же на все был готов ради друзей".
Между тем трамвайчик неторопливо плыл мимо церквей, монастырей и прочих старинных зданий. Евгений, показывая рукой в разных направлениях, давал пояснения по-русски и по-немецки. Было ясно, что официальный гид с ним тягаться не может, и вскоре уже все экскурсанты слушали нашего редактора. Должен сказать, что его расказы о памятниках старины имели отчетливый эротический уклон: выходило, что чуть ли не каждое строение служило приютом плотского греха, причем, если верить Евгению, на этой скользкой стезе ни духовенство, ни дворянство, ни купечество города N не отставали друг от друга. Судя по тому, как краснели и смущенно прыскали белоликие немки и хитро переглядывались их упитанные спутники, комментарии Евгения на их родном языке отличались особой фривольностью. Экскурсоводка некоторое время пыталась вставлять свои пресные пояснения, но ее никто не слушал, и она в конце концов съежилась на своей скамейке и погрузилась в тупое молчание. Тем временем я прошелся по судну и под рубкой обнаружил буфет, где оказалось в наличии все необходимое для веселой поездки. Когда я вернулся к друзьям, нагруженный выпивкой и нехитрой закуской, они уже успели водрузить на столик перед нашей скамейкой прихваченную из гостиницы бутыль в виде веселого карлика и четыре граненых стакана, составлявших часть гостиничного имущества. Когда доставленные мною яства и напитки были в должном порядке размещены на столике, Евгений широким жестом указал на них ближайшим немкам и гаркнул: "Милости просим!" — "Йяа, йяа, — присоединился к нему Степанцов, любивший похвастать знанием языков. — Эссен-тринкен, шнель-шнель!" По моим наблюдениям, ни один немец никогда не откажется от дарового угощения, и это, безусловно, весьма разумно со стороны немцев. Вскоре у нашего столика с возбужденным гомоном скопилась вся экскурсия. Немцы без различия пола охотно выпивали, а уж закусывали так, словно их до этого не кормили целую неделю. "Какой здоровый аппетит у этих тевтонов! — восхитился Евгений. — Просто душа радуется на них смотреть!" — "Да уж, — мрачно произнес я, неожиданно ощутив прилив пещерной ксенофобии. — С ними держи ухо востро, а то, глядишь, они и тебя самого сожрут". — "Ну зачем вы так, Андрей, — сказал Евгений укоризненно. — Мы ведь тоже европейцы, разве не так?" С этими словами он ласково обнял за талию одну особенно безобразную немку и поднес к ее устам стакан с водкой. "Выпей, уебище тевтонское", — с нежностью предложил он. "Was ist das Wort "уйобишше"?" — кокетливо улыбаясь, поинтересовалась экскурсантка. ""Уебище" das ist wie "ausgeschlossen Person""- не растерялся Евгений. Экскурсантка польщенно захихикала и лихо опрокинула водку в рот. Как и следовало ожидать, водка быстро кончилась, и богатые туристы начали выжидательно поглядывать на нас, не проявляя никаких поползновений продолжить веселье на свои деньги. "Вот жлобы, — прошипел я злобно. — Так и норовят сесть на хвост рускому человеку". — "Что ж, друг мой, такова наша извечная миссия", — высокопарно возразил Евгений. "Du liebst mir?" — невпопад обратилась к нему с вопросом экскурсантка, которую он продолжал обнимать. "Jawohl, naturlich, — механически ответил Евгений и продолжал, повернувшись ко мне: — Как бы то ни было, нехорошо бросать начатое дело на полпути. Не могли бы вы, Андрей, еще разок сходить в буфет?" — "Почему не мог бы? Мог бы", — проворчал я и, растолкав немцев, зашагал в указанном направлении, однако буфетчица с огорчением сообщила мне о том, что спиртное кончилось и у нее тоже. Эту неутешительную весть я принес Евгению. "Ладно, — беспечно сказал наш друг, — как выражаются сотрудники ГИБДД, будем что-то решать".
Как раз в эту минуту трамвайчик заплывал под мост. Мягко, но решительно высвободившись из объятий безобразной туристки, Евгений высоко подпрыгнул, ухватился за край моста, подтянулся и очутился наверху, на миг пропав из виду. Казалось, будто его подцепил на крючок и втянул на мост невидимый рыболов. Это стремительное вознесение заставило бурно галдевших немцев умолкнуть и разинуть рты, — впрочем, и нас оно тоже удивило. Когда трамвайчик выплыл из-под моста, мы увидели Евгения уже на набережной, запруженной автомобилями. Он мчался к магазину под вывеской "Продукты", перепрыгивая через автомобили с азартными возгласами "Ать! Ать! Ать!" Немцы неотрывно следили за ним, пока он не скрылся за дверью магазина. "Оh, ja, ausgeschlossene Рerson!" — выдохнула с молитвенным выражением лица безобразная экскурсантка. Очередной мост надвигался на нас, но мы не замечали этого, ошарашенные необычайными действиями Евгения, приводившими на память былинных героев. Когда суденышко уже выдвигалось из тени моста на свет Божий, сверху раздались крики: "Platz! Platz! Место дайте, черти нерусские!" Толпившиеся на палубе немцы послушно расступились, и на освободившийся пятачок сверзился Евгений, нагруженный пакетами. Приземлился он, впрочем, мягко и даже устоял на ногах. Стряхнувшие оцепенение немцы разразились бурными аплодисментами. Когда овация закончилась и из пакетов были извлечены новые бутылки, Евгений поднял руку, требуя внимания, и заявил (разумеется, по-немецки): "Дорогие друзья! Вам выпало великое счастье плыть на одном судне с лучшими поэтами России, а следовательно, и всего мира. Чтобы вы не думали, будто я вас обманываю, я сейчас прочитаю вам свою поэму про осень". И, не давая туристам опомниться, наш друг начал читать (уже по-русски), бешено жестикулируя, подвывая и скрежеща зубами:
Тысячи вырванных глазных яблок
Бешено скачут, сталкиваясь с адамовыми яблоками и
разбиваясь,
Скелеты домов обрастают китовою плотью
И троятся их зубы, истекая зубами зубов,
Стремясь дотащиться туда, где над нужником реет угроза.
Верлибры лезут, как из лопнувшей задницы…"
Время от времени Евгений прерывал чтение, гостеприимно замечая: "Да вы пейте, пейте! Кушайте, гости дорогие!" — после чего продолжал читать. Я, конечно, ощутил могучую энергетику его поэмы, но, к стыду своему, смысла ее так и не уловил. Зато немцы, как то ни странно, по-видимому, все прекрасно поняли, так как по окончании чтения вновь устроили Евгению овацию. "Браво! Прима!" — вопили они с таким энтузиазмом, что прохожие на набережных кидались к ограждению берега и долго провожали удивленными взорами наш трамвайчик. Не знаю, как уж немцам удалось с ходу вникнуть в суть столь непростого произведения, да еще прочитанного на чужом для них языке. Недаром, выходит, немцы слывут на редкость смышлеными людьми. Не успел Евгений закончить чтение, как Григорьев, с явным нетерпением дожидавшийся этого момента, заявил: "Ну а сейчас я спою!" — и грянул "Дон-дигидон". За нею последовали "Шалула" (в дуэте со Степанцовым), "Шабдабудай" и "Шубдубидуб". Пел он, конечно, по-русски, однако язык песни (а также танца, поскольку во время пения Григорьев весело приплясывал), как известно, интернационален и не нуждается в переводе. Поэтому экскурсанты быстро поняли артиста и принялись подпевать ему, одновременно перенимая те танцевальные коленца, которые откалывал Григорьев. "И-эх! Жги!" — взвизгивали, хлопая в ладоши, мы со Степанцовым. Евгений на минуту отлучился в рубку, а вернувшись, шепнул нам: "Я договорился с капитаном — сейчас будет остановка, и мы сойдем. Здесь как раз недалеко до нашей гостиницы". — "Зачем сходить? — запротестовал Григорьев. — Я не хочу сходить! Здесь весело!" — "Там нам будет еще веселее, — успокоил его Евгений. Вы ведь сами просили девчонок? Так уже скоро пять часов, а нам еще до их приезда надо закупить продуктов, сервировать стол и вообще подготовиться…" — "Да чего там готовиться, это ж проститутки! — воскликнул Григорьев. — Как придут, мы сразу их в койку…" — "Как вам не стыдно, Константэн, — скорбно покачал головой Евгений.
Ну пусть вы на миг забыли о том, что вы куртуазный маньерист, но ведь вы же еще и разумный человек. Если бы вы пустились ухаживать за этими девушками обычным идиотским образом, разве меньше денег вы бы на них затратили? А сколько сил, а нервов? Девушки милосердно избавляют вас от всего этого, а вы еще имеете дерзость смотреть на них как на вещь". — "Верно, верно, — сокрушенно закивал Григорьев. — Я возгордился, высоко вознес свой рог. Готов всемерно участвовать в сервировке стола для наших дам и вообще быть крайне галантным". — "Ну то-то", — с удовлетворением сказал Евгений и погрозил Григорьеву пальцем. Тем временем трамвайчик начал тормозить у очередной пристани. Веселившиеся немцы не замечали этого — они с гиканьем топотали по палубе, порой, пугая всю округу, пускали тирольские трели и осушали стаканы уже без всякого порядка. Вместе с ними скакал Степанцов, обнимаясь и целуясь то с одной немкой, то с другой. "Пошли!" — скомандовал Евгений, и сначала я, а за мной Григорьев перепрыгнули на пристань. Могучей рукой Евгений выдернул Степанцова из толпы танцующих, и тот неожиданно для самого себя очутился на пристани, где по инерции продолжал приплясывать. В следующий миг Евгений приземлился рядом с ним и крикнул капитану: "Отваливай!" Коричневая вода забурлила под винтом, и суденышко потянулось дальше по своему маршруту. Разгулявшиеся экскурсанты в большинстве своем не заметили нашего исчезновения. Только безобразная немка испустила горестный вопль и кинулась к борту, когда мы уже поднимались на набережную по гранитной лестнице. "Du liebst mir?!" — в отчаянии закричала бедняжка нам вслед, и, клянусь, в тот миг она была прелестна. "Йяа, йяа!" — хором заголосили мы и махали руками до тех пор, пока шумный кораблик не скрылся за поворотом русла. После этого мы направились на центральный рынок, поскольку Евгений с гневом отверг малодушное предложение заказать еду в гостиничном ресторане. С рынка, нагруженные покупками, мы проследовали в гостиницу.
Войдя в вестибюль, мы увидели рядом с привычной девицей щуплого молодого человека, сидевшего с крайне огорченным видом. При нашем появлении девица что-то ему шепнула, он вскочил и бросился к нам с криком: "Это я — сантехник!" — "Рады за вас, милейший", — сухо ответил Евгений. "Я починил ваш бачок!" — воскликнул сантехник с ноткой отчаяния в голосе. "Давно пора", — отвечал Евгений, по-прежнему без всяких эмоций. "Ребята, ну что ж вы меня не подождали? — с горечью спросил сантехник, так и не дождавшись бурных изъявлений благодарности с нашей стороны. — Написали про меня какую-то байду, тут все ее читают… Что ж вы так?" — "Во-первых, это не байда, а стихи, милейший, — в ваши годы пора бы уже видеть разницу, — наставительно заметил Евгений. — А во-вторых, с чего вы взяли, будто почтенные люди будут терпеливо вдыхать вонь, пока вы где-то гуляете? Учтите, если это повторится, то над вами не только вся гостиница — весь город смеяться будет. Перед этими людьми, — тут Евгений картинным жестом показал на нас, — президенты трепещут, а вы вздумали с ними шутки шутить…" Отстранив с дороги удрученного сантехника, Евгений двинулся к лифту, и мы зашагали за ним, слыша за спиной обиженное бормотание: "Что ж вы так… Подождали бы… Зря вы так…" — "Ничего, ничего, — заметив на наших лицах жалость, сказал нам в лифте Евгений. — С народом надо построже, иначе он живо на шею сядет". — "Пожалуй, это верно", — глубокомысленно подтв