«жарким », известно. Послушаем самого Гудериана:
«Я решил прикомандировать к Гиммлеру на время наступления генерала Венка, возложив на него фактическое руководство операцией. Кроме того, я принял решение начать наступление 15 февраля, так как в противном случае оно вообще было невыполнимо. Я понимал, что как Гитлер, так и Гиммлер будут решительно выступать против моих предложений, так как оба они испытывали инстинктивный страх перед этим решением, выполнение которого должно было показать явную неспособность Гиммлера как командующего. <…> Привожу наш диалог (вторую его половину – Е. С. ):
Я (Гудериан – Е. С. ). Генерала Венка следует прикомандировать к штабу рейхсфюрера, иначе нет никакой гарантии на успех в наступлении.
Гитлер. У рейхсфюрера достаточно сил, чтобы справиться самому.
Я. У рейхсфюрера нет боевого опыта и хорошего штаба, чтобы самостоятельно провести наступление. Присутствие генерала Венка необходимо.
Гитлер. Я запрещаю вам говорить мне о том, что рейхсфюрер не способен выполнять свои обязанности.
Я. Я все же должен настаивать на том, чтобы генерала Венка прикомандировали к штабу группы армий и чтобы он осуществлял целесообразное руководство операциями…
В таком духе мы разговаривали около двух часов. Гитлер, с покрасневшем от гнева лицом, с поднятыми кулаками, стоял передо мной, трясясь от ярости всем телом и совершенно утратив самообладание. После каждой вспышки гнева он начинал бегать взад-вперед по ковру, останавливаясь передо мной, почти вплотную лицом к лицу, и бросал мне очередной упрек. При этом он так кричал, что его глаза вылезали из орбит, вены на висках синели и вздувались. Я твердо решил не дать вывести себя из равновесия… Когда Гитлер отворачивался от меня и бежал к камину, я устремлял свой взор на портрет Бисмарка работы Ленбаха, висевший над камином. <…> Взгляд канцлера спрашивал: “Что вы делаете из моего рейха?” Сзади я чувствовал устремленный на меня взгляд Гинденбурга, бронзовый бюст которого находился в противоположном углу зала. И его глаза также спрашивали: “Что вы делаете с Германией?!” <…> Я оставался холодным и непоколебимым… Гитлер должен был заметить, что его бешенство не трогает меня, и он заметил это.
Вдруг Гитлер остановился перед Гиммлером: “Итак, Гиммлер, решено – сегодня ночью генерал Венк прибывает в ваш штаб и берет на себя руководство наступлением”. Затем он подошел к Венку и приказал ему немедленно отправляться в штаб группы армий. Cел на стул, попросил меня сесть рядом с ним и произнес: “Пожалуйста, продолжайте ваш доклад. Сегодня Генеральный штаб выиграл сражение”. При этом на его лице появилась любезная улыбка. Это было последнее сражение, которое мне удалось выиграть. <…>
Позднее очевидцы этой сцены говорили мне, что они впервые за свою многолетнюю службу в главной ставке фюрера были свидетелями такого неистового бешенства Гитлера. Эта последняя вспышка гнева превосходила все предыдущие».
Контрнаступление началось в середине февраля; 16 и 17 февраля оно развивалось довольно успешно, что вынуждены были признать и союзники.
После сорок пятого года американские военные специалисты подвергли особо тщательному анализу военные операции немецких вооруженных сил 1945 года. И они сделали вывод, что руководство Венка всерьез грозило переломить ситуацию. Так же считало и руководство немецкого Генерального штаба, хотя это мнение, позже высказанное Гудерианом, было публично высмеяно советскими генералами. Однако теперь, когда мы знаем о тех действиях, которые предпринимали спецслужбы американцев по заключению сепаратного мира с Германией (и чего не знало тогда большинство наших военных), даже локальный военный успех немцев не кажется столь уж бессмысленным. Этот развивающийся успех, прежде всего, позволял выиграть время. А оно работало на Германию и против СССР – это нужно признать. И следует пресечь ложь о том, что Жуков положил жизни наших солдат на ненужную Берлинскую операцию. «Пока Берлин наш, мы войны не проиграли», – так говорил Геббельс с учетом всех факторов той ситуации. И Гиммлер прекрасно знал, что делал, согласившись на унизительную для себя передачу командования Венку, поскольку отнюдь не считал войну проигранной – не из-за своей тупости, а прекрасно зная возможности армии и резервы СС, а также настроения части руководства союзников.
Дальше случилось вот что. Измученному Венку, который по приказу Гитлера должен был каждый вечер присутствовать на совещании у фюрера, помимо всего прочего еще и приходилось совершать ежедневные поездки в двести с лишним километров. В ту ночь, с 17 на 18 февраля, его шофер Герман Дорн, тоже до предела уставший, несколько раз засыпал за рулем автомобиля, и Венк сменил его. Однако через несколько километров, на автостраде Берлин – Штеттин уснул сам, и машина на полной скорости врезалась в парапет моста. Искореженный автомобиль загорелся, но Дорн успел вытащить генерала, стащил с него горевший китель и довольно быстро сумел доставить его обратно в Берлин. Травмы оказались очень тяжелыми: множество переломов, сотрясение мозга… Назначенный вместо Венка генерал Ганс Кребс был «штабным воякой», приятелем Бормана и Фегелейна (мужа родной сестры Евы Браун). Гудериан считал, что неплохо теоретически подготовленный Кребс слишком хорошо усвоил науку приспособления к начальству, а дружеские связи лишили его «духовной свободы и независимости» (Гудериан. «Воспоминания солдата»). Каким бы субъективным ни было мнение Гудериана, факт налицо – без Венка удачно начатая операция провалилась.
Думаю, она потерпела бы неудачу и под руководством Венка, но не так быстро, а время, повторяю, работало тогда в пользу если не агонизирующего гитлеровского руководства – то его преемников, готовых подхватить власть.
Венк не провел в госпитале и трех недель, как Гитлер начал активно интересоваться его здоровьем в том духе, что не пора ли покинуть клинику «Шарите» и подумать о будущем. Это означало новое производство – в генералы танковых войск – и немедленное вступление в должность командующего вновь созданной 12-й армией. Венк, который еще с трудом передвигался по палате, спросил своего приятеля, барона фон Лестена, адъютанта Гудериана, сколько в 12-й армии имеется танковых подразделений. Барон печально сомкнул два пальца в кольцо – по-американски это означало бы «o’кей», а по-немецки – ничего хорошего, попросту говоря, – нуль. Танковых подразделений в армии Венка не было; а был только один противотанковый батальон.
Гитлер в начале апреля планировал использовать 12-ю армию для обороны от американцев, но уже 20 апреля приказал Венку развернуться на восток и ударить по наступающим советским частям. Одновременно продолжая сдерживать американскую армию, чтобы обеспечить прорыв 9-й армии генерала Буссе. Но 22 апреля фельдмаршал Кейтель сам привез Венку из ставки приказ (не отменяющий прежнего): немедленно, как можно скорее прорываться с двумя армиями к Берлину и спасать фюрера. Спорить с Кейтелем или возражать ему было тогда бессмысленно.
Думая о Венке того периода, не могу отделаться от мысли: вот яркий пример парадокса – как талант и добросовестность могут напрямую служить чистейшему злу, каким стала тогда гибель тысяч советских солдат – уже победителей!
И снова Венк выполнил приказ. Нигде не отступив, успешно отбиваясь от американцев, давая возможность 9-й армии Буссе вырываться из окружения и отдельными частями соединяться с его армией, одновременно часть своих сил он бросил на Потсдам и подошел к городу вплотную. 25 апреля к нему снова прибыл Кейтель с уже паническим приказом: сегодня же взять Потсдам и связаться со ставкой в бункере.
С небольшой моторизованной группой Венк сумел прорваться в город, чтобы установить связь с рейхсканцелярией. По-видимому, 28 апреля ему это сделать удалось; отсюда и та отчаянная надежда Гитлера на спасение, которая, при незнании этих обстоятельств, казалась нам каким-то психозом. Однако ни 29-го, ни 30 апреля связи с Венком не было – об этом свидетельствует постоянно рвущийся из бункера вопрос: «Где Венк?! Где Венк?..»
Дальнейшая судьба обитателей бункера – отдельная история.
Гитлера уже нет в живых, а Венк все еще держится. Главной его задачей теперь было – дать бежавшему от советского наступления гражданскому населению уйти как можно дальше на запад, а также помогать прорываться своим из 9-й армии. Затем, в начале мая, Венк, собрав все силы, вместе с беженцами, аккуратно переправился через Эльбу и 7 мая сдался американцам.
После войны Вальтер Венк проживет еще 37 лет. Служить он больше никогда не будет. Хотя еще не раз испытает на себе давление приказа – «вечного приказа» немецкому солдату снова встать в строй.
Почему?
«Мы все морщились от еврейских погромов, от слухов о жестоком обращении с русскими военнопленными и депортациях… морщились и… выполняли приказ. <…> Ты права, приказ – не оправдание. <…> Ни приказа, ни оправдания теперь в моей жизни нет. Но есть ощущение мерзости, оттого что… – писал Вальтер Венк Маргарите Гесс (письмо от 22 июня 1950 г.), – оттого что меня никто не обвиняет. Меня нет ни в одном из списков. Даже русские на меня плюнули. На кой черт я им сдался?! А на кой черт я сдался сам себе?! <…> Помню, в детстве, в кадетском корпусе, за что-то был наказан весь наш взвод – все, кроме меня. Худшее наказание трудно себе вообразить. От унижения меня тошнило…»
Еще тридцать семь лет с ощущением мерзости и тошноты?
Но это уже другая история.
ЛЕЙ
…Он был серьезным ученым, экономистом, знатоком международного права, виртуозным пианистом и скрипачом, ценителем искусства, дружившим с артистической богемой двадцатых и тридцатых годов – от Элюара до Дали… А еще он был оратором и, обращаясь к многотысячной толпе, мог произнести такие вот, к примеру, фразы: «Уличный дворник одним взмахом метлы сметает в сточную канаву миллионы микробов. Ученый же гордится тем, что открыл одного единственного микроба за всю жизнь».