ь на устрашающее действо. Задушив врага, человек с топором в черепе вытащил из-за ширмы огромную бутыль с голубоватой жидкостью, поднял ее и продемонстрировал залу, громко объявив: "Денатурированный спирт". Затем он щедро полил спиртом обоих своих поверженных противников и, злорадно хихикая, достал зажигалку из кармана мешковатых штанов. "Не надо!" — умоляюще взвизгнула какая-то девица, но победитель был неумолим: чиркнул кремень, и пламя мгновенно охватило оба распростертых на эстраде тела. Оказалось, что эти люди лишь прикидывались мертвыми, ибо, ощутив жжение, они тут же проворно вскочили и, размахивая руками, принялись дико скакать на эстраде, душераздирающими криками призывая на помощь. Прибежал охранник с огнетушителем и стал пускать в них пенную струю, однако его усилия не дали заметного эффекта. По залу стал распространяться аппетитный запах жаренного на спирту мяса. Обессилев от прыжков, горящие люди повалились на эстраду, сбежавшиеся охранники накрыли их какими-то попонами (результатом этой операции стали целые облака зловонного дыма), а затем кое-как перекатили в скрытое занавесом помещение за сценой. Человек с топором в черепе, однако, и не думал успокаиваться — явно проникшись ненавистью к охраннику с огнетушителем, помогавшему его врагам, он с фальшивой улыбкой протянул несчастному руку, но в момент рукопожатия свалил его с ног броском через бедро и принялся его головой, точнее — лицом, крошить валявшуюся на эстраде посуду. При этом он торжествующе выкрикивал: "На, получай! Хавай, сука! Будешь еще?! Будешь?! Будешь?!" Меня удивляли его злоба и эти выкрики, поскольку охранник, в сущности, лишь исполнял свой долг. Наконец человека с топором в черепе уволокли за занавес, и мы с облегчением перевели дух. <<Н-да, это посильнее "Фауста" Гёте>>,- утирая пот со лба, пробормотал Григорьев. "Ерунда! Таким и должно быть настоящее современное искусство, — безапелляционно заявил Степанцов. — Все остальное безнадежно устарело". — "Но каково артистам?" — осторожно заметил я. "А кто сказал, что хлеб артиста легок? Возьмите, к примеру, меня…"- начал было Степанцов, но тут же осекся, так как за столик к нам с приветливой улыбкой опустился человек с топором в черепе. Впрочем, топор уже извлекли, и в том месте, откуда он торчал, виднелась сквозь густую шевелюру лишь нашлепка лейкопластыря. Вспоротый и небрежно зашитый живот скрывала клетчатая ковбойка. Затем к нам, придвинув стулья, подсели и три остальных члена группы: два "горящих человека", еще распространявших запах жаркого, — их лица и руки были сплошь покрыты волдырями ожогов, и мнимый охранник, которого тыкали лицом в битое стекло, — теперь все его лицо было беспорядочно усеяно залеплявшими порезы полосками лейкопластыря. Несмотря на многочисленные увечья, артисты излучали довольство и бодрость — ведь за один вечер они заработали на четверых целых восемьдесят долларов. Правда, из этой суммы предстояло покрыть расходы на спирт и прочий инвентарь, однако и то, что оставалось, представлялось членам группы огромной наживой. Из вежливости мы посидели еще с четверть часа и затем откланялись, так как нам постоянно казалось, будто артисты вот-вот начнут умирать прямо за нашим столиком. Бедняги долго трясли нам на прощанье руки и уверяли в своем преклонении перед нашим творчеством, а затем робко поинтересовались, не знаем ли мы такого места, где им можно было бы выступить. Мы обещали подумать.
"Все же пацанов грабят", — сказал Григорьев, когда мы проходными дворами, дабы сократить путь, пробирались в очередной клуб. "Ну и что? — возразил Степанцов. — Они еще только начинают. А вспомните меня на первых порах — за гроши выступать приходилось. На первых порах всех нужно грабить — это как в армии…" — "Пожалуй, у этого жанра и впрямь большое будущее, — заметил я. — Особенно если вспомнить ту пресную жвачку, которую нам предлагали в первом месте". — "Да, нынешняя поп-культура себя исчерпала, — бодро заявил Степанцов. — Люди долго ждали, но теперь уже совершенно ясно, что ничего нового она предложить не может. На очереди отказ от музыкального сопровождения, потому что поп-музыка все равно ничего не дает ни уму, ни сердцу; на очереди эпилептические припадки прямо на сцене и шизофренические камлания, гладиаторские бои со смертельным исходом…" — "Неплохо пойдут также призывы к мятежу и резне", — вставил я. "М-м-м… Возможно. Все зависит от исполнителя", — с важным видом согласился Степанцов. Мы прошли очередную подворотню и остановились в нерешительности: перед нами расстилался заваленный всяким хламом пустырь, окруженный мрачными зданиями без единого огонька, — видимо, подготовленными к сносу. В центре пустыря высилась куча строительного мусора — все, что осталось от дома, с которым расправились раньше других. "Кажется, заблудились", — произнес Григорьев. Мы повернулись, чтобы идти обратно, и в ту же секунду в глаза нам ударила из полудюжины мощных фар целая лавина света. От неожиданности мы присели, но тут же, ослепленные, ничего не видя перед собой, очертя голову бросились в спасительную темноту пустыря.
По-видимому, за нами следили весь вечер — по крайней мере, теперь, задним числом, я припоминаю, что видел один и тот же престижный джип "додж" модификации "дорожная сволочь" и на стоянке у казино, и у входа в "Ландыш". Припоминаю также, что во время нашего движения по закоулкам в поисках следующего клуба я не раз слышал позади тихое урчание двигателя, однако не придал этому значения. И вот наконец-то мы сами забрели в место, идеально подходящее для расправы — воображаю, в каком восторге были наши преследователи (хотя, с другой стороны, им с их акульими мозгами ничего не стоило бы поднять стрельбу хоть на Красной площади). Спасла нас только та быстрота, с которой мы бросились во мрак. Набивая себе синяки и шишки о трубы, кирпичи и балки, валявшиеся на пустыре повсюду, мы залегли среди всех этих предметов, и отбрасываемые ими тени на некоторое время укрыли нас. Однако долго разлеживаться было бы глупо, поскольку хлопанье дверец показало, что враги намерены прочесать пустырь. Поэтому я осторожно приподнял голову, огляделся и, заметив поодаль мусорные контейнеры, поднялся и побежал, стремясь укрыться за ними. В этот момент главарь бандитов громогласно отдавал своим подчиненным разные дурацкие распоряжения, находившиеся в очевидном противоречии друг с другом и щедро пересыпанные матерщиной и оскорблениями. Заметив мой маневр, он поперхнулся на полуслове и с торжествующим воплем: "А-а, сука, вот ты где!" — вскинул автомат и выпустил мне вслед длинную очередь. Однако он не обратил внимания на то, что двое его тупоголовых клевретов торчали как раз в секторе обстрела. На них-то в первый миг и обрушился весь этот град свинца, положив обоих на месте. В результате я успел юркнуть за контейнеры, и когда пули защелкали по железу, мне это было уже не страшно. Главарь бандитов, разозленный проворством своей жертвы, принялся с чудовищной бранью поливать из автомата все темное пространство пустыря. При этом он разнес в клочки тучного серого кота, который вместо того, чтобы мурлыкать на коленях у любящей хозяйки, в поисках приключений решил поохотиться в городских джунглях, а затем совершил вторую ошибку: вместо того, чтобы сидеть в укрытии, попытался перебежками выбраться из-под обстрела. Поняв никчемность своих действий, главарь прекратил стрельбу и рявкнул на остальных бандитов: "Чего стоите, мудаки? А ну вперед, в темпе! Вон один за помойкой, и остальные тоже тут недалеко. Валить всех!" В этот момент Степанцов, укрывавшийся за грудой кирпичей, от безнадежности пальнул в воздух из газового пистолета, истратив единственный имевшийся у него патрон. Услышав выстрел, раскатившийся грозным эхом среди угрюмых стен, бандиты, уже собравшиеся начать прочесывание, остановились и в нерешительности затоптались на месте. Заметив их колебания, Григорьев, окопавшийся за старым диваном, злобно завизжал: "Ну, подходи, уроды, кому жить надоело! Всех перекалечу!" От таких обещаний бандиты вконец оторопели и отошли под прикрытие джипа. "Вы куда?!" — заорал на них главарь. "Ты, Кабан, конечно, пацан авторитетный, но нам тоже помирать неохота, — ответили ему. — Это ж отморозки, в натуре! Слыхал — всех, говорит, перекалечу…" — "А бабки?! — взвизгнул главарь. — Вы же бабки брали! Их же возвращать придется! А неустойка?!" — "Бабки вернем, а вот насчет неустойки — хуй, — рассудительно возразили бандиты. — Мы в психическую атаку ходить не договаривались. Мы на этом пустыре как на ладони. А они вон, говорят, целую команду пацанов недавно сожгли. И здесь Ржавого и Гнилого уже положили…" Главарь не стал возражать на последнее замечание, дабы не выплыло наружу то, что Ржавого и Гнилого положил сгоряча он сам. Вместо этого он воззвал к здравому смыслу: "Если у них стволы есть, чего же они не стреляют? Мы же близко от них и на свету. Кстати, фары надо выключить… Нет, пацаны, зря вы перебздели. У них верняк патронов нету. Во, смотрите!" Главарь выскочил из-за джипа, в свете фар, продолжавших гореть, исполнил несколько па какого-то непристойного танца и вновь скрылся за машиной. "Ну, видали? — возбужденно обратился он к своим подельникам. — Не шмаляют! Говорю вам, нет у них патронов!" ("Да и стволов нету", — хотел было сказать он, но, вспомнив о Ржавом и Гнилом, прикусил язык.) Разговор бандитов явно приобретал опасный оборот, но тут над пустырем раскатился бас Степанцова: "Может, проверим, пацаны?" — "Что проверим?" — настороженно переспросили бандиты. "Есть у нас патроны или нет. Хотите на своей шкуре проверить? Тогда вперед! Здесь же вас и закопаем… Лучше мотайте отсюда по-хорошему". — "Мы не стреляем, потому что проблем не хотим, — добавил я. — Это только ваш старшой без пиздюлей как без пряников. Может, сюда уже ментура едет". — "А лично я прямо в глаз бью, чтоб шкуру не портить", — несколько невпопад, но весьма внушительно сообщил Григорьев. Бандиты вновь задумались и начали приглушенно переговариваться. Доносились обрывки фраз: "Всех бабок не заработаешь… Я что, Матросов?.. Это ж отморозки, мясники натуральные… Слыхали — всех, говорит, перекалечу… Да мне эти бабки в хуй не уперлись… Не, пацаны, я не согласен… Начальству, конечно, бздеть легче, чем нам нюхать…" Чаша весов явно склонялась на сторону мира, но тут за спинами бандитов вспыхнул свет фар подъехавшего автомобиля, чавкнула открывшаяся дверца, и властный голос прогремел: "Ну что, сделали дело? Замочили козлов?" По-видимому, главарь сумел потихоньку позвонить по мобильному телефону еще более высокому бандитскому начальству, приезд которого явно не сулил нам ничего хорошего. Я разглядел приземистого толстяка в спортивном костюме — это он вылез из подъехавшего джипа и немедленно набросился с руганью и угрозами на проявивших трусость рядовых бандитов. "Пацанскую идею позорите, дешевки! — разорялся он. — Кого испугались — интеллигентов вонючих! А ну вперед, и чтоб я их трупы увидел через пять минут!" Бандиты с угрюмым видом построились "свиньей" и приготовились к атаке. Я посмотрел назад, но бежать не имело смысла — обширное пространство пустыря было теперь хорошо освещено, и меня мгновенно скосили бы из автоматов. Казалось обидным умирать в таком безобразном месте, среди всякого хлама, оставив столько дел недоделанными и столько замыслов недовоплощенными. "А сколько ты уже сдела