строки сигилов, меня обуял откровенный ужас.
Таким выражение ее лица становилось, когда она осознавала, что дела намного хуже, чем она себе представляла.
– Проблема? – спросила я, проталкиваясь мимо ссорящихся близнецов и подходя к Лиетт.
– Нет, не проблема, – коротко ответила она.
Я поджала губы. И принялась ждать.
– Никаких проблем, кроме безупречно просчитанной миссии первостепенной важности и секретности, которая была так тщательно и глубоко скомпрометирована, что ее умудрились обнаружить и шайка разношерстных воров, и имперская армия.