Даже теперь, когда я не была связана с Акирой, ее сквозящая в каждом слове боль все равно бередила сердце. Исподлобья взглянув на Лафотьера, тоже наблюдающего за этой сценой, не смогла понять, о чем он думает – его лицо будто закаменело.
– Она умерла прямо здесь, – дрогнувшим голосом произнесла Малетта. – На этом самом месте. У фонтана… помнишь?
– Помню. – На глазах бесплотного духа выступили такие же бесплотные слезы. – Помню, Мата.
– И наставница, – продолжила та. – Она так часто сидела здесь. Нам было так хорошо, так… спокойно.
Еще совсем недавно я бы не поверила, что она может говорить с такой надрывной тоской. Что может чувствовать так глубоко. И что картины прошлого могут на некоторое время затмить в ней горящую последние столетия ненависть. Малетта посвятила всю себя этой ненависти и жажде мести. А сейчас, почти потеряв ее, словно бы лишилась главной опоры.
Прилетевший ветер сорвал с ее шеи шелковый шарф, открыв всеобщему обозрению оставшийся от ошейника шрам. Почему я никогда его не замечала? Так же как Лафотьер долгое время не замечал мои.
Как часто мы проходим мимо чужой боли, не замечая ее. Не потому, что не хотим, а просто потому, что не находим времени, занятые собственными переживаниями.
– Я уйду в Немирин, Мата, – произнесла Акира. – Но у тебя впереди еще остаток этой и целая девятая жизнь. Больше сотни лет в запасе, и ты можешь потратить их на что-то стоящее. Тебе всегда нравились цветы. Из всех эликсиров больше всего нравилось придумывать формулы тех, что связаны с садоводством. Поезжай в новый город, открой свой магазин. Ты ведь так красива, и еще можешь полюбить. Заведи семью, роди дочь… Пожалуйста, Мата, пусть хотя бы одна из нас будет счастлива!
По щекам Малетты ручьями стекали слезы.
– Ты не можешь мне этого говорить, – выдавила она. – Ненависть к тебе – все, что у меня осталось. Не отбирай это…
– Значит, не так уж сильно ты меня ненавидишь, раз это чувство так легко отобрать, – улыбнулась Акира. – До той трагедии ты была самой доброй из нас. Я вечно задирала нос, а Сонна всегда всех смешила.
На лице Малетты расцвела бледная улыбка. Она не могла так резко перемениться, отпустив то, чем жила последние столетия. Не могла искренне простить Акиру, но понимала, что проиграла. И все же слезы, льющиеся сейчас из ее глаз, очищали, вытесняли ненависть и заставляли вспомнить прежнюю себя, ту, какую помнила и описала Акира, – милую и искреннюю девочку, играющую с подругами в снежки под сенью вечно цветущих яблонь…
– Я бы хотела все забыть, – произнесла Малетта. – Но не могу…
Никто не успел среагировать вовремя. Я вообще не заметила тень, подкравшуюся к ней со спины, Акира была поглощена разговором, а Лафотьер выкрикнул «осторожно!» слишком поздно.
Длинный кинжал, который Малетта выронила в комнате, вонзился ей в спину точно на уровне сердца, и зажат он был в руке Дэйша.
Наполненные слезами глаза Малетты в последний раз с удивлением взглянули на мир и застыли, когда кинжал прошел насквозь. Дэйш дернул ее на себя, и она упала навзничь.
Теперь в этих глазах снова отражалось небо…
– Нет, – прошептала шокированная Акира и, обратив на Дэйша полный горячей ненависти и ярости взгляд, уже громко воскликнула: – Нет!
К его рукам тем временем потянулись голубоватые, похожие на дым нити, идущие из груди Малетты.
Я в ужасе закрыла рот руками. Это что, ее непрожитые годы сейчас перетекают к нему?!
Не знаю, на что рассчитывал Дэйш. Может, на то, что вместе с жизнью к нему перейдет и сила, которая поможет нам противостоять? Или, помешавшись на жажде долголетия, он напрочь лишился здравого смысла?
В считаные мгновения Акира бросилась вперед, издав громкий крик, прошла прямо сквозь него, и туманные нити с треском оборвались. Развернувшись, призрак пролетел сквозь пошатнувшегося мэра еще раз, и тот с полубезумным взглядом попробовал бежать. Но, сделав всего несколько шагов, остановился и захрипел, схватившись за горло. Амулет на его шее – наверное, тот, что когда-то дала Малетта, – не выдержав напора, разлетелся на мелкие осколки.
В следующую секунду Морегорье лишилось мэра. Виар Дэйш был мертв, и вместо красивого молодого мужчины среди разросшихся диких лилий лежал глубокий старик.
А потом Акира запела, присев около Малетты и положив ее голову себе на колени. Не знаю, что это была за песня и на каком языке, но только было в ней столько светлой печали и какой-то тихой, затаенной надежды, что я снова поймала себя на том, что вот-вот разрыдаюсь.
Я никогда не была сентиментальной, скорее в меру эгоистичной и заботящейся в первую очередь о себе. Скажи мне еще недавно кто-нибудь, что я стану сожалеть о смерти той, которая только что пыталась меня убить, – ни за что не поверила бы. Но уж если ее простила Акира, то мои претензии тем более ничего не стоят.
Звучащая колыбельная разносилась по острову, подхватываемая легким ветром, и тело Малетты постепенно исчезало, рассыпаясь на тысячи мелких светящихся крупинок.
Внезапно очнувшийся и присевший на полу Федя издал какой-то странный звук, и в тот же момент позади прозвучал смутно знакомый голос. Голос, который я слышала, когда шла к храму:
– Она больше не возродится. Я заберу ее в Немирин.
Медленно оборачиваясь, я уже знала, кого увижу.
В дверном проеме, окруженная ореолом света, стояла Ликоой – с мудрыми глазами цвета аметиста и девятью хвостами, широким веером раскинувшимися за спиной.
Раздался тихий шелест, повеяло едва ощутимой прохладой, и рядом с нами оказалась Акира, на лице которой больше не было ни следа от слез.
– Ты позволила ему убить ее, – произнесла она, обращаясь к Прародительнице.
– Это искупление для Малетты, – ответила та. – Я лишила ее последней жизни здесь, но дарю вечность в Немирине. И тебе тоже.
Взгляд Ликоой обратился к нам с Лафотьером, и не могу сказать, что я была этому рада. Казалось бы, после всего пережитого я уже должна перестать удивляться, но внимание непостижимого высшего существа все равно пугало. Все-таки я, как выяснилось, далеко не настоящая ликой. Самозванка с незаконно полученными ушами, хвостом и шансом на вторую жизнь, можно сказать. А ну как эту вторую жизнь попытаются отнять?
Умирать мне совершенно не хотелось.
– О нет, – словно прочитала мои мысли Ликоой. – Для вас двоих все еще только начинается. Ты ведь не хочешь идти в Немирин?
Вопрос явно адресовался мне.
– Не горю желанием, – сцепив руки за спиной, я скрасила нервность тона вежливой улыбкой. – Смею заметить, я свою настоящую жизнь ценю больше любой вечности.
Прародительница негромко засмеялась:
– В этом вся ты. И этим ты похожа на ликой. Мои дети тоже ценят настоящее, предпочитая брать от жизни все и наслаждаясь всеми ее вкусами. Даже я сама порой тягощусь благ Немирина и снисхожу в ваш, такой контрастный и щедрый на людские эмоции мир.
Кажется, единственным участником этой сцены, не испытывающим должного пиетета перед высшим существом, был Лафотьер.
– Наверное, я должен это отдать, – не постеснялся он вклиниться в божественную речь, коснувшись висящего на шее кулона.
Проследив за движением его руки, Прародительница отрицательно качнула головой:
– Отдашь, но позже. Сейчас вы двое отправитесь домой. Но по дороге остановитесь у макового поля, я буду ждать вас там.
– Зачем? – прямо спросил Лафотьер, почему-то задвигая меня назад будто бы в попытке защитить.
Заметив этот жест, я даже поморгала, думая, что мне мерещится.
– Ишь ты какой, – не укрылось это и от цепкого взгляда Прародительницы. Она хитро улыбнулась и многозначительно пообещала: – Все узнаете в свое время.
Затем развернулась и, уже обращаясь к Акире, фыркнула:
– Дуреха ты! Столько лет прожила, а ума так и не набралась! Это же надо было такого мужика упустить…
Что ответила Акира и ответила ли вообще, мы уже не узнали, поскольку они обе растворились, оставив после себя лишь сверкающую на свету мелкую пыль.
В город мы возвращались в том же молчании, что и по пути сюда. Лафотьер нехотя и с определенной долей брезгливости взвалил на себя тело Дэйша, которое мы оставили в Гальниже. Дали денег, чтобы его похоронили, – в Морегорье родственников у него все равно не было, – погрузили вещи в экипаж и тронулись в дорогу.
Я чувствовала себя опустошенной. Не хотелось ни говорить, ни вспоминать, ни даже есть, хотя прихваченная из ресторана гостиницы снедь дразнила обоняние приятными запахами. Хотя сила от меня ушла, мой нюх все еще оставался чутким, а зрение – острым. Правда, способностей к обращению я в себе не чувствовала. Даже жаль – быть кошечкой мне понравилось, хотя черных котов мало кто любит.
В отличие от меня, Федька стресс заедал. Повисшую в экипаже тишину нарушал мерный хруст сухариков, ну и еще цоканье лошадиных копыт.
Мы с Лафотьером сидели друг напротив друга и лишь изредка переглядывались. Безусловно, нам было о чем поговорить, но мне заводить разговор не хотелось. Вообще ничего не хотелось после такого изматывающего дня. Только одно занимало мысли: зачем Прародительница позвала нас на маковое поле. К слову, возвращаться туда я не испытывала никакого желания.
– Рита, – спустя несколько часов поездки все-таки не выдержал Лафотьер.
– Только давай без серьезных разговоров, а? – страдальчески на него посмотрев, попросила я. – Я сегодняшними исповедями сыта по горло.
Но когда он неопределенно повел плечами и снова устремил взгляд в окно, сама же у него спросила:
– Ты знал? Про своего деда и Акиру.
– Нет, – тут же ответил он, как будто только и ждал этого вопроса. – Но я знал, что мой дед был главнокомандующим темным магом, разорившим остров Небесной кошки. Наша семья поколениями жила в особняке, стоящем на обрыве в Морегорье. Он тоже жил там, но потом за заслуги перед королевством ему была подарена резиденция, на месте которой сейчас находится маковое поле. Я не хотел иметь с ним ничего общего, как и со своим родовым гнездом. Поэтому почти всю сознательную жизнь провел в столице. И жил там до тех пор, пока из-за Акиры не лишился титула придворного мага. Что ж, – невесело усмехнулся он, – теперь я, по крайней мере, могу ее понять. Я думал, она ненавидит меня и весь наш род только лишь из-за того, что она ликой. Но, как оказалось, она имела непосредственное отношение к событиям тех дней.